Веселие Руси. XX век - Коллектив авторов - Страница 61

• Предыдущая
• 61/116
• Следующая

Как было сказано выше, неэффективными оказались и попытки завоевать деревенский рынок посредством 30-градусных наливок. Выборочное обследование в конце 1923 года 32 волостей показало, что на каждого жителя приходилось в среднем по 3–4 бутылки самогона крепостью 25–40 градусов. В письме рабочего А. А. Рожкова из Тверской губернии М.И. Калинину отмечалось, что «практически борьба с самогоном не дает желательных результатов», так как «большинство населения землеробы в Советской республике, их нам не заставить пить советские наливки, портвейны, хересы по 3 рубля бутылка, когда они выгоняют по 60 копеек на 40°». Ситуация приобретала характер замкнутого круга, так как «отряды милиции часто сами отбирают самогон по 10 ведер, сами продают его кому попало, и сам отряд бывает не в состоянии после обыска уйти на своих ногах, и их отвозят ночью на телегах по месту жительства»[500]. Более ощутимый удар по самогоноварению нанесла ликвидация «сухого закона», хотя существенно и не повлияла на снижение уровня алкоголизации деревенского социума.

Вынесенная в подзаголовок строчка из стихотворения Маяковского подчеркивает, что повседневность российского рабочего класса в не меньшей степени, чем у сельских жителей, была тесно связана с употреблением спиртных напитков. Однако настоящим бичом городской жизни пьянство становится именно в годы нэпа. С окончанием Гражданской войны в рабочей среде стали возрождаться почти забытые обычаи бытового пьянства: традиция «первой получки», «обмывания нового сверла», «спрыскивания блузы» и т. д. Рабкор из Московской губернии с горечью писал, что «в рабочей среде начинают приобретать вновь значение старые пословицы: «не подмажешь – не поедешь», «сухая ложка рот дерет» и т. п. Прием нового рабочего сопровождается «ополаскиванием», новички ставят «угощение» или «смазку» мастеру…»[501].

Неудивительно, что уже в 1922 году во многих городах довольно частым явлением стали женские кордоны (нередко вместе с детьми) у заводских проходных в дни получки. Весьма типичным для того времени является коллективное письмо работниц Московско-Нарвского района Петрограда в редакцию «Петроградской правды», написанное осенью 1922 года: «Окончился пятилетний отдых работниц, когда они видели своего мужа вполне сознательным. Теперь опять начинается кошмар в семье. Опять начинается пьянство…»[502]. Нередко муж отдавал в семью лишь незначительную часть зарплаты. Что же касается основного заработка, об этом эмоционально заявила при опросе 42-летняя прядильщица: «А чорт его знает, куда он тратит! Пропивает все, поди»[503]. Даже в семьях, не злоупотреблявших алкоголем, расходы на спиртное составляли почти 7 % бюджета. Типичный же бюджет московской рабочей семьи в 1924–1925 годах распределялся таким образом: на культурно-просветительские цели – 48 копеек в год, на религию – 3 рубля, на спиртное (без учета того, что пропивает муж) – 44 рубля 85 копеек[504].

Возобновилась традиция ходить в гости по праздничным дням, которых в 20-е годы было немало. Прибавление к старым религиозным праздникам новых – революционных – давало дополнительный повод для традиционного застолья. По данным С.Г. Струмилина, собранным в 1923–1924 годах, самой распространенной формой досуга всех слоев городского населения Советской России являлись визиты, которые чаще всего сопровождались выпивкой. В 1923 году даже несовершеннолетние рабочие тратили на приобретение спиртного 4 % своего заработка, а у взрослых затраты были еще выше. Сколько же тратилось на покупку самогона, браги и денатурата – неизвестно и трудно поддается подсчетам[505].

Хотя в 1923 году ассортимент спиртных напитков был весьма широк (столовые и десертные вина, крепкие виноградные вина, портвейны и шампанское), в основном горожане потребляли самогон и пиво (последнее стало любимым пролетарским напитком – в среде рабочих сложился стереотип ежедневного его потребления), тогда как потребление виноградных вин стояло на одном уровне с денатуратом и политурой[506]. К.И. Чуковский описал в своем дневнике потрясший его случай. Летом 1924 года из помещения биологической станции в Лахте под Петроградом стали систематически исчезать банки с заспиртованными земноводными. Оказалось, что группа солдат регулярно совершала набеги на станцию в целях добычи алкоголя, хотя им было известно, что змеи, лягушки и ящерицы заливались спиртом с формалином – смесью, малопригодной для питья[507].

С переходом к нэпу, как и до революции, губернии России захлестнула пивная волна. Челябинская газета «Советская правда» писала, что в 54-тысячном городе пило все взрослое мужское и половина взрослого женского населения. За первые семь месяцев 1924 года, то есть еще до отмены «сухого закона», челябинцы выпили около 40 тысяч ведер пива, и потребление его значительно увеличивалось от месяца к месяцу. Поставок пива из Троицка явно не хватало, поэтому пришлось «подключать» пивные ресурсы Башкирии, Омска, Самары и Свердловска. Тем не менее «напиток пролетариата» до середины десятилетия с трудом конкурировал с самогоном: дешевизна пива явно уступала крепости самогона, примерно четверть которого делалась с применением различных примесей. Наиболее популярными примесями были: хмель, горчица, хрен, бензин, керосин, табак, полынь, перец, куриный помет, известь, купорос, мыльный камень, наркотики, белена, дурман, денатурат и прочая «дурь». Из них бесспорным лидером был табак, а затем шел хмель и купорос. Понятно, что такая «гремучая смесь», нечто среднее между алкоголем и наркотиком, стояла выше всякой конкуренции в иерархии потребительских пристрастий «гегемона».

Для большинства рабочих пивная становится основным местом проведения досуга с середины 20-х годов, когда было разрешено торговать и водкой. Только пресловутый «ерш» оказался способным на равных конкурировать с самогонной «дурью». Историк Н.Б. Лебина обнаружила в архиве весьма курьезную фотографию этого периода, запечатлевшую группу рабочих в трактире, за уставленном бутылками и стаканами столом, под висящем на стене портретом вождя с лозунгом: «Ленин умер, но дело его живет». Если посещение ресторана в это время было весьма дорогим удовольствием (недешево стоили и хорошие вина, продававшиеся в специализированных магазинах), то пиво и водка были более доступны по цене и потому весьма потребляемы именно в рабочей среде.

Несмотря на сопротивление значительного числа членов ЦК партии, Сталину удалось на Октябрьском (1924 года) пленуме ЦК РКП(б) протащить решение о государственном производстве и торговле водкой, правда, как «вынужденную», «грязную» и «временную» меру. На XIV съезде партии, в традиционной для него манере не видя третьего пути, Сталин отмечал: «Ежели у нас нет займов, ежели мы бедны капиталами… то остается одно: искать источников в других областях… Тут надо выбирать между кабалой и водкой, и люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках, жестоко ошибаются»[508]. Другими словами, родовые муки социализма решено было облегчить привычным видом анестезии – крепкими спиртными напитками. Как объяснял председатель правительства А.И. Рыков, лучше иметь «русскую горькую», чем нарождающуюся буржуазию в деревнях, которая нарушает законы, истребляет громадное количество хлеба и удовлетворяет народную нужду в водке. Таким образом, «пьяная» выручка получила «созидательное» направление.

• Предыдущая
• 61/116
• Следующая