Может собственных платонов... Юность Ломоносова - Андреев-Кривич Сергей Алексеевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/41
• Следующая

А кончина мира что такое?

Погибнет царство антихристово. А бессмертные души людей переселятся в другой мир. И там воздастся по заслугам. Кто попадет в рай? Тот, кто трудился и скорбел на земле. «Толстобрюхим» в нем не быть. Не быть в нем и царю! Аввакум так грозил Алексею Михайловичу, которому прямой путь «во ад кромешной»: «А мучитель ревет в жупеле[36] огня. На вось тебе столовые, долгие и бесконечные пироги, и меды сладкие, и водка процеженная, с зеленым вином! А есть ли под тобою, Максимиян, перина пуховая и возглавие?[37] И евнухи опахивают твое здоровье, чтобы мухи не кусали великого государя? Бедной, бедной, безумное царишко!.. Ну, сквозь землю пропадай… Полно християн тех мучить, давно тебя ждет матица огня!»[38]

В челобитной новому царю Федору Алексеевичу Аввакум писал о покойном Алексее Михайловиче: «Бог судит между мною и царем Алексеем. В муках он сидит, слышал я от спаса».

Ответом на эту челобитную и было распоряжение царя Федора: сжечь Аввакума и его соузников — «за великие на царский дом хулы».

Когда наступил 1669 год и конец миру не пришел, стали опять высчитывать по старым книгам. И решили: просто ошибка при подсчете вышла. Антихрист придет в 1699 году, кончина миру наступит в 1702. Подошел и этот срок. И ожидавшим конца мира казалось: как будто получается.

Хорошо запомнившие царя Алексея Аввакумовы последователи с тревогой присматривались к царю Петру.

Вернувшись в 1698 году из заграничного путешествия — куда отправился прежде всего он? Святыням поклониться стопы направил? Нет. Отправился он прямо к Анне Моне. В ее доме и был устроен пир в честь приезда царя.

Приехал царь, святыням не поклонился. Настоящий царь пропал без вести в «Стеклянном государстве» — пополз слух. А вместо него воцарился ожидаемый антихрист. И число сходилось…

Царь Петр еще больше утверждался в своих неслыханных новшествах. И тогда было решено. Вовсе он не пропадал в «Стеклянном государстве», не вместо него явился антихрист. Он сам — антихрист.

Кончина мира должна была наступить через три года после прихода антихриста. Прошли назначенные три года. Конца мира не было. Тогда среди так невзлюбивших Петра раскольников пошли самые разные толки. Всякий по-своему объяснял.

— Мы с тобой, Михайло, потолкуем попозже. Что ты себе в голову взял? А тебе, Иван Афанасьевич, вот что скажу. Ошибались, говоришь. Но вот что пойми. Какая силища в царе Петре? Большущая сила. Вон как все повернул. Стало быть, ему пособляло что. Что антихристу пособляет?

Дед Федор сам часто думал об этом и со своими говорил. И он давно понял, что это самое слабое место в его вере. И потому все искал выхода. И теперь он его будто находил.

— Ты скажи, Иван, когда царь Петр преставился? Два года тому. А сроку три. Значит…

— А как пройдет еще год и конца мира не будет? — спросил Шубный.

— Все в руке божьей, — вздохнул дед. — Только от зла мирского можно и самому уйти. Аввакумову смерть блаженную можно и самому приять.

Долго молчали. Дед будто забыл о своих собеседниках, уставившись взглядом в пустоту.

— Ты вот, — нарушил молчание Шубный, — в Соловках на защите стоял. Стало быть, смерти не боялся. А теперь о чем говоришь? Тоже о смерти, которая пострашнее соловецкой. Значит, и тут ее не боишься. А ты когда спросил себя: жизни ты не побоялся?

— Это какой же жизни?

— Которая есть.

— Хитрый ты, Иван, хитрый. От страху от жизни земной отступился я. Так?

— Не от страху. А оттого, что, может, не понял, как к ней по-настоящему руки приложить?

— Вроде у меня в голове что не в ту сторону повернулось? Эх, уже говорено-переговорено. Пойми же все-таки. От греха, от зла уходил, а не от жизни.

— А если от него уходить, думаешь, ему, злу, от того вред? Меньше его станет?

— Лишь бы не видеть.

— Не так много, дед, не так много.

— Ну, никонианин, пойду-ка я. О жизни будущей-то подумай.

