Тайна древлянской княгини - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 59

• Предыдущая
• 59/91
• Следующая

В чуткий сон Предславы проникли знакомые голоса, и она приподняла голову. Они с Воятой вдвоем лежали прямо на полу в гриде, на подстеленном сене и плаще, укрывшись другим плащом. Вокруг висел запах мокрой шерсти и кожи: после дождя народ еще не совсем просох. Воята у нее за спиной спал, умаявшись за день, но крепко обнимал сестру, словно боялся, что во время его сна кто-то ее похитит. И его страх имел под собой все основания: ведь проклятый змей, Хельги, бывший сын-Хрёрека, сам сказал Утушке, что ему нужна самая знатная женщина Ладоги, королева, а значит – Предслава!

– Я ему каток дам – губу-то закатать! – пообещал сгоряча Воята. – Хрен ему лысый, а не Славуню.

– Но он же сказал – поговорить! – отвечала она, убеждая не только брата, но и саму себя. – Он же почти пообещал, что согласен на переговоры, только не с Утушкой, а со мной. И он даже почти прав: раз он – княжьего рода, то и говорить ему уместно только с людьми княжьего рода, чтобы были ему ровней. А таких в Ладоге – только я! я одна!

– А я? – Воята упер руки в бока и горделиво приосанился. – Да мой пращур, если кто забыл, был самым первым князем в Ладоге! С него и жизнь здесь пошла, и могила его выше всех на Волхове!

Это была правда. Родной отец Вояты, Хранимир валгородский, являлся прямым потомком Ингваря конунга, первого из властителей Альдейгьи, который жил здесь уже почти полтора века назад и сам приходился сыном знаменитейшему конунгу древнего Севера, Харальду Боевому Зубу. О нем в Ладоге рассказывали длинную сагу, и хотя после многих превратностей судьбы род Ингваря Старого утратил и власть, и положение, и влияние, знатности рода у его потомков уже ничто не могло отнять. Хакон сын Хрёрека назвал свою дочь Ауд в честь жены Ингваря, давая понять, что считает свой род наследующим ему. Собственно, это решение было вполне обоснованным, так как род Хрёрека тоже происходил от Харальда Боевого Зуба, но сестра Вояты, строго говоря, имела на имя древней королевы гораздо больше прав.

– Ты ему не подойдешь, – ответила на это Утушка, вокруг которой все они собрались после того, как она вернулась с переговоров на мосту. Была она бледна и вид имела очень задумчивый, как человек, которому внезапно открылось тайное знание.

– Что? Нехорош? – хмыкнул Воята и бросил взгляд на Предславу: дескать, иным я вполне нравлюсь!

– Не в этом дело. Он… – Утушка подумала, вспоминая человека, с которым говорила. – Он сказал: «Брат моей матери, Одд Хельги, делал так, и это принесло ему славу и удачу». Он ведь племянник Ольга киевского, в его честь имя получил. Ему слава Ольга покоя не дает, за нею он тянется. А Ольг… вы же помните эту повесть? – Утушка подняла глаза и перевела взгляд с сестры на брата. – Ну, про королеву Эринна, которая жила в подземелье? Мой отец ее часто рассказывал зимой.

– Да уж мы про Ольга киевского каких только баек не слышали, – проворчал Воята, который после событий в Коростене и Киеве к нынешнему полянскому князю относился неприязненно.

– Ну, это его любимая. Про то, как он был с войском в Эринне, убил там несколько знатных мужчин из рода ригов, а потом случайно нашел вход в подземелье, где все стены были увешаны драгоценными одеждами, а на скамьях из золота сидели прекрасные девы и пряли шелковую пряжу.

– Что же не золотую? – снова хмыкнул Воята.

– И одна из них была самой красивой, – продолжала Утушка, не слушая насмешника. – Она оказалась королевой, дочерью и сестрой тех ригов, которых он убил. И вместо выкупа она предложила ему провести с ней три дня и три ночи. За это время она сшила ему рубаху из алого шелка, которая обладала свойством хранить своего владельца от огня, от ран и всякого зла, видимого и невидимого. А когда он через три ночи вышел наружу из подземелья, то увидел своих людей, и они очень ему удивились и обрадовались, потому что, как оказалось, его не было не три дня, а три года.

