Пестрые рассказы - Элиан Клавдий - Страница 20

• Предыдущая
• 20/50
• Следующая

Диоген из Синопы, смертельно больной, едва передвигая ноги, добрел до моста вблизи гимнасия,[278] упал там и велел сторожу, когда тот заметит, что он уже не дышит, бросить его в Илисс. Столь равнодушен был философ к смерти и погребению.

Одержав при Херонее победу над афинянами,[279] Филипп был горд своим успехом, однако обуздывал себя и не преступал дозволенной границы. Поэтому он считал необходимым, чтобы каждое утро кто-нибудь из рабов напоминал ему, что он человек, и назначил для этого особого слугу. Царь, говорят, не покидал своих покоев и никого не допускал к себе, пока слуга трижды не повторял ему эти слова.

Старик Солон, сын Эксекестида, заподозрил Писистрата в стремлении к тиранической власти, когда тот явился в народное собрание и потребовал себе телохранителей.[280] Заметив, что афиняне равнодушны к его речам, но сочувственно слушают Писистрата, Солон заявил, что он прозорливее одних и мужественнее других. Прозорливее тех, кто не понимает, что обладатель личной стражи станет тираном, и мужественнее людей, хранящих молчание, отлично угадывая его замысел. Писистрат, между тем, добившись отряда телохранителей, захватил власть.[281] Тогда Солон сел перед домом, положил рядом с собой щит и копье и сказал, что с оружием в руках будет, как ему позволят силы, защищать свое отечество: по летам он уже не годится в стратеги, но предан родине всеми помыслами. Однако Писистрат то ли из почтения к мудрости Солона, то ли в память прошлого (Писистрат, говорят, был его возлюбленным) не стал преследовать Солона. Вскоре Солон умер глубоким старцем, прославив себя мудростью и бесстрашием. Ему поставили на агоре медную статую, похоронили на деньги города у городской стены, вблизи ворот, по правую сторону от входа, и обнесли могилу оградой.

Скиф из города Иника, царь занклийцев, бежал в Азию к Дарию.[282] Тот счел его самым порядочным из всех эллинов, которых когда-либо у себя видел, так как, отпущенный на родину с уговором возвратиться назад к царю, остался верен своему слову. Кротонец Демокед не сдержал своего обещания и не вернулся; поэтому Дарий судил о нем дурно, называл обманщиком и негодяем.[283] Нажив большое богатство, Скиф окончил свои дни в Персии глубоким стариком.

Локриец Евтим славился в Италии как кулачный боец и обладал, по рассказам, удивительной телесной силой. Локрийцы в подтверждение этого показывают огромный камень, который он принес к дверям своего дома. Кроме того, Евтим положил конец бесчинству темесского героя, взыскивавшего дань с окрестных жителей. Придя в его храм, недоступный для посетителей, Евтим вступил в единоборство с героем и заставил его вернуть не только все, что он награбил, но даже больше. Отсюда и пошла пословица, говорящая о людях, которым накопленное добро не идет впрок, что они вспомнят темесского героя. Молва также передает, что Евтим спустился к реке Кекину, протекающей у города Локр, и исчез без следа.

На могиле Анаксагора была такая надпись:

Ему также был воздвигнут алтарь, на котором, по утверждениям одних, было написано, что это алтарь Разума, по словам других, — Истины.

Гиерон Сиракузский, говорят, благоволил к грекам и высоко ценил в людях образование. Известно также, что он был щедр на благодеяния и оказывал их охотнее, чем просители принимали. Кроме того, Гиерон отличался великой стойкостью духа. С тремя своими братьями он жил в дружбе — искренно любил их и был любим ими. При его дворе, говорят, жили Симонид и Пиндар; Симонид, несмотря на бремя возраста, не колеблясь прибыл в Сиракузы; кеосец ведь был сребролюбив, и щедрость Гиерона его особенно притягивала.

Какое-то видение, говорят, в тот же день возвестило отцу Тавростена, жившему в Эгине, о победе сына в Олимпии. По словам других, юноша взял с собой голубку, разлучив ее с еще неоперившимися птенцами, а после своей победы повязал ей красную тряпочку и выпустил птицу на свободу. Она устремилась к птенцам и за один день проделала путь из Писы[284] в Эгину.

Александр портил своих друзей, мирволя их жажде роскоши. Агнон носил обувь на золотых гвоздях, Клит принимал посетителей, расхаживая по пурпурным коврам, за Пердиккой и Кратером, большими любителями гимнастических упражнений, возили шатры из звериных шкур обхватом в стадию; в них, не стесненные недостатком места, они занимались гимнастикой; кроме того, в угоду им вьючных животных нагружали большими запасами необходимого для этой цели песка. В обозе страстных охотников Леонната и Менелая хранились тенета в сто стадий длиной. Палатка самого Александра вмещала сто лож, пятьдесят позолоченных столбов разделяли ее и поддерживали потолок, который тоже был вызолочен и украшен дорогими узорными тканями. Внутри в первом ряду было размещено пятьсот персов-мелофоров[285] в пурпурных и оранжевых столах, подальше — тысяча лучников, одетых в цвет пламени и крови, а впереди них — пятьсот вооруженных серебряными щитами македонян. В середине палатки стояло золотое кресло, сидя на котором царь, со всех сторон окруженный стражами, принимал посетителей. Снаружи вдоль стен кольцом располагалась тысяча македонян и десять тысяч персов. Никто не осмеливался приблизиться к Александру — так велик был страх перед ним с тех пор, как высокомерие и удача сделали из него тирана.

Самосец Поликрат был предан Музам, поэтому он отличал и высоко чтил Анакреонта из Теоса, любя самого поэта и его песни. Однако я порицаю его своеволие. Анакреонт восхищался возлюбленным Поликрата Смердием. Мальчик радовался этому и с благоговением относился к поэту, плененному его душевными качествами, а не телесной красотой. (Никто, во имя богов, пусть не вздумает клеветать на теосского певца и не назовет его распутным). Поликрат стал ревновать Анакреонта к мальчику и за то, что поэт почтил Смердия своей похвалой, а Смердий ответил на его любовь любовью, остриг его длинные волосы. Он обезобразил своего любимца, чтобы досадить Анакреонту. А тот не винил Поликрата и обратил свои упреки мальчику, выговаривая ему, что объявить войну своим волосам — дерзкий и неумный поступок. Песню же о беде, постигшей локоны Смердия, пусть споет сам Анакреонт — он споет ее лучше, чем я.

Фемистокл не дозволил Гиерону, прибывшему со своими конями в Олимпию, участвовать в играх, сказав, что тот, кто не разделил со всеми величайшей опасности,[286] не должен принимать участие в празднестве. Слова Фемистокла заслужили общее одобрение.

Перикл мужественно перенес смерть своих сыновей, умерших во время чумы, и своей выдержкой заставил афинян с большей стойкостью относиться к гибели близких.

• Предыдущая
• 20/50
• Следующая