Внучка берендеева в чародейской академии - Демина Карина - Страница 48

• Предыдущая
• 48/116
• Следующая

— Сидеть!

Ажно у меня коленки подкосилися, азарин же ж, который со столика сползти тихонечко хотел, и вовсе сник.

— Звать как? — спросила боярыня, пальчиками ягоду с миски подцепляя.

— М-миколка…

— Миколка, — голос ее сделался мягок. — Открой ротик, Миколка… хороший ты мой…

Он и открыл, и ягоду проглотил, не жуя… дале я глядеть не стала, хотя ж барабаны вновку зазвенели. А чего глядеть? Чего я там не нагляделась? Сраму столичного? Да я без него как-нибудь проживу. Домой возверталась знервованная до краю.

И Арея повстречала.

А вот теперь вместе смеемся, а на душе с того легко-легко…

— Скажи мне, что с этим паскудником делать-то? — спросила я, отсмеявшися. — Не успокоится ж… чего ему неймется?

Поймать бы да оттаскать за уши, да только таскали уже, и не раз, и не два. Не сподмогло. Да и натура Еськина неспокойная к битию привычна. Иначе надобно, а как — не знаю…

— Ему… не ему неймется, а боярыне Гордане, которой уж очень охота за царевича замуж…

— А я при чем?

Арей с полу поднялся одним текучим движением. Сел на табурет, пряника, так и недоеденного, взял.

— А ты… ты, Зослава, при всем. Сама посуди, учишься не на целительницу, как девкам положено. Рядом с царевичем денно и нощно…

— Нощно я рядом с подушкою своей.

Тоже мне удумал про девку этакое говорить!

— Ладно, только денно, но близко. Так близко, как никто из дочерей боярских, а им же в охотку. Евстигнея спасла, царицыну благодарность получила, а еще и держишься так, будто бы им ровня. Думаешь, это не злит?

Я пожала плечами. Может, оно и так, да только я ту Гордану и не упомню… много их, а я одна.

— Вспоминай. Волос темный, глаз светлый. Еще в синее рядится обыкновенно…

Вспомнила. Смутно, но вспомнила такую…

— Единственная дочка боярина Неждана, который в совете по левую цареву руку сидит. А заодно уж старая Велимиры вражиня… обеим на трон охота.

— Не обеим…

— Это как?

Пришлось Арею говорить про ту беседу с Велимирой, а заодно уж и про Лойко, и про многие иные вещи, которые ноне были мне непонятны.

— Дурное затевается. — Арей подобрался. Но пряник доел. Вот и где он, спрашивается, ходит, что вечно голоден? В столовой всем еды хватает, да и Хозяин голодных в доме своем не потерпит, хоть сухарика, да приволочеть с кухни.

— Это я уж и без тебя поняла, — я махнула рукою, что толку думать, ежели думы мои далеконьки от правды. Ничего-то я в игрищах боярских не разумею, а потому и нечего пыжиться.

— Уйти бы тебе…

— Куда?

— Да хоть куда, пока поутихнет…

Э нет, не для того я в Акадэмию перлася, чтоб тепериче от собственное тени шарахаться. Училася и буду учиться, выйдет из меня воителка какая — не знаю, поглядьма. Но отступиться — не отступлюся.

И Арей вздохнул только.

— Смотри, выходит, что с Велимирой ты беседу вела, Гордана знает. Вот только о чем тот разговор был, то навряд ли. Сомневаюсь, чтобы Велимира с заклятой подруженькой откровенничала. И ты не стала.

Он крошки со скатерти подбирал и в рот кидал.

— Что она могла подумать? Что Велимира через тебя за царевичами следит. Все ж ты ближе всех к ним. Конечно, это тоже повод… странно, что она перекупить тебя не попыталась. Но с другой стороны, она слишком горда, чтобы с холопками якшаться… извини.

Я не обидчива.

Да и Гордану эту разом припомнила, что ходит осторожненько, что по ледочку осеннему. Ручки расставивши, глядючи на всех свысока. И девок простых завидя, кривится. Не она ли обмолвилася, что давно пора Акадэмию для всякого сброду прикрыть… и что папеньке о том отписала… только, верно, пользы с того письмеца не вышло.

— А вот Еську настращать на дурное дело, тут много не надо… заодно уж присмотреться…

— К Еське?

— Для начала к нему, а там… влюбленные за языком обычно не следят…

— Еська?!

