Том 1. Здравствуй, путь! - Кожевников Алексей Венедиктович - Страница 80

• Предыдущая
• 80/114
• Следующая

В конце июля укладчики заметили среди желтых песчаных холмов радужную искрящуюся полоску, точно осколок зеркала, сверкающий под солнцем. То был Балхаш — многовековой пленник казахских степей.

Бубчиков поднял руку и крикнул:

— Ребята, Балхаш!

Вагонетки остановились, отзвучала последняя пара сброшенных рельсов. Костыльщики выпрямили согнутые спины.

— Есть, Иван Осипыч, видим.

Долго глядели укладчики, как мерцает радужная полоска, шумно вздыхали, протирали воспаленные, плохо видящие глаза. Одним казалось, что они слышат шум озера, другим — что чувствуют пропархивание свежего ветерка.

Грохотов вспомнил жену:

«Где-то она там, за этой полоской. Эх, черт возьми, будь эта полоска поуже, сходил бы на свиданку».

Было раннее утро второго августа. Укладчики вышли на работу с веселым говором и задорными криками: «Даешь Балхаш!» Накануне они решили в два дня уложить оставшиеся до озера восемь километров и четвертого августа, день отдыха, провести на берегу. Кого соблазнило купанье, кого дебри прибалхашских камышей с их редкими насельниками-кабанами, тиграми и фазанами.

Пустыня лежала в привычном для укладчиков облике — нагая, горячая, под навесом мутноватого неба. Дул знакомый восточный ветер. Укладчики шли вторую неделю, и каждый день сопровождал их однообразный порядок пустыни: до семи утра восточный ветер, в семь смена ветров и небольшие песчаные вихри, потом до вечера ветер западный.

Ветер с востока последний раз лизнул лица укладчиков и затих, барханы перестали дымиться, песок и пыль, поднятые укладкой, неподвижной тучей повисли над насыпью. Ветер с запада медлил. Укладчики сначала обрадовались безветрию, но через полчаса начали проклинать его. Затих ветер, и совершился перелом всего: сильные упрямые люди ослабели, размякли, в висках застучали угарные шумы, усилилась потливость.

Верхом на рыжем степняке Бубчиков объезжал работы и подбадривал людей:

— Идем, идем! Дождь будет, дождь.

Вдруг среди ремонтников поднялся шум, переполох — казахи, работавшие в артели, бросили лопаты и с криками: «Ураган! Айда, айда!» — помчались к укладочному городку.

Все, точно крик казахов был сигналом, оставили работу и начали оглядывать горизонты, даль пустыни, разыскивать облачка, песчаные вихри. Нигде ничего — сплошь мутно-серая неподвижная завеса.

— Верните их! — крикнул Бубчиков и, размахнувшись, со всего плеча ударил степняка плетью. Степняк поднялся на дыбы, захватил зубами удила. В это время всю притихшую пустыню опоясал пронзительный свист; мутно-серый горизонт стал черным, запад кинулся навстречу востоку, север — югу, и пески закачались.

Степняк с громким ржанием, будто вызывая кого-то на бой, умчался с Бубчиковым в темную утробу урагана. Белая лестница уложенных шпал была в несколько секунд занесена песком. Обезумевшие лошади, работавшие на подвозке, оборвали постромки, побросали со своих спин седоков и потерялись в хаосе урагана.

Ветер, все усиливаясь, летел через насыпь, и насыпь только что созданная, все равно что снежинка под солнцем, таяла под его ударами.

Бубчиков, оказавшись во власти урагана и обезумевшего коня, решил положиться на удачу. Да и чем мог он бороться, когда в его руках не было ни часов, ни компаса, всего одна плеть, а кругом — ад вздыбленных, летучих песков, так плотно закрывших землю от солнца и неба, что стало темней, чем безлунной и беззвездной ночью. Ураган первым же порывом раздернул на Бубчикове рубаху в клочья, оставил ему только рукава и ворот. Бубчиков весь клещом впился в бока и гриву коня, у него были лишь одна забота — не вылететь из седла, не оказаться пешим. Ни удержать коня, ни править им не хватало рук и сил.

Наконец, уморившись, степняк остановился, повернул к хозяину голову и заржал хрипло.

— Что, дурак? — Бубчиков хлопнул коня по боку. — Ну, слушай, где гудит паровоз! Они, чай, догадаются погудеть.

Конь потоптался и полуповернул голову навстречу ветру.

