Старая скворечня (сборник) - Крутилин Сергей Андреевич - Страница 16

• Предыдущая
• 16/75
• Следующая

Но Егор, против ожидания скворца, так и не объявился на крылечке. Очень скоро Ворчун заметил, что хоть и съехались все Егоровы дети и внуки, хоть с их приездом и стало оживленнее на дворе, однако оживление это было совсем иным, чем прежде. Сыновья ходили молчаливые, словно пришибленные. Выходя в сад, они не любовались ни обильным цветением яблонь, ни солнцем, ни его, Ворчуна, пеньем. Они садились на скамью, где любил по утрам сиживать отец; молча курили, вздыхали; потом, словно по уговору или команде какой, мяли подошвами ботинок наполовину выкуренные папироски и спешили в избу.

То и дело хлопала калитка. Приходили какие-то чужие люди — старики и старухи; долго вытирали ноги и шептались у крыльца. Полкан рвался на цепи и лаял на чужих людей. Тогда Иван, старший сын, упрятал собаку в будку, а лаз прикрыл ведерком, с которым Егор ходил на рыбалку. Пес, непривычный к неволе, скулил и скреб по днищу конуры лапами. И от этого тоскливого, однотонного визга Полкана скворцу стало как-то не по себе. Опасаясь, как бы и его, как кобеля, не замуровали в скворечне, Ворчун забеспокоился, перестал петь. Он то и дело лазил в скворечню; волнуясь звал подругу. Она успокаивала его, но улетать далеко боялась; и они весь день сидели на крыше скворечни и все поглядывали вниз.

Приходившие к Егору люди говорили шепотом; мужики кашляли, снимали картузы у крыльца, а бабы все были покрыты черными платками.

Такие же черные платки вот уже два дня кряду носили Наташа и Дарья.

Поднявшись над кромкой дальнего леса, солнце осветило скворечню. Ворчун сидел на ветвях тополя и сверху глядел на землю. Ночью прошел дождь, и тысячи солнц отражались в вешних лужах, в колеях дорог, заполненных водой. Капли дождя висели на каждом листочке тополя, на цветах яблонь, на молодой траве. Любуясь майским утром, Ворчун прислушивался к тому, что происходило внутри скворечни. Скворчиха уже отложила яички и теперь почти не вылезала из скворечни, насиживая их. Ворчун сидел и раздумывал: подменить ее на время или можно еще обождать? Прикинув так и этак, он решил повременить. Бодрый и оживленный, как всегда, Ворчун бесшумно пролетел над огородом и сел на яблоню. Пчелы еще не жужжали, было очень тихо, и потому, наверное, скворец сразу же услышал, как по дорожке от сарая, крадучись, приближался Барсик. Ворчун заметил кота и, не желая рисковать, перелетел в соседский сад.

У соседа вдоль всего забора росли ракиты. Ворчун уселся на ветку и вновь принялся за свои дела: перебрал клювом перья, смазал их жиром. Покончив со своими делами, он огляделся и вдруг вздрогнул и замер от неожиданности.

У крыльца Егоровой избы, рядом с входной дверью, стоял большой ящик: ярко-желтый, с длинными покатыми боками. Так уж от природы заведено, что скворец все ящики принимает за скворечни. И на этот раз Ворчун решил поначалу, что это Егор сделал для него новую скворечню. Старая — та, в которой жил Ворчун, давно дышала на ладан. Крыша от времени потрескалась: в боковинах зияли глубокие щели — того и гляди тесины продырявятся насквозь. Березовая жердь, к которой была прибита скворечня, истлела от дождей и морозов. Ветры наклонили ее, и летком гляделась она уже не на восток, а на север. Дунет посильнее ветер, и скворечня слетит, как слетает пух с одуванчика.

Скворец обрадовался своей догадке, перелетел с ракиты на забор, поближе к крыльцу. С одного бока оглядел Егорову скворечню, с другого… Нет, не может быть, чтобы Егор для него такой ящик сколотил! Уж больно велик. И олифой от короба этого несет за версту, Егор небось знает, что скворцы не переносят дурного запаха.

Краской несет, и главное — летка нет. На месте лаза, вверху, была прибита блестящая железка: что-то вроде лаврового листа — растут такие деревья в южных странах, где скворец проводит зиму. Солнце ударяло в эту латунную железку, и она поблескивала.

