Внучка берендеева в чародейской академии - Демина Карина - Страница 52

• Предыдущая
• 52/116
• Следующая

Рядом встал еще один домик. И Архип Полуэктович возложил наверх лист, а на лист — третий домик…

— Заклинание второго порядка… основание его по-прежнему крепко, но вот вершина, которая и есть визуальный образ силы, уже более уязвима…

Дальше он строил молча.

Наши посели. Лойко бочком, будто бы ему вовсе не интересно было, чегой там наставник вытворяет, царевичи рядком, Кирей близенько… как-то ажно занадто близенько… и еще подвинулся.

Эт он вскоре на колени мне взопрется.

Я нахмурилась…

— А вот, скажем, заклинание пятого или даже шестого уровня, та же огненная стена… или сеть рыбака… или ветряные плети…

Дом из размалеванных листов был в половину роста Архипа Полуэктовича, и гляделся, конечно, красиво, я такого прежде не видывала, да вот…

— По сути своей, это сложная схема. А чем схема сложнее, тем больше в ней критических точек, которые способны эту схему обрушить. И конечно, если вы попробуете силой на силу, то вам надо будет создать нечто подобное, но вот если с умом подойти…

Архип Полуэктович потянул лист из середины.

— Вот ваш родничок… а вот что сотворит он с гипотетической стеной…

Дом из листов закачался, а после и обрушился.

— Конечно, пример грубый. Хороший стихийник удержит схему, но на это понадобятся время и силы. Времени немного, а вот сил такая магия требует прилично. И потому редко кто из них вот, — он махнул на полигон, посеред которого вырос земляной вал, ощетинившийся вековыми соснами, — будет баловаться ею в настоящем бою. Проще создать сотню огненных шаров, которые противник если и выбьет, то не все, нежели одну стену…

— Тогда зачем? — Евстигней подал голос.

— Затем, чтобы уметь. Мало ли, какая оказия случится… да и порой всякая нужда бывает. Скажем, пожар лесной остановить, как в прошлом году. Стену на стену послали… или вот вал перед городом вырастить, или ветром ветер отсечь. Вы, бестолочи, только о войне и горазды думать. А магия, она для многого годна…

Архип Полуэктович собирал свои листы, а я… я вот думала, что магик энтот, который земляную валу сотворил, а на нем дерева вырастил, небось, не одно поле поднять мог бы. А сеть водяная… это ж, ежели в засуху, то цельное спасение… и с огнем, ежели управиться, то это ж любой пал унять можно… а оне воевать.

— Свободны, — махнул рукой Архип Полуэктович. И сам ушел. А я вот осталася, сидела, глядела на то, как огонь с водою сходятся в бою, и шипят, плюются паром. С пригорочка-то все видать хорошо… и то, как пыжатся магики один перед другим, гонют, что огненные волны, что водяные, да только… пустое это…

— В степи маги рождаются нечасто, — Кирей тоже не ушел, а может, возвернулся, да только неохота мне было о нем думать. — И все больше огненные. Мы от огня пошли, и поэтому, наверное… степь такое место… там от малейшей искры все полыхнуть способно.

На огонь он глядел… с печалью?

— Иногда еще появляются те, кто с ветром говорит… с землей — редко… их ценят особо. А уж если воду слышат… в степи воды мало, это здесь родники переплелись, куда ни ткни, а откроется, там же…

— Помнишь?

— Помню… я ж не таким дитем был, чтобы все забыть.

Из спекшейся земли, черной, страшной, пробился огненный цветок. Я, открыв рта — ну очень уж сие удивительно было! — глядела, как вырастает тонюсенький стебелек, как пухнет на нем бутон цветочный, наливается опасной краснотой, как лопает, раскрывая лепестки.

— Я первое время привыкнуть не мог, что воду можно тратить без оглядки. Моются каждый день… бани ваши… и обливаются… а еще озера… столько воды и разом… в доме моего отца имелся пруд с золотыми рыбками, и это было роскошью.

Кирей глядел на цветок, но навряд ли видел.

— По весне в степи идут дожди. Не такие, как у вас… воды вдруг становится много, ею и дышат, и задыхаются. Старые каналы наполняются водой. Реки разливаются… это странное время. Мне рядом с водой неудобно. Слабею…

Огненный цветок покачивался на ветру.

— А потом все прекращается. Степь оживает… короткая весна, но… если бы ты видела, до чего красиво там становится…

— Тоскуешь?

