Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич - Страница 42

• Предыдущая
• 42/81
• Следующая

— В России только пролетариат может возглавить революцию, а крестьянская масса — хотя она и многомиллионна, но не спаяна так, как рабочие, — возражала ему Вера Трофимовна.

— Революцию будет делать весь народ, недовольный существующими порядками, — перебивал ее Касьянов.

А его перебивали и Алексей и Симбирцев:

— Народ целиком — и угнетаемые и угнетатели. Народ состоит из богатых и бедных, из трудящихся и ничего не делающих, из помещиков, буржуазии, крестьян и рабочих. Помещики, купцы, попы, чиновники и деревенские кулаки будут революцию делать? Так прикажете понимать, поскольку они — тоже народ?.. Крестьянство состоит из своей деревенской буржуазии, среднего слоя и бедняков. Годы голода во многом послужили тому, что класс пролетариев увеличивается и становится многомиллионным. Его организация, возглавляемая рабочими, и будет организацией большинства угнетенных.

Прохор Тишин и Петька Крапивин внимательно слушали каждого говорившего и во все глаза смотрели на них, а Воскобойников, обдумывая что-то свое, сидел, подперев руками лицо, и, нахмурившись, глядел в пол. Агутин протяжно вздыхал. За его спиной встал машинист. Он откинул со лба прядь волос и, рубанув рукой воздух, сказал:

— Есть иной путь, по которому мы можем пойти.

— Кто это вы? — выделив последнее слово, спросил Касьянов.

— Те, кто в любую минуту готовы доказать свою преданность всем угнетенным, пожертвовав за них своей жизнью. Вот кто! — повысив голос, вызывающе ответил ему машинист. — Надо повторить первое марта тысяча восемьсот восемьдесят первого года, чтобы снова раздался взрыв, который на куски разнесет еще одного Александра. И в это же время, не теряя времени, начать пальбу по министрам, по губернаторам, создать панику для правительства и разбудить этим народ.

— Но ведь мы с вами не в Петербурге, — с усмешкой заметил Брагин. — У нас тут ни царя, ни министров нет.

— Прикончить Турушина, Дятлова, городского голову, полицеймейстера, исправника, пристава, — рубя воздух рукой, предлагал машинист широкий выбор лиц и имен. — А по уезду пусть мужики подпустят к помещичьим усадьбам красного петуха. От неожиданно возросшего террора после стольких лет затишья можно заставить правительство пойти на любые уступки. Для этого, конечно, нужны герои, не щадящие себя, и мы их найдем. Я первый пойду на это, — ткнул машинист себя пальцем в грудь. — Мы должны воскресить дело «Народной воли». У всего народа, из каких бы классов он ни состоял, есть только один враг — самодержавие, и нас в этой борьбе поддержат все слои общества. Рубить — так сплеча... — еще раз стремительно рассек он рукой воздух.

— И мы отдадим власть богачам, потратив все свои силы. А дальше что? — спросил Симбирцев. — Мы говорим, что нас еще мало, а ты хочешь, чтобы совсем никого не осталось? Убить царя и десяток министров... Народовольцы уже испробовали это, а какой результат?.. Пять лет назад боевая группа Александра Ульянова пыталась воскресить первое марта, именно к этому дню и готовила покушение, а к чему все привело? К их собственной гибели. Рабочим одинаково плохо, кто бы ни сидел на престоле — второй, третий или десятый Александр.

— Чем вы хотите заменить произвол царя? — спросил машиниста Брагин.

— Волей народа, — ответил тот.

— Но кто же поручится, что эта воля не будет подменена волей буржуазии, как это случилось во Франции? А буржуазия, став у власти, станет по-прежнему угнетать рабочих. Нет, товарищ, это не путь. Звезда «Народной воли» уже закатилась, и не следует повторять былые ошибки. Карл Маркс — вот кто указал самую правильную дорогу, и мы пойдем по ней. Только рабочий класс может и должен возглавить революционное движение и преобразовать жизнь на социалистических началах. Пролетариат — это тот динамит, который взорвет Зимний дворец удачнее, чем его взрывал Халтурин. От взрыва, произведенного пролетариатом, погибнет не только царь, но и весь капиталистический строй со всеми его главарями.