Любопытный от природы, Ворчун не мог заняться никаким иным делом, не выяснив все до конца. Он несколько раз перелетал с забора на калитку и обратно, разглядывая необычную скворечню. Он сел бы и рядом совсем, на крылечко, но в калитку то и дело входили чужие люди, и он их боялся. Все-таки скворцу удалось на какое-то короткое время присесть на провод, протянутый от столба, с улицы в избу. Подлетев, он присел на провод и попристальней оглядел этот огромный ящик из крашеных досок. Он с удивлением заметил, что у ящика не было задней стенки. Выходит, что это не вся скворечня, а только половина?!

Скворец сидел на соседней раките в полном недоумении.

Однако вскоре все само собой прояснилось.

Во втором часу пополудни у Егорова дома собрался народ. Такого скопища людей и на свадьбе-то никогда не бывало: мужики и бабы в черном, школьники с цветами, молодые парни с медными, блестевшими на солнце трубами.

Спустя некоторое время из избы вынесли вторую половину этой большой, сколоченной из двухметровых тесин скворечни.

Только почему-то она была открыта.

Только почему-то в ней лежал… Егор.

Поначалу Ворчун не узнал хозяина, настолько он изменился. Лицо желтое, как те доски, из которых сколочен этот необычный ящик; глаза почему-то закрыты, а волосы на голове редкие-редкие, словно их кто-то нарочно повыщипал. Лишь руки были его, Егоровы, большие, заскорузлые. Они лежали поверх белого покрывала, которым был покрыт хозяин, и казалось, руки были еще больше, чем привык их видеть скворец, когда Егор возился с пчелами или строгал рубанком.

Узнав наконец Егора, Ворчун замахал крыльями, защелкал, в надежде, что хозяин вот-вот откроет глаза, поднимется из этого своего чудного ящика и помашет ему рукой: мол, здравствуй, разбойник! Но Егор не открыл глаз и не поднялся со своего ложа. Кто-то взял от крыльца ту, первую, половину скворечни — с блестящей железкой заместо летка — и, приподняв ее над головой, понес в открытую настежь калитку. Тотчас же следом вынесли на улицу, и самого Егора. К калитке потянулись и все остальные люди. Вскоре двор опустел. Остался только один Полкан. Он скулил, запертый в своей конуре. Скулил и бил лапами по днищу ведерка, которым его закрыли. Однако никто не остановился и не выпустил его.

Слегка покачиваясь, Егор плыл деревенской улицей, окруженный со всех сторон черной людской толпой. Товарищи по работе, трактористы, несли атласные подушечки с поблескивающими на солнце медалями; школьники держали в руках цветы. Дарья шла позади, поддерживаемая под руки сыновьями; и внуки ее были тут, возле нее, и Наташа, и Федор.

Егора несли на руках очень высоко. Так высоко, что его можно было коснуться крылом, если пролететь мимо. И скворец полетел. Разрезая своими быстрыми крыльями воздух, он пролетел над Егором, по не слишком низко. Его пугала черная толпа, завывание труб и удары барабана. Пролетев над толпой, скворец взмыл ввысь и уселся на покосившийся церковный крест. Это была самая высокая точка на селе. Отсюда хорошо просматривалась деревенская улица. Крыши изб, черные, соломенные, и белые, шиферные, уже прикрыла ранняя зелень ракит. Крыши едва узнавались по плоским квадратам, проглядывающим сквозь редкую ткань листвы. Зато яркая мурава, высыпавшая вдоль всего порядка, сверху казалась такой же гладкой и чистой, как лента Оки, вдоль берегов которой раскинулось село. И по этой чистой, еще не истоптанной людскими ногами и не изъезженной колесами машин зеленой улице плыла эта необычная процессия.

На какой-то миг вся жизнь на селе, казалось, замерла: не каркали грачи на деревьях, не урчали машины, не горланили петухи; только и слышно было, как бухают, извергая надрывные звуки, медные трубы. Не дойдя до мастерских, толпа остановилась на углу, у колхозного правления. Егора поставили на скамейку перед крыльцом, и кто-то стал говорить речь.

Через четверть часа Егора снова подняли на руки и понесли. Толпа свернула в проулок, ведущий за околицу. И Ворчун все понял: тут, на околице села, было кладбище. Он, конечно, не знал в точности, что это такое, — у скворцов все по-иному, чем у людей, их не погребают. Скворцы чаще всего умирают на лету или, закоченев, падают с деревьев на землю. Они истлевают там, где упали. И никто не насыпает им могильных холмиков и не ставит на месте их гибели дубовых столбов с перекладинами, какие ставят своим собратьям люди на кладбищах.

• Предыдущая
• 16/75
• Следующая