— Там? — И Бубчиков повернул уши в ту же сторону, Действительно, оттуда вместе с ураганом летел такой родной, такой призывный гудок паровоза. — А тебя какой дьявол тащил по ветру?! — крикнул Бубчиков коню, ударил его плетью и повернул против ветра, на паровозный гудок.

Степняк кружился, всплывал на дыбы, упрямо старался идти по ветру, а Бубчиков и поводьями, и пятками, и словами, и плетью посылал его против ветра.

Часа через три ужасной борьбы одновременно с бешеным ураганом и тоже «взбесившимся» конем Бубчиков наконец добрался до укладочного городка. Оба, и хозяин и конь, еле держались на ногах. Оголенный по пояс, хозяин был до крови иссечен хлеставшим его песком, а конь от ушей до подков одет волной желто-грязной пены.

Паровоз продолжал выть, силясь перекричать рев урагана, в утробе которого еще плутали люди.

В полудне прошел дождь, ураган стих, и открылась пустыня с прохладным западным ветром, с мокрыми уплотненными песками. Ремонтники ушли чинить израненную насыпь, за ними снова двинулась укладка.

Третьего вечером Балхаш, этот многовечный пленник казахских просторов (озеро без истока вод) был вырван у пустыни, а четвертого на берегах его праздновалась победа над бездорожьем, казавшимся непроходимым, неизбывным. Сотни гусей, уток, фазанов из береговых камышей пали под выстрелами строителей, запах дичинного жарева весь день висел над приозерной пустыней.

Балхаш колыхался уже далеко позади укладчиков. Мимо него уже бойко бежали поезда, перевозили рабочих, продовольствие, стройматериалы. На берегах устанавливались рыбалки, и многие уже пробовали балхашскую рыбу.

Грохотов и Стрельников работали на растяжке. Бубчиков перевел их туда делать темп после того, как на костыльной бойке они достигли такой ловкости, что растяжка не успевала уходить от них.

Грохотову не раз хотелось выпить, и поводов было достаточно: он в совершенстве овладел костыльной бойкой, исполнилось два года, как женился, был именинником, но не находилось охотника пособутыльничать с ним. Тогда он пристал к Стрельникову:

— Пропустим по маленькой!

— Не пью, даже никогда не пробовал.

— В таком разе обязательно надо. Со мной ради дружбы, — соблазнял Грохотов.

— Не буду и тебе не советую. Узнает Бубчиков и… — Стрельников сделал движение ногой, каким вышибают из дома забредшую блудливую собаку.

— Мы немножко. Бубчиков не заметит.

— Еще не бывало такого ловкача, который провел бы его.

— И заметит — какая беда?

— Выгонит.

— С одного разу?

— Обязательно и немедленно. У нас никто не пивал два раза, все вылетают с одного, с первой рюмки. Оттого и не увидишь пьяного.

— Ну, выгонит, а кто выйдет вместо меня на укладку?

— Сам Бубчиков. У него и растяжка и костыльная бойка, — все горит в руках. Не веришь — попробуй выпей, увидишь сам, как он засучит рукава.

— А куда мне, если выгонят?

— Уезжать либо воровать. Только это.

— Почему? Вон сколько работ везде.

— И все они касаются до Бубчикова, он ничего не даст. Его лучше не сердить.

И Грохотов поопасался сердить. На примере других он вскоре убедился, что самая лучшая борьба с пьянством — не торговать вином и не допускать выпивших к работе.

Еще от Балхаша он послал в Айна-Булак запрос о жене, чтобы при первой возможности поехать на мировую с ней.

Укладка пришла на станцию Мулалы, где уперлась в непроходимый Мулалинский каньон. Здесь всем укладчикам дали полуторамесячный отпуск.

Ответа на запрос Грохотова не было. Он повторил запрос и в ожидании ответа поступил шофером на постройку моста через Мулалинский каньон. Туда же каменщиком поступил и Стрельников.

С очередной почтой пришел ответ: «Заготовляет саксаул», подписанный Оленькой Глушанской. Она на запрос Грохотова наткнулась при разборке почты, которая в Айна-Булаке обыкновенно производилась артелью: почтарь, его жена и все мелкие служащие конторы.

Грохотов заявил об уходе.

— Что? — Огромный, громоголосый, похожий на гвардейского генерала, прораб нехорошо выругался, затем извинился перед машинисткой, достаточно привыкшей к его срывам, и обрушился на Грохотова: — В такое время?! Где я возьму шофера, из пальца высосу? Останешься!

• Предыдущая
• 80/114
• Следующая