– Да помню я, помню! – буркнул Воята. – Князь Акун десять раз про это баял…

– А я видела эту рубаху, – подала голос Предслава. – Да и ты видел. – Она кивнула Вояте. – В Киеве, помнишь, братец Свентя в ней на своей свадьбе сидел. Красная такая, шелковая, с золотным шитьем преискусным. я так не умею…

Воята промолчал. Красную шелковую рубаху на Свенельде Ольговиче он сам видел, отметил и непривычный, чрезвычайно искусно выполненный узор золотыми нитями. Значит, все правда. Рубаха – не байки какие, ее потрогать можно, против этого не попрешь.

– Вот и Хельги хочет себе тоже королеву в чужой стране найти, – продолжала Утушка. – Знатных здешних ригов, ну, то есть князей, он уже убил – Гостяту и… от… отца моего…

Тут она не выдержала и снова заплакала, не в силах продолжать. Предслава шагнула ближе, обняла голову сидящей Утушки, прижала к себе, стала гладить по повою и по плечу. Ее переполняло сострадание, горечь и возмущение. Она любила предания и знала, как близко на самом деле находится Та Сторона к нашей, если только уметь найти соединяющую их дверь. И она, и многие в ее окружении с детства были воспитаны в умении видеть эту грань – и родичи, и друзья, и враги, как оказалось. Но все в ней кипело от негодования при мысли, что ради того, чтобы войти в сагу, Хельги сын Сванрад убил и своего брата Хакона, и ее брата Гостяту. Будто ему на этой стороне худо жилось!

Однако некое утешение сага им все же принесла: ведь Одд Хельги не собирался убивать прекрасную королеву в подземелье, напротив, обошелся с ней вежливо и дружелюбно, даже был ее гостем. Если Хельги сын Сванрад намерен следовать по стопам знаменитого вещего дяди, то и Предславе не стоит опасаться его вражды. Это несколько примирило Вояту с тем, что ей, как видно, придется завтра идти на мост; прежде он никак не хотел согласиться с этим решением, хотя что он мог сделать против воли всего рода, всех старших и всех ладожан? С этим они и наладились спать, не зная, чего ожидать от приближающегося нового дня.

Подняв голову, Предслава увидела рядом всех трех теток-ведуний: это их шепот нарушил ее дрему. Заметив движение, Олова обернулась, и по ее глазам Предслава поняла, что они шептались о ней. Она бесшумно приподнялась; Воята не хотел ее выпустить, и ей пришлось самой разжать его руки, он так устал за день, что не проснулся.

– Вы к Рерику ходили? – шепнула она.

– Руны раскидывали, – кивнула Ведома. – Подтвердилось: не за твоей головой змей пришел, а за князевой.

– Да он там жив еще? – Предслава взглянула в сторону Рериковой спальни.

– Жив покуда. Льдиса вон говорит, оправился бы, сил в нем еще достаточно. Да не даст сынок выздороветь.

– Что, Рерикову голову требует? – К ним придвинулся Селинег, заметивший, что самые знатные и мудрые женщины Ладоги опять сбились в кучку и шепчутся. – Он вам сам сказал или нагадали?

– Прабабкины руны сказали. – Ведома прикоснулась к мешочку на поясе. – Вот увидишь, братец, завтра он сам то же Славуне скажет. Надо решать…

– Я уж с отцами говорил. – Селинег оглянулся на Радобожа и Кологостя, своих родичей и ладожских старейшин. – Рерика жалко, пятнадцать лет он с нами жил в мире и согласии, да коли такая его судьба злая, что же, всем нам с ним пропадать? За ним змей проклятый пришел, пусть его и забирает.

– Отдадите? – вздохнула Ведома. – Ох, отцы…

– А что делать? – Селинег и сам был не рад. – Своих-то жальче! Славуню, вон, мне жальче, а тебе, сестра? Хочешь Ящеру, как в кощуне, племянницу отдать? И так девок в роду мало совсем. А Рерик… из его рода к нам такое зло пришло, пусть его и забирает. Уж коли на него сын родной с мечом пошел, брата родного загубил, стало быть, несчастливый его род, нет ему удачи ни в чем, и нам с ним удачи не будет. А Велем хотел его князем кликнуть! А я вот рад, что коли уж такое дело, то не дочь сестры моей змей в пасти уволочет! – И Селинег приобнял Предславу за плечи.

– Об чем вы тут? – Между плечами Льдисы и Оловы просунулась голова деда Братислава, шустрого старика из дальней воеводской родни.

• Предыдущая
• 59/91
• Следующая