Чекистские будни - Федичкин Дмитрий Георгиевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/61
• Следующая

Что тут началось! Наша сторона требовала внести мое заявление в протокол. Поляки возражали, особенно против того, чтобы записывать мои слова о попытке склонить меня к измене. Никто не хотел уступать. В конце концов решили продолжить обсуждение без нас. Меня и поляка увели. Я снова оказался в том же бараке в обществе капрала и солдата. Сижу, жду и сожалею, что заварил такую кашу. Кто знает, чем все это кончится?..

Через час-полтора нас вновь привели на насыпь, где заседала комиссия по обмену. И наши и польские офицеры были очень возбуждены — спорили они, видно, крепко. Меня поставили у польского стола, вице-консула — у советского. По настоянию советской стороны, мне предложили тут же, на насыпи, раздеться до пояса. Два врача, советский и польский, меня освидетельствовали. Следы ранения были налицо, и полякам пришлось согласиться, что я действительно мог нуждаться в медицинской помощи.

Затем вернулись к вопросу о действиях, связанных с попыткой убедить меня изменить своей стране.

— Припомните, пожалуйста, товарищ, — обратился ко мне наш пограничник. — Вам прямо было предложено остаться в Польше или, может, у вас просто создалось такое впечатление?

Взглянув на офицера, возглавлявшего советскую часть комиссии, я понял, что мне следует придерживаться подсказанной формулировки. Скрепя сердце я ответил, что мне, возможно, показалось, будто меня хотят уговорить остаться в Польше. Так и записали в протокол. Польские представители были удовлетворены.

Наконец протокол был подписан. Меня и поляка поставили друг против друга, последовала команда «Вперед!», и мы шагнули каждый в свою сторону.

Только я ступил на родную землю, наши пограничники тотчас окружили меня плотным кольцом. Чуть позже, когда мы прибыли на пограничную станцию Негорелое, начальник погранотряда объяснил, что это было сделано для того, чтобы поляки не могли послать мне вдогонку пулю. Оказывается, не так давно на той же границе офицеры «двуйки» убили двух польских революционеров, Багинского и Вечерковича, которых обменивали на двух польских ксендзов, осужденных в Советской Белоруссии за то, что вместо своих духовных дел они занимались шпионажем. Польские революционеры, едва шагнув за разграничительную линию, были сражены выстрелами в спину…

…И вот я дома, в Москве. Чуть ли не с вокзала меня отвезли в госпиталь. Старая рана, дававшая себя знать еще в польской тюрьме, открылась, началось легочное кровотечение, и я пролежал три недели на больничной койке.

— Здорово вам с пулей повезло, — сказал обследовавший меня в госпитале врач.

Лишь через много лет я в полной мере узнал, как счастливо мне удалось избежать смерти от пули, некогда пронзившей мне грудь и разорвавшей легкое. Спасла меня пуговица. Обыкновенная медная солдатская пуговица на моем ватнике. Попав в нее, пуля деформировалась, срикошетила вверх и прошла между аортой и веной в тот момент, когда сердце было сжато. И хотя затем она продолжала терзать и крушить мое тело — вырвала половину лопатки и четыре ребра, сломала левую ключицу — я все же остался жить. Только в легком застряли мелкие кусочки свинца и пулевой оболочки, они-то и вызывали порой кровотечения.

Выйдя из госпиталя, я сразу отправился к своему начальству. Артура Христиановича Артузова уже не было его перевели на другую работу. Принял меня один из его заместителей. Принял сердечно, приветливо. Я, признаться, не ожидал такого приема, памятуя, как неудачно сложилась моя командировка в Польшу.

Не волнуйтесь, бывает, — успокаивал он меня. — Работа у нас такая тут уж ничего не поделаешь. Мы были полностью в курсе вашего поведения у поляков и претензий к вам не имеем. Но все же совет вам на будущее: больше не попадайтесь.

Я внял этому доброму совету и больше не попадался.

