Убежище. Дневник в письмах (др.перевод) - Франк Анна - Страница 69
- Предыдущая
- 69/71
- Следующая
В двенадцать мы наконец идем завтракать, но с полпервого до четверти второго опять вытаскиваем кожицу. Когда мы закруглились, у меня было что-то вроде морской болезни, да и у остальных тоже. Я тут же легла и проспала до четырех, но и проснувшись была не в себе от этого злосчастного гороха.
Милая Китти!
Нам принесли из библиотеки книгу под интригующим названием «Что вы думаете о современной молодой девушке?». На эту тему мне хочется сегодня с тобой поговорить.
Писательница разносит «нынешнюю молодежь» на все корки, но не в том смысле, что она, молодежь, не способна ни на что толковое. Наоборот, писательница скорее считает, что молодежь могла бы построить большой, новый, лучший мир, было бы только желание, что у молодежи есть для этого все данные, но она занимается ничтожными вещами, совершенно не интересуясь истинно прекрасным и важным.
В некоторых местах у меня было сильное ощущение, как будто писательница упрекает лично меня, и потому я хочу сегодня наконец-то открыть тебе свою душу полностью и сказать кое-что в свою защиту, против этой атаки. В моем характере есть одна ярко выраженная черта, которую не могут не заметить те, кто меня давно знает, и это – стремление к самопознанию. Я всегда могу посмотреть на свои поступки как бы со стороны. И при этом отношусь к повседневной Анне совершенно беспристрастно, не имею для нее в запасе кучи оправданий, когда оцениваю, хорошо или дурно она себя вела. Это чувство не покидает меня никогда, и стоит мне произнести слово, как я уже знаю: «Это надо было сказать иначе» или «Это было хорошо». Слов и поступков, за которые я осуждаю себя, очень много, и чем дальше, тем больше я убеждаюсь в правоте папы, который сказал: «Каждый ребенок должен сам себя воспитывать». Родители могут только дать добрый совет или наставление, но окончательно формирует свой характер сам человек. Другая моя черта – у меня совсем нет страха перед жизнью, я всегда чувствую себя такой сильной, способной взять на себя так много, такой свободной и такой молодой! Когда я впервые заметила это в себе, я обрадовалась: значит, я, наверно, не так скоро согнусь под ударами, которые выпадают на долю каждого человека.
Но обо всем этом я уже часто тебе писала, теперь я хочу перейти к теме «Родители меня не понимают». Мои родители всегда очень баловали меня, были со мной ласковы, защищали от этих, сверху, и делали все, что только могут делать родители. Но, несмотря на это, я долго чувствовала себя ужасно одинокой, вытолкнутой, заброшенной, непонятой. Папа перепробовал все возможное, чтобы смягчить мою строптивость, но все было бесполезно. Я излечила себя сама тем, что постоянно напоминала себе об ошибках в собственном поведении.
Как получилось, что папа никогда не был мне опорой в моих борениях, что, когда он хотел протянуть мне руку помощи, он делал это совершенно невпопад? У папы был ко мне неправильный подход, он всегда говорил со мной как с ребенком, который переживает неизбежный для всех детей трудный возраст. Вообще-то это странно, ведь не кто иной, как папа, всегда относился ко мне с большим доверием, и именно папа внушил мне, что я умная. Но одно он упустил: не подумал о том, что моя борьба за то, чтобы выплыть, для меня важнее всего. Я не хотела слышать о «возрастных явлениях», «других девочках», о том, что, мол, это «пройдет само собой», я хотела, чтобы ко мне относились не как к такой же девочке, как все другие, а как к Анне, такой, какая она есть, Пим же этого не понимал. Вдобавок я не могу довериться тому, кто сам не очень много рассказывает мне о себе, а о Пиме я ничего не знаю, так что все равно между нами не могло быть полной откровенности. Пим всегда занимает позицию старшего, который когда-то тоже испытывал такие же преходящие порывы, но теперь уже не может понять, что чувствует молодежь, как бы ни старался. Потому-то и получилось так, что свои взгляды на жизнь и свои глубоко продуманные теории я не поверяю никому, кроме своего дневника, да еще изредка Марго. От папы я всегда таила то, что меня волновало, никогда не раскрывала перед ним свои идеалы, добровольно и сознательно стала для него чужой.