— Эх, дед. Неспроста я говорил. И не со зла. Сам часто обо многом думаю. И для себя вот приглядываюсь: как бы мне жизни-то самому не испугаться. В ней всякое.

— Наговорились досыта. Пойду. А ты, Михайло, приходи ко мне. Потолкуем. Да поскорее. А то в Выговскую пустынь уйду. Может, и ты пойдешь со мною? В случае беды, там не выдадут.

Выговская пустынь, созданная на реке Выг братьями Денисовыми, была оплотом старообрядчества, славившимся по всей проклявшей Никона раскольнической Руси. Среди приходивших туда были беглые — крестьяне, солдаты. Их выговцы скрывали и не выдавали властям.

— Я, дедушка Федор, в Выговской пустыни уже был.

Михайло был в Выговской пустыни? Значит, в вере истинной тверд. Напрасно он усомнился. Эх, старый. И дед сказал Михайле:

— Там бы тебе и остаться. Неровён час. Пока за веру за старую тебе здесь нет гонения. А, говорю, неровён час.

— Я веру старую оставил.

Уже продевший правую руку в веревочную лямку дед Федор снял котомку. Он наклонился к Михайле, будто впервые его увидел. Даже стал разглядывать. Потом лицо его искривилось горькой усмешкой.

— Эх-хе-хе, Михайло, Михайло. Это ты вроде той махавки, что по ветру то туда, то сюда поворачивается. А рассудил, что сказать, правильно. Никонианам полегче, выгоды у них побольше. Это, что ли, у вас жизнью, которой не бояться, прозывается? Так куда же ты теперь? В чем искать будешь?

И, не дожидаясь ответа, старик надел котомку, тяжело поднялся, чуть шатнулся, ссутулился, шагнул вперед. Потом остановился. Может, повернуться и уходить отсюда, не заходя в родную деревню? Постоял дед немного, подумал, но потом, решив что-то, пошел вперед. «В последний раз… Взглянуть…» И медленно ступая натруженными старыми ногами, много прошагавшими по земле, пошел он, странник, по пыльной дороге, часто переставляя посох, будто ощупывая им землю.

Дед Федор шел, ни разу не оглянувшись, не посмотрев по сторонам, шел тупым коротким шагом, каким ходят старики. Его высокая сгорбленная фигура скрылась за строящейся Дмитриевской церковью.

— Что теперь дед Федор обо мне думает? Хотел ему объяснить, рассказать, как все вышло. Куда там. Срывист. Так под сердцем и закипело. Чуть было не проклял. Да и горя много вытерпел. От этого еще больше свое бережет. Никакой противной своему правды слышать не хочет. А слышать-то правду, будь она и наперекор, нужно. Хотя и трудно.

— Да, крутенек дед Федор, крутенек, — ответил Шубный.

Расставшись с Шубным, Михайло через боковой вход вошел на обнесенную изгородью усадьбу.

Он прошел мимо вырытого посреди двора небольшого прямоугольного пруда и направился к сараю.

Надо было отбить косу к завтрашнему дню. Он и принялся за дело. Однако побьет, побьет он молотком и перестанет. В голову шли неотступные мысли.

Вот Соловки. Уж сколько раз ему говорили, что за стены монастырские могло перехлестнуть. Когда он подумал об этом, ему вспомнилось то, что он говорил на днях Шубному.

«Вдруг бы мужику победа вышла? По всей земле русской он взял бы да одолел? К примеру. Тогда что? Тогда с поля, с брани ему возвращаться. Дела там все кончены. И что? Победил он — значит вровень со всем ему становиться, победителю. Куда тут ему, во что? А во все ведь надобно ему. Все ему по руке быть должно. А вот ежели нет мужику победы в бою, да и боя вдруг не случилось — много ли их, боев? — ему уж толком ни к чему не пристать? Никуда не пройти? Все пути заказаны? Да и только ли дела мужику, что в поле с кистенем? Больше нечем ему и брать?» Шубный в тот день ему ответил: «Ловок ты. Вон как поворачиваешь. И гордости в тебе много. Только к гордости сила нужна. А то переломит твою гордость — и от того в душе тлен. Значит, располагаешь так, что мужику не только лишь кистень или косу в руки. А что? А? Ну, ищи. Искатель ты».

• Предыдущая
• 10/41
• Следующая