Кардинал по-отечески обнял молодого человека за плечи и проводил к письменному столу.

— Сын мой, господу угодно, чтобы я побеседовал с тобой перед твоим отъездом.

— Слушаю, ваше преосвященство. — Юноша, сложив руки на груди, смиренно склонил голову.

— Тебе, сын мой, поручается великое дело. Ты должен поехать в безбожную Россию, где святая вера наша и католическая церковь переживают тяжкие испытания…

Длинной речью напутствовал кардинал Тиссеран, глава Восточной конгрегации — своеобразного министерства, ведавшего в Ватикане советскими, а точнее, антисоветскими делами, — молодого иезуита, студента особого ватиканского колледжа «Руссикума» Александра Лааму. Тот направлялся в Советский Союз с тайной миссией по указанию самого папы римского Пия XII.

Здесь я позволю себе прервать ненадолго рассказ о встрече кардинала со своим подопечным и предложить читателю небольшой исторический экскурс.

С первых же дней Великого Октября Ватикан занял по отношению к Советской власти крайне враждебную позицию. Именно тогда, в 1917 году, и была образована упомянутая выше Восточная конгрегация, которая с тех пор принимала активное участие во всех антисоветских заговорах.

Через несколько лет в Ватикане возникла идея «крестового похода» против коммунизма, а в 1929 году папа римский решил эту идею осуществить. В своем воззвании к верующим он предавал анафеме безбожников и призывал паству всеми доступными средствами бороться с «антихристами», то есть с коммунистами и Советской Россией.

Для подготовки кадров, способных к разведывательной работе на территории Советского Союза, в 1930 году был создан специальный колледж «Про-Руссия», или «Русси-кум». Здание колледжа было построено на средства, полученные Ватиканом от различных религиозных и других организаций капиталистических стран.

«…Это один из самых странных домов в Риме, — писала в свое время австрийская газета «Линцер Фольксблатт». — Его окна никогда не открываются и двери всегда закрыты. Питомцы этого института на протяжении всего срока обучения не имеют права принимать посетителей и переписываться с родными. В мрачный дом на улице Карла Альберта имеют доступ лишь некоторые лица, принадлежащие к ордену иезуитов. Выпускники школы направляются под чужим именем в зоны, занятые Советами, и путешествуют не в монашеском платье, а в качестве обычных туристов. Перед отъездом папа каждому из них дает особую аудиенцию…»

Ватикан и орден иезуитов придавали «Руссикуму» большое значение «в борьбе с коммунизмом в СССР». Очень тщательна подбирался состав руководителей, воспитателей и преподавателей. Во главе колледжа был поставлен французский иезуит, сын крупного банкира падре Мишель д’Эрбиньи. Он несколько лет жил в Москве, обслуживал католиков, работавших в дипломатических органах, и считался специалистом по СССР. Вторым лицом в «Руссикуме» был эмигрант, бывший офицер царской армии князь Волконский. В числе руководителей и педагогов значились: бывший офицер австро-венгерской армии Яворно — выходец из Западной Украины, бывший белогвардейский офицер-врангелевец Николай Братко, русский священник-эмигрант Сипягин — отпрыск царского министра внутренних дел М. Сипягина, известного жестокими карательными мерами против революционеров. Подвизались в «Руссикуме» и другие, не менее злобные враги советского народа, такие, как польский иезуит Тышкевич, австрийские иезуиты Швейгель и Веттер.

При подборе студентов для «Руссикума» в начале его организации предпочтение отдавалось представителям русской эмиграции и белогвардейским офицерам. Затем стали принимать поляков, чехов, словаков, близких к русским по традициям, языку и быту: их было легче обучить и подготовить к работе в СССР, они скорее могли вжиться в обстановку в Советской России. Впоследствии среди студентов «Руссикума» появилось немало французов, немцев, англичан, американцев, голландцев, бельгийцев, литовцев, эстонцев.

• Предыдущая
• 24/61
• Следующая