Том 3. Воздушный десант - Кожевников Алексей Венедиктович - Страница 83

• Предыдущая
• 83/108
• Следующая

Засыпаю с приятным воспоминанием, как ездил с отцом на Алтай. Во время разных сельскохозяйственных кампаний — посевной, уборочной — наша Чижевская МТС каждый год посылала своих трактористов помогать таким многоземельным краям, как Сибирь, Казахстан, Заволжье. Ездил на такую помощь и мой отец. Однажды, за год до войны, мы ездили вместе, он — трактористом, я — помощником. Был целый состав платформ с тракторами, а в хвосте одна теплушка для трактористов. Но я только забегал в нее поесть да попить, а ехал на платформе, возле нашего трактора, и спал там. Рассядусь, как тракторист, схвачусь за рулевую баранку, чтобы на крутом повороте не швырнуло за борт, и качу. А навстречу мне с шумом, с дымом, с ветром несутся пассажирские и товарные составы, плывут неоглядные поля спелой бронзоватой пшеницы, сосновые перелески и белоногие березовые колки, пестрые, будто прикрытые лоскутными одеялами, города, однообразно серые бревенчатые деревни, голубые извилистые реки и речки, в небе хлопотливо летают птицы, важно, неторопко передвигаются облака, иногда еле видимые, а иногда совсем невидимые, широко, могуче гудят самолеты.

Когда обгоняем подводы, пешеходов, кажется, что они идут навстречу нам, но идут нелепо — пешеходы вперед спинами, а телеги задками.

Ночью земля становится похожей на небо, ее окутывает синеватый небесный сумрак, и в нем зажигаются огни. Большими золотистыми роями сияют они в городах, тускло, грустно, редкими точками тлеют в деревнях, широкими сполохами мчатся по дорогам впереди машин, одиноко, вразброс, теплятся на полевых станах. Ночная земля красивей ночного неба.

С открытой платформы я оглядел нашу землю от Москвы до Алтая, а когда работал, все время была видна сверкающая под солнцем снеговая корона горных вершин. Оттуда мчались какие-то особенные ветры, они так освежали и бодрили, что трактористы почти не чувствовали усталости и степной жары, которая бывала под сорок градусов.

Также на открытой платформе ехал и обратно. В ту поездку особенно сильно, незабываемо я почувствовал родину. Моя родина не только деревня Чижи и отделение милиции, где прописан я, но и все Подмосковье, вся Россия, вся Земля и все небо с Луной, Солнцем, звездами. Здесь, в десанте, я постоянно чувствовал эту свою большую родину. Хранила меня не дрянненькая избушонка в Чижах, а сама Земля, обогревало само Солнце, дорогу мне освещала Луна, моим поводырем в ночных бездорожных плутаниях много раз бывали звезды.

Сон на ветряке быстро освежил и укрепил меня, как тот горный алтайский ветер, к полудню я уже выспался, готов в дорогу. Но идти открытыми полями при солнце не рискнул, остался на ветряке до темноты. Сегодня я могу не рисковать и не спешить, даже полениться, еды мне Танюшка насовала полный вещмешок, питья после недавних дождей везде море. Лежу, глазею на пустое небо. Где-то там, далеко-далеко за Солнцем, есть такая же земля, на ней такой же ветряк, и в нем такой же Корзинкин, и он думает то же самое, что и я.

Ну зачем бог и его чудеса?! Вселенная — уже такое чудо, к которому невозможно прибавить что-либо!

С наступлением темноты оставляю ветряк. Вскоре показывается знакомая заброшенная колокольня.

У колокольни нечего делать, прохожу мимо и сворачиваю на тропу к памятной деревеньке, где жила Алена Березка. Вот здесь я не пройду мимо. Стучусь. Слышу тяжелые, ленивые шаги и голос через дверь:

— Што надо?

— Алену Березку.

— Э-э, хлопче, запоздал ты. Ускакала твоя Алена.

— Куда?

— Не знаю. Ускакала — не сказала.

— Давно?

— Не дюже давно, недели с две аль чуть побольше.

— Спасибо!

И бреду дальше. Крепнет вера, что Антон Крошка и Алена ушли вместе в нашу бригаду.

Еще два дня и две ночи в дороге. Наконец Черный лес. Он начинается реденьким, низкорослым кустарником. Перебегая в серой, туманной мгле раннего утра от кустика к кустику, натыкаюсь впопыхах на тройку вооруженных людей. Они мгновенно окружают меня и хрипят сдавленными голосами:

— Стой! Руки вверх!