Поднялся Воскобойников и глухо проговорил:

— Разрешите, я скажу. По-своему, как умею... — Он коротко откашлялся, оглядел всех и остановил взгляд на Касьянове. — Этот человек говорил: за пятачок, мол, надо рабочим бороться... А если Дятлов пятачок без особой борьбы набавит, что ж нам тогда?.. В ноги ему поклониться?.. И сколько времени ждать потом, когда гривенник еще накинет?.. А накинет он гривенник, на полчаса работу убавит — и рабочим после того навсегда замолчать?.. А если им кроме пятачка или гривенника во всем другом человеческая жизнь нужна, так об этом и думать не сметь?.. Не знаю, как вас назвать, а только обижаете вы нас своим пятачком. И не боритесь за него, мы сами добудем его себе. А вот то, что наша свобода у правительства под замком, беспокойство вас не берет. Значит, и об этом деле нам самим стараться придется. Ключи от того замка никто, конечно, не выдаст, — будем их силком добывать. Замок вместе с пробоем и с самой дверью срывать... Ни пятачками, ни господскими объедками нас не задобришь. Не побирушки мы, а трудовые люди... Вон он прошумел, — указал Воскобойников на закрытое ставнями окно, за которым прошел поезд. — Весь — рабочими руками сотворен. Все, что на земле, — наше, и нам его подавай. А вы, господин хороший, пятак свой суете... Не откупитесь, нет.

Воскобойников перевел глаза на машиниста и усмехнулся:

— На кой черт стану я Дятлова убивать и за него идти в каторгу? Его и так кондрашка хватит, а в сан убиенного, мученика не стану возводить. С его смертью завод в наши руки не перейдет и порядки от того не изменятся. А в каторгу мы уж лучше пойдем по какой иной, более веской, причине, нам ее все равно, наверно, не избежать, и вы... или ты... не знаю, как лучше назвать, нас заране туда не толкай. Пока пригодимся тут. И насчет пальбы скажу еще так: не к лицу нам разбойниками слыть. Не отдельных смельчаков подбирать, а звать всех рабочих, чтобы царский строй рушить. Это дело будет верней. Россия — она велика. Ежели в Питере грянет, так и за Сибирью должно отозваться. А к примеру, у нас тут: начнем, скажем, мы, дятловские, заваруху, так надо, чтобы и турушинские и железнодорожники нас поддержали. Из них кто начнет — мы поддержим. Выступим дружно, кучно, глядишь, и по всему уезду, по всей губернии, по России всей валом пойдет. Никому наперед не узнать, где и кто зачинщиком станет, а готовиться надо всем.

— А вы, товарищ, как думаете? — обратился Симбирцев к Мамырю.

— Бедность у нас. Ни книжек таких подходящих, ни поговорить некому. Да и мало кто грамотный. Ежели бы вот растолковать, — посмотрел он на Воскобойникова, — то и наши бы многое поняли. А то сами в своих мыслях начнем разбираться, да и сами же в них и запутаемся. Несправедливости кругом много, об этом все говорят, а с какого конца подходить, чтобы жизнь облегчалась, никто не подскажет. Терпим, и все. А народ у нас дружный, в обиду один другого не даст, расшевелить только некому... И, конечно, как только с хозяином начнем воевать, беспременно полиция ввяжется, — это мы понимаем. Все дело в том, значит, чтобы рабочим стеной стоять, тогда в кутузку всех не запрячут. Это только поодиночке могут перехватать, а нам всем гуртом надо действовать. Считаю, что так.

Доволен был Прохор, что попал на это собрание, но не нравился разлад, который вносили Касьянов и машинист. И когда пришел черед сказать свое слово, он сказал:

— Мы вот тут говорим — мало нас... Мало, конечно, по пальцам всех перечтешь, и вместо того чтобы всем друг за дружку держаться, иные в сторону тянут, — посмотрел он на Касьянова и машиниста. — Выходит, нам не только с хозяевами да с полицией, а еще и со своими же надо борьбу вести, чтобы с толку нас не сбивали. Хозяевам и полиции это на руку будет, если средь нас разброд пойдет. И выходит, что такие люди не товарищи наши, не помощи жди от них, а помехи. Плохо это, по-моему... Собрались здесь тайком, каждый час дорогим должен быть, а у нас почти все время ушло, чтобы спорить. Вот они сразу палки в колеса и сунули нам. Самое это плохое, когда в своей же семье ладу нет. Так и тут получается. Надо прямо спросить: с нами они или нет?

• Предыдущая
• 42/81
• Следующая