— По степи? Пожалуй, что да… вроде и привык уже… у вас тоже неплохо. Сперва, конечно… сложно было. Мы все были на том поле.

Сказал и смолк.

А огненный цветок разлетелся искрами, погас, будто и не было его.

— Так ты ж… — хотела сказать, что Кирей-то в те годы дитем был горьким, мало меня старше, но промолчала. Еще обидится. Но азарин и сам понял.

— Я был сыном авара, князя, если по-вашему. Тогда еще просто авара… и уже сидел в седле. И невесту мне присмотрели… и никто бы не понял, если бы я остался дома.

— Сколько…

— Двенадцать. Я сам себя полагал взрослым… я знал, что наследником рожден. И когда-нибудь буду править землями нашего рода… даже если бы появились еще сыновья… отец любил мою мать. И пока она была жива, не приводил в дом других женщин. Я был не старшим. Я был единственным…

Кирей лег на землю.

И не холодно ему-то?

Мне вона и в тулупе морозит, хотя тоже великого ума, ежель расселася. Чай, не лето на дворе…

— Он брал меня на Совет… говорили, что даже когда я в колыбельке лежал, все одно брал, чтобы привыкал. Слушал. Учился. А подрос когда, то и вовсе по-взрослому… сажал перед собой на кошму. Давал в руки серебряную плетку, и Советники кланялись…

…а теперь, стало быть, Советники эти, которые кланялись, спят и видят, как бы избавиться от неугодного наследника. Или не эти, но иные, правда, с того Кирею не велика разница.

— Я слушал, о чем говорили. А после и сам говорил, когда понимал, что есть чего сказать… но не думай, что я только и делал, что на кошме сидел.

— Замерзнешь.

Я поднялась и стряхнула с тулупа не снег, а грязь, темную, примороженную. Она цеплялась за овечий волос, забивалась, и откуда-то я знала, что, подтаяв, эта грязюка и завоняется.

Мертвая земля смердит не хуже мертвого человека.

А на полигоне она давно уже не была живою.

— Отогреешь? — поинтересовался Кирей и хитро так глянул.

— Ага… скажи еще, чтоб в баньке попарила…

— И от баньки не откажусь.

Вот же ж… ни стыда, ни совести, одни роги торчат.

— Меня учили быть не только правителем, но и воином. Никто не потерпит над собой авара, не способного палаш в руке удержать. К двенадцати у меня была своя сотня… как я мог остаться дома?

Не знаю.

У отца вот сотни не было.

И дед, если и сидел где, то только на лавке в старостином доме, там тож советы устрайвали, когда случалось, скажем, поля общинные делить, аль рядиться, кому и за кем нонешним годом колейку на пастьбу гнать. Оно, может, вопросы не зело важные, а все одно…

— Отец велел не высовываться…

— А ты…

— Мне было двенадцать. У меня была сотня, конь. И уверенность, что люди — слабые, никчемные существа… — Кирей потер переносицу, а я увидела шрам на ней, тонюсенький, едва-едва заметный. — Мне думалось, что они-то и первого удара не сдержат… а потом… это походило на безумие… это и было безумием. Красное небо. Красная земля. Железо… огонь вот… когда такая волна идет, люди сгорают не сразу… они кричат, и так страшно. Я по ночам до сих пор слышу, как…

Кирей побелел.

Сев, он стиснул голову руками.

— Я там потерялся… не понять, где свои, где чужие… уже рубишь налево и направо, потому как, стоит опустить палаш, промедлить чутка, и зарубят тебя… конь не летит. Бредет, проваливается в землю… или уже болото… там крови столько пролилось, что развезло… пот глаза застилает. Кто-то кого-то зовет… кто-то смеется, что безумный… стонут… и меня выбили-таки… наверное, отец все же хорошо меня учил, если я продержался до вечера. А может, свезло. Везение разным бывает. Главное, что я продержался… а потом вот в голову прилетело… очнулся уже среди ваших. Живой… поломанный крепко, но живой… думал, сразу прирежут, ан нет…

Не прирезали.

А ведь и вправду могли бы… сколько наших там слегло? Сколько же осталось, живых да пораненых, озлобленных, потому как кровь пролитая завсегда злобит. И вздернуть бы им Кирея, на копья поднять иль еще какую учинить расправу, но ведь живой…

• Предыдущая
• 52/116
• Следующая