Скорее всего, десантники. Одеты сборно: есть на них кое-что и советское военное, и немецкое военное, и гражданское. Все грязно, рвано. Автоматы у них наши и крик: «Руки вверх!» — наш, десантский.

— Братцы, товарищи, я свой! Я Корзинкин!

Один из них хватает меня за лацканы куртки, притягивает к себе и начинает разглядывать в лицо. Оно у меня почти целиком закрыто повязкой. Разглядывает и ворчит:

— Корзинкин?.. Но если врешь, прикончу на месте.

Тут я узнаю в этом человеке своего дружка Федьку Шаронова и говорю:

— Феденька, осторожней тискай. Я еле жив.

— Корзинкин, верно. Выплыл? Вот это дело. Я ж давно причислил тебя к лику убитых. — Он раскидывает руки для объятий: — Можно?

— Валяй! Только потише, не повреди рану.

— Тихохонько. Я — как мама, как бабушка. — И действительно, обнимает меня нежно, ласково, насколько позволяют это грубые солдатские руки.

— А нам можно? — спрашивают двое других и тоже обнимают меня. Они не так близки мне, как Федька, но тоже десантники и даже одного со мной батальона. Сейчас вся группа возвращается из разведки.

Спрашиваю Федьку, с чего он решил, что я убит.

— Как с чего? Я давно здесь, а тебя нет и нет.

— Я писал тебе с одним старикашкой. Что он, не дошел, не донес письмо?

— И дошел, и донес. Но ты и после письма еще болтался где-то. Я все жданки съел.

— Ты не умеешь ждать.

На мой упрек Федька отвечает упреком же:

— А ты не умеешь ходить, неповоротлив, как бревно.

Потом окидывает всех нас быстрым взглядом и командует:

— Ну, малышня, пошли!

Он не любит обращений «малыши», «парни», «ребята», они слишком нежны, сладки для его детдомовского слуха, и признает только «малышня», «шкеты», «пешеходные орлы».

Шумно вваливаемся в лес. Шуметь и здесь не положено, но не можем сдержать радости, что живы и снова вместе, не можем подавить желания погаметь хотя бы немножко: всем до смерти надоело переговариваться шепотом, чихать, кашлять и смеяться в кулак.

— Вот наш дом. — Федька кивает на лес важно, гордо.

Лес, правда, хороший, серьезный: вековые сосны, березы, дубы, клены, заваленные буреломом овраги, буераки. И торжественный, медлительный шум в вершинах.

По пути ребята наперебой рассказывают мне. Уже вся бригада в сборе. Ну, конечно, не до последнего человека, есть потери. Некоторые побиты еще в воздухе, как только высыпались из самолетов, побиты зенитным огнем врага. Другие погибли от несчастливого приземления: упали в реку и потонули, угодили в пожары и сгорели, сели на вражеские огневые точки и были уничтожены, взяты в плен. Были потери и позднее, во время сбора, есть они и сейчас, редкая вылазка из леса обходится без них. Но около тысячи бойцов уцелело, в бригаде соединилось несколько отрядов и групп — Фофанова, Жукова, Зайцева…

Гайгаров умер по дороге. Уцелевших из его отряда привел в бригаду Капустин. Привел свой отряд и Брянцев.

Мои скитания не пропали даром. Федька тоже «насвистал» не мало.

В бригаде снова нормально работает штаб, по всем правилам идет воинская служба: разведка, посты, секреты, вылазки, налеты, поверки, отдание чести, выпускаются рукописные боевые листки… Есть уже солидное хозяйство: лошади, коровы, телеги, мотоциклы, велосипеды…

Налажена регулярная воздушная и радиосвязь бригады с левым, советским берегом Днепра. Много было маеты, чтобы наладить эту связь. При десантировании так разбросало радистов, что комбриг на долгое время оказался без радиосредств. Три раза ставил он задачу наладить живую связь, трижды наши ребята пытались пробраться через немецкие позиции и переплыть Днепр. Но безуспешно: весь берег Днепра, занятый врагом, был изрыт окопами и непроходимо опутан проволочными заграждениями.

Одновременно и левый, советский берег Днепра пытался установить связь с десантом: оттуда, как узналось потом, были выброшены две группы десантников с радиостанциями, но по разным причинам они не смогли попасть в нашу бригаду. Тогда был послан специальный самолет «ПО-2», но противник сбил его.

• Предыдущая
• 83/108
• Следующая