Он — и влюбленный? В кого? Неужто в Гордану эту… ох ты ж лихо-лишенько… было б в кого…

— Но ты в одном права… бить Еську — дело дурное. Иначе попробуем…

Седмица минула, а там еще одна, приближая дни к зимнему Перехлестью. А время то мутное, ежели не смутное. Перед Перехлестьем-то, когда солнце на убыль идет, тает силами, мертвый мир близится, как никогда.

И оттого спешат хозяйки опару ставить.

Пекут блинцы круглые, мажут маслицем да ставят у ступеней. Авось да ступит на порог тень знакомая… правда, над тем же порогом вешают ветви рябиновые да подковы, потому как теням в дом всяким заглядывать случается.

На Перехлестье девки плетут нитяные поясочки, связывая со своею судьбою долюшку суженого. Или вот зерно заговаривают, чтобы по весне сыпануть на нужное подворье, надеясь, что прорастет оно, а с ним и любовь, или на воде гадают, на пару…

В бане…

И бабка моя приговаривает, что в энти дни всяк слово становится особым.

Иные-то и зелья варят приворотные, но то уж грех великий, потому как неможно чужой разум застить да воли человека лишать.

В Акадэмии близости празднества не ощущалося.

Все как всегда, разве что наставник лютует паче прежнего. Да и не он один. Кажный норовит побольше знаниев в головы студиозусов впихнуть, и оттого головы эти гудят со страшною силой. Мне он боле родные Барсуки не снятся, все болей чертежи Люцианы Береславовны да звери земель дальних, по которым к концу недели обещали нам работу проверочную устроить… и к ним — заклятья малосильные, простого плетения… и дорожка… и наставник, который пальцем грозился, потому как вновь бегла я вполсилы, тряским бегом.

Только коса по заднице и хлопала.

Неудивительно, что с этакое учебы я разом про Еську и забыла. Да тут не то что про охальника энтого, тут свое имя запамятовать недолго. Царевичи и сами бледными ходили с недосыпу, Лойко Жучень и тот поутратил прежнее спеси, Игнат вовсе сник, а Кирей убавил пылу. Один Илья в науках был, что рыба в воде.

Учил.

И поучал. Он хороший хлопец, негордый. И как увидел, что маюся я с заклятием щита первое ступени — вот не выходило у меня пальцы так выкрутить, чтоб этот щит держался, у меня ж пальцы обыкновенные, а не без костей, как у некоторых, — так и сподмогнул.

Объяснил, значится, что и как.

А Лойко только и буркнул:

— Нашел, перед кем распинаться. Если она элементарное освоить не способна, то и делать ей тут нечего.

Как обидно мне стало… не способная? Может, оно и так, а может, что и иначе. Вона, как Илья объяснил, так и способная стала. А Люциана Береславовна, небось, до объяснениев не снисходит. Цедит сквозь зубы, что в книгах, мол, все ясно сказано. Ага… может, ежели кого с младенческих годочков учили, чем третья позиция от второй верхней отличается, оно и понятно, да только у меня подобных наставников не имелося…

И да, страшно, потому как прав Лойко.

Ныне все простое, и хлопцы на раз справляются, а я… я кажный день мучаюся, пыхчу, кручу руки и так, и этак, а оно через раз выходит, да и то криво. А как оно дальше будет, когда настоящая наука пойдеть? Ох, не сдюжу я… или сдюжу?

Видать, мысли сии на моей физии явственно проступили, коль Ильюша вздохнул и ответил:

— Ты не прав, мой друг.

Он говорил редко, уж не знаю, нравом ли был молчалив, аль опасался лишнего слова сказать ненароком, да только каждое было золотом.

— Чего? — Лойко нахмурился, он-то в последние седмицы мрачен ходил, недоволен, не ведая, на кого недовольствие сие выплеснуть.

— Того, что нам с Зославой еще учиться…

— Нет, если ее отчислят.

— Для отчисления нет причин. — Илья разминал пальцы, и то диво, были они тонкими, белыми, будто девичьими, хотя ж никто не посмел бы в лицо сказать боярину такое. А плетения у него выходили знатными, его и Фрол Аксютович, заглянувший как-то будто бы по делу, похвалил, сказал, что выучка чуется. — У Зославы очень высокий потенциал…

Повыше, нежели у Лойко, и дело дивное, мне сие было донельзя приятственно, хоть в чем-то да уела я боярина. А он лишь зубами скрипнул, не знаючи, чего ответить.

• Предыдущая
• 48/116
• Следующая