Я не могла иначе, я вела себя так, как подсказывало мне чувство самосохранения, может быть, это эгоизм, но вела я себя так, как было необходимо, чтобы сберечь душевное спокойствие. Это спокойствие и уверенность в себе дались мне с большим трудом, они еще очень шаткие и, если бы кто-нибудь вздумал критиковать результаты моей незаконченной работы, тут же бы рухнули. А на это я не пойду даже ради Пима; хоть это, может быть, и жестоко, я не только не делюсь с ним своей духовной жизнью, но часто еще дальше отталкиваю его от себя своей раздражительностью.
Вот вопрос, над которым я много думаю: почему Пим иногда так раздражает меня? Мне стоит усилий заниматься вместе с ним, его обильные ласки кажутся мне притворными, я хочу, чтобы он лучше уж немного пренебрегал мною, пока я не обрету большую уверенность по отношению к нему. Ведь меня до сих пор мучит совесть из-за того письма, которое я, в тогдашнем взвинченном состоянии, посмела обрушить на него. До чего же трудно на самом деле во всем быть сильной и мужественной!
Но не это мое самое горькое разочарование, нет, гораздо больше, чем об отце, я размышляю о Петере. Я прекрасно знаю, что это я его завоевала, а не он меня, я создала его образ в своей фантазии, видела в нем тихого, чувствительного, милого юношу, который так нуждается в любви и дружбе! Мне самой было необходимо высказаться хоть одной живой душе. Я хотела иметь друга, который помог бы мне идти дальше по моему пути, и вот я ценой больших усилий, медленно, но верно привлекла его к себе.
А когда я в конце концов добилась его дружбы, между нами сама собой возникла интимность, которая теперь, при ближайшем рассмотрении, кажется мне просто неслыханной. О каких сокровенных вещах мы говорили! Но о том, что переполняло и до сих пор переполняет мое сердце, мы так и не сказали ни слова. Я до сих пор не разобралась в Петере: то ли он просто поверхностный, то ли робость мешает ему раскрыться, даже передо мной. Но, независимо от этого, я сделала большую ошибку, исключив все остальные возможности дружбы и сблизившись с ним на почве этой самой интимной доверительности. Он жаждет любви, и с каждым днем я ему все больше нравлюсь, это я отлично вижу. Он вполне доволен нашими встречами, я же все время безуспешно пытаюсь поговорить с ним на темы, которые мне так хотелось бы прояснить. Я привлекла к себе Петера силой, хоть он это и не вполне понимал, и теперь он уцепился за меня, а я пока не вижу способа сделать так, чтобы он оторвался от меня и встал на собственные ноги. Я ведь очень скоро поняла, что он не может быть мне другом в том смысле, как я это понимаю, теперь моя цель по крайней мере вытащить его из ограниченного мирка, возвысить его, несмотря на молодость.
«В сущности, молодость более одинока, чем старость». Это изречение я вычитала в какой-то книге, и, по-моему, оно очень верное.
Разве взрослым здесь, в Убежище, труднее, чем нам, молодым? Нет, наверняка нет. Их взгляды уже сформировались, им есть чем руководствоваться в своих поступках, их больше не кидает из стороны в сторону. Нам, молодым, вдвойне трудно сохранять свои взгляды во времена, когда всякий идеализм разрушен и сокрушен, когда люди показывают себя с самой отвратительной стороны, когда возникают сомнения в истине и справедливости и в самом Господе Боге.
Тот, кто утверждает, что старшим здесь, в Убежище, гораздо тяжелее, наверняка не понимает, что на нас навалились в тысячу раз более трудные проблемы. Проблемы, для которых мы, возможно, еще слишком молоды, тем не менее они давят на нас, заставляя искать решение, и в конце концов, очень нескоро, мы думаем, что его нашли, но чаще всего оно рушится под напором фактов. Вот это и есть самое трудное в наше время: идеалы, мечты, прекрасные надежды, не успев возникнуть, тут же рушатся под ударами жестокой действительности. Это великое чудо, что я еще не отказалась от всех своих надежд, ведь они нелепы и неосуществимы. И все же я сохраняю их, вопреки всему, потому что до сих пор верю в доброту человеческой души.
- Предыдущая
- 69/71
- Следующая
