Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич - Страница 30
- Предыдущая
- 30/81
- Следующая
Было воскресное утро. Под перезвон церковных колоколов в воздухе кружился легкий пушистый снег. На речном льду пригородные мальчишки вызывали своих городских сверстников:
— Вот-т она, вот-т она!.. Выходи-и!..
Прохор Тишин шел к Воскобойникову, неся фунт баранок, нанизанных на мочальный обрывок. Чувствовал, что не просто справлять новоселье позвал его Тимофей. Сбудется желание поближе узнать его, и, может быть, укажет Тимофей правильный жизненный путь.
Новоявленный жилец небольшой полутемной комнатенки радушно встретил своего первого гостя. На столе сипел старенький самовар с вмятиной на боку. Одна ручка у него отломана, и ее заменяла прикрученная проволокой подкова. Вся посуда была словно нарочно подобрана: одна чашка — с трещиной, другая — без ручки; блюдца — с выщербленными краями; сахарница — с выбитым дном, замененным картонным кружочком; тарелка под хлеб — с несмываемым бурым пятном.
— Чай да с баранками — совсем по-купечески! — посмеивался Воскобойников, наливая гостю покрепче.
Первый раз в жизни пил Прохор чай, и оказалось, что пить его надо умеючи. Никак не удержать было во рту кусочек сахару, чтобы не спеша посасывать его. Хлебнет с блюдца, а сахара нет и в помине, откусит кусок баранки, а сахарок завалится под язык. А у Тимофея все ладно шло: и баранки жевал он, и чай схлебывал, а сахар, будто совсем не тая, держался у него в губах.
Многое рассказал ему Воскобойников в этот день — о себе, о прежних товарищах по работе. Рассказывал о том, как стали возникать на Руси заводы и фабрики, как жилось крепостным и как после царской воли 1861 года обманулись крестьяне в своей мечте о свободной жизни. Рассказывал о петербургской стачке 1870 года на Невской бумагопрядильне, во время которой шестьдесят прядильщиков предъявили главному мастеру требование о повышении задельной платы, как мастер выгнал их с фабрики и они подавали прошение оберполицеймейстеру уже от имени восьмисот рабочих, как были преданы суду, сосланы.
Прохор внимательно слушал, мысленно перенося все события на дятловский завод, ставя себя и других знакомых рабочих на место забастовщиков, о которых говорил Тимофей.
— Откуда ты знаешь все? — удивлялся Прохор.
— Узнаешь и ты, погоди, — обещал Воскобойников.
Он вышел из комнаты и запер наружную дверь. Старухи хозяйки дома не было, и никто не мешал им. Воскобойников достал из своего сундучка скатанные в трубку листы, прошитые черными нитками. На верхнем листе было четко выведено синим карандашом: «Речь ткача Петра Алексеева».
— Почитаю, Проша, тебе.
И неторопливо, полушепотом стал читать.
— «Мы, миллионы людей рабочего населения, чуть только станем ступать на ноги, бываем брошены отцами и матерями на произвол судьбы, не получая никакого воспитания, за неимением школ и времени от непосильного труда и скудного за это вознаграждения. Десяти лет — мальчишками — нас стараются проводить с хлеба долой на заработки. Что же нас там ожидает? Понятно, продаемся капиталисту на сдельную работу из-за куска черного хлеба, поступаем под присмотр взрослых, которые розгами и кулаками приучают нас к непосильному труду, питаемся кое-чем, задыхаемся от пыли и испорченного, зараженного разными нечистотами воздуха. Спим где попало — на полу, без всякой постели и подушки в головах, завернутые в какое-нибудь лохмотье и окруженные со всех сторон бесчисленным множеством разных паразитов...»
Прохор слушал, устремив глаза в одну точку. В памяти всплывал день найма, когда Дятлов набирал голодающих; видел перед собой артельную квартиру с грязными нарами, где вповалку спят измученные тяжелым трудом рабочие, где плачут дети, задыхаясь от табачного дыма и от смрада развешенных около печки мокрых портянок.
— «...Рабочий отдается капиталисту на задельную работу, беспрекословно и с точностью исполняет все рабочие дни и работу, для которой поступил, не исключая и бесплатных хозяйских чередов, — читал Воскобойников. — Рабочие склоняются перед капиталистом, когда им по праву или не по праву пишет штраф, боясь лишиться куска хлеба, который дается им семнадцатичасовым дневным трудом...»
Когда Воскобойников, крепко сжав кулак и не глядя в листки, на память прочел: «Подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда — и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах», — Прохор схватил его за руку, зашептал:
— Тимофей... Тимофей... На завод бы, в литейную к нам... Прочесть бы...
— У меня еще кое-что есть, погоди, — говорил Тимофей. — Мы с тобой почитаем... Нам, Проша, надежных людей подобрать бы, кружок свой создать.
— Подберем, — убежденно ответил Прохор. — Начать бы скорей...
— И начнем. Будить людей надо. Нельзя такой жизнью жить дальше, нельзя, — горячо говорил Тимофей. — В набат надо бить, чтобы слышали все... — Он налил себе из чайника остатки уже давно остывшей заварки и жадно выпил горьковато-терпкую жидкость. — Я, как сейчас помню, когда в первый раз поступил на завод, каким счастливцем себя считал! Деньги, мол, начну зарабатывать, жить... На хозяина чуть не молился за то, что на работу принял меня, — рассказывал Тимофей. — Вот и работал... День, бывало, работаешь, вечер, ночь... Однова, помню, безвыходно шестьдесят часов на заводе пробыл, и отдыху только что на еду. Заказы срочные шли, нас и не отпускали. Идешь с завода, дорогой спишь на ходу. Раз об фонарный столб головой стукнулся, а какая-то барынька пьяницей обозвала... Идешь и спишь. В глазах круги, голова как чугунная. Только и ждешь, чтобы праздник скорей. А подойдет он — проспишь до полдня, ничего не увидишь, а завтра опять на всю неделю такая же работа. И для кого все это, оказывается? Для заводчика-богача!.. Легче было, когда не знал этого и все принимал, будто бог так велел...
— А как узнал, Тимофей? — спросил Прохор.
— Просто узнал. Жил, не зная, кто ты есть и зачем живешь на земле, работал как вол, а в получку пьянствовал. Думал, легче станет, когда нутро зальешь... А вечером раз... Три года назад это было... Вечером, после работы, вышел я из завода, а мне кто-то в карман листок сунул... «Прочти потихоньку...» Я тогда впотьмах и не заметил, кто дал... Развернул в укромном месте листок, стал читать, Говорилось в листке про попов, про богачей, про царя с министрами — и все в самой ругательной форме. Меня сначала удивленье взяло: как это не побоялся какой-то человек такие слова говорить?.. За смелость в душе его похвалил. А потом начал прислушиваться ко всему.
Кое-кто из старых рабочих тишком рассказывал про работу революционеров, как их арестовывали, в каменные мешки прятали; рассказывали, как царя бомбой убили... Слушаешь обо всем этом, и вроде светлеет перед глазами. Есть, думаешь, люди, которые борются за тебя, а чего же ты сам так сидишь?.. Представишