Не ко двору (сборник) - Тендряков Владимир Федорович - Страница 28
- Предыдущая
- 28/85
- Следующая
— А вот довел, довел! Восемнадцать лет мучил, каждый вечер от него смерти ждала. Одно спасение — ружье! Не Кольку пусть судят — меня!
— Не тебе, голубушка, врать, не им слушать.
— А ты подтверди: мол, я не раз стращала — одно мне остается… Подтверди, спасем Кольку. Самой же парня жалко.
Старуха потерянно махнула узловатой рукой:
— Не блажи. На старости нелепицу плести, срамоту на себя брать…
Анна соскочила с койки, наструненно вытянулась, казалось, стала куда выше ростом, дрожащая, в жеваном халате, ведьмачьи патлатая, в синеву бледная, с одичалым бегающим взглядом.
— Кто-то должен ответить за Рафашку. Так — я! Я! Не он! Пробьюсь к кому нужно… Сейчас же! И заставлю, заставлю поверить! Ружье принесу… Из этого ружья — своими руками… Я! Я! А не он!..
— Иди, — сказала старуха. — В тюрьму, поди, не посадят, а в дурдом как раз попадешь.
— Достань мне пальто какое и на ноги обувку…
— Ты мои наряды знаешь, в любое влезай.
— У соседей попроси.
— Не путай, девка, хуже будет. Издалека даже на виновницу непохожа, а уж ковырнут чуть — и совсем поймут, из чьих рук ружье стрелило.
— Виновница?.. А кого еще и винить, как не меня! Уж Колюхи-то я куда виновней!
— Во-во! Еще чуток — и сама поверишь.
— Нет, виновна я, виновна кругом! Не я бы, жил Рафашка. Другая баба, вроде Милки хотя бы, давно бы скрутила его в бараний рог или бросила к чертям собачьим. А я терпела… И как терпела! Видела же, видела, что добром не кончится, а цеплялась. Зачем? Кто должен был Кольку оберечь? Кто, как не я? В аду парнишка варился. Рафашка на пьяные глаза понять не мог, я-то всегда трезвой была. Я мать, потому сделай, освободи себя и сына. Нет! Нет! Ничего! Палец о палец не ударила, только терпела и еще муки свои сыну навязывала. Не вина ли это? Да неужель не поймут, что судить меня, меня нужно, не мальчишку!.. Докажу!.. Евдокия, мне надо идти! Сейчас!
— Поостынь, успеется.
— Евдокия, Милка же, верно, ничего не знает. Позвони ей, она и одежду привезет… Пуховым позвони, а я тут умоюсь, причешусь… Ради Кольки прошу, Евдокия!
И старуха испугалась неистовости в голосе Анны.
— Ошалела, девка. Вот уж воистину в тихом омуте черти водятся. Да ладно, ладно, не стони. Мне-то что, позову Милку, пусть она нянчится.
Тряся сокрушенно головой, ворча, Евдокия стала натягивать пальто. Телефона во флигеле не было, при нужде звонить бегали через двор, в подъезд соседнего дома.
Прошло едва ли более получаса, как темно-зеленые «Жигули» резко затормозили прямо перед окном. Приехала Людмила Пухова, подруга Анны еще с девических времен. Вызвав немотное удивление старичков и старушек, жильцов флигеля, она энергичной и решительной поступью проследовала к Евдокии Корякиной. Если Анна всегда выглядела потерянно и забито — стертое лицо, худа, болезненна, мала ростом, — то Людмила, где бы ни появлялась, привлекала к себе внимание. В последние годы она сильно располнела, но не утратила прежней горделивой осанки, двигалась с напором, с достоинством неся пышную грудь и гладкое бровастое лицо, смущала взглядом сквозь приспущенные ресницы, поражала шальной модностью своих нарядов. И сейчас, сорвавшаяся впопыхах по звонку, она явилась с подведенными глазами, распространяя крепкий запах духов, но белые щеки ее дрожали, а губы кривились. Она накинулась на Анну, прижала ее голову к груди, по-бабьи в голос запричитала:
— Страдалица ты моя-а! Довел-таки бешеный, не остерегла я тебя!.. Горемычная моя!..
Попричитав, резко отстранилась, всхлипнула, платочком промокнула глаза, села попрочней, деловито сказала:
— Давай думать, что сделать можно.
— Уже придумала, — подсказала старуха, — вину на себя брать хочет.
— Зачем? — без удивления, скорей заинтересованно спросила Людмила.
— Поди знай.
— Так разве ж не виновата я? — слабо произнесла Анна.
— Ты?! Какая, к лешему, ты виновница! — Людмила Пухова когда-то, как и Анна, была простой барачной девкой, не стеснялась сильных выражений. — Ежели и виноват кто, так я, дура. Кто толкнул тебя к Рафашке? Я же! Думалось — тиха да покладиста, не посмеет обидеть такую, сживетесь куда с добром. Ой, ошиблась! Всю жизнь кляну себя.
— Чего уж давнее ворошить, — поеживаясь как от озноба, возразила Анна. — Все ошибались, все! А за наши ошибки один Колюха ответит. По-че-му?! По-че-му он, а не я? Справедливость-то где?!
— Разберутся. Не убивайся зря-то. Я Коле адвоката хорошего найду, сама его наструню, все выложу, что было. Возле закона тоже, поди, люди сидят — поймут.
Но решимость старой подруги не успокоила Анну:
— А мне что — сидеть да ждать? С ума же сойду!
— Не жди, сходи поговори — вреда не будет. Узнаешь что к чему, нам расскажешь, — согласилась Людмила, с затаенным страданием разглядывая Анну.
— Одежку-то мне привезла?
— Не знаю, подойдет ли. На скорую руку похватала.
— Лишь бы срамоту прикрыть. Вот оденусь и пойду сейчас.
— А куда? К кому — знаешь?
— Не, — растерялась Анна.
— Э-эх! Простота! — Людмила резко встала. — Одевайся, а я узнаю к кому… Где телефон-то тут? Евдокия, идем со мной, одежду захватишь, в машине она.
И только сейчас, когда двинулась к выходу, Людмила заметила лежащее на полу ружье, споткнулась, оглянулась на Анну. Та подавленно кивнула: из него.
— Обеспамятела — выхватила у парня и ну-ко сюда притащила, — пояснила старуха.
Только теперь, при виде лоснящегося черными стволами ружья, Людмила, должно быть, зримо представила картину убийства: свалили Рафаила Корякина, здорового мужика, страшного в пьяном озверении! Бешеного Рафку, которого она, Людмила, знала с девичества!
— Анька… — обессиленно, с хрипотой произнесла, и лицо ее сразу увяло, на гладких щеках проступили вмятины. — Анька, молчишь, тихая? Да крикни же, прокляни — я сосватала, я! С моего слова началось… Выругай, все мне легче.
Анна вяло отмахнулась:
— Своего ума недостало, что уж других корить.
И нарядная, пахнущая духами Людмила грубо, по-мужицки выругалась, перешагнула через ружье, вышла.
Через пятнадцать минут Анна, одетая в слишком просторное, отливающее лягушачьей зеленью пальто из жатой кожи, в берете с кокетливыми вишенками, слушала Людмилу.
— Вот записала для памяти: Су-ли-мов… Старший лейтенант Сулимов: пятьдесят первая комната, Колькино дело ведет. Я тебя довезу до управления, а там уж сама действуй.
Анна сунула бумажку в карман, поднялась, взяла с пола ружье.
— С ружьем на свидание, — криво усмехнулась Людмила.
— Снесу. Поди, ищут его.
Старуха напомнила:
— Скажи ей, чтоб себя зазря не оговаривала.
— Не сумеет, — хмуро обронила Людмила. — Для этого уметь врать надо.
Они ушли, старая Евдокия осталась одна, села на помятую койку, сложила на коленях мослаковатые руки и задумалась.
Необжито-чистый кабинет с несолидным письменным столом, солидным сейфом в углу и неистребимым канцелярским запахом эдакой легкой бумажной залежалости. Прочно усевшись за стол, Сулимов деловито разложил перед собой листы бумаги, бланки, блокнот, ручку, пачку сигарет и закурил.
— Так! — сказал он удовлетворенно. — Думаю, лучше без всякой подготовочки — сейчас и приступим.
— К чему? — не понял Аркадий Кириллович.
— К допросу Николая Корякина.
— В моем присутствии?..
— Процессуальный кодекс предусматривает присутствие педагога. Имеете право задавать вопросы, высказывать свое мнение, отказаться подписать протокол, если не согласны. Словом, вы, так сказать, законный участник.
Аркадий Кириллович, нахмурясь, задумался — выпирающий лоб, свалявшиеся, с проседью волосы, тяжелые опущенные веки, резкие складки от носа к углам решительно сжатого рта.
— Предупреждаю, — сказал он хмуро. — Я буду пристрастным.
— Вот и хорошо, — согласился Сулимов. — Значит, мне придется быть беспристрастным вдвойне. — Он снял с телефона трубку: — Приведите Корякина.
- Предыдущая
- 28/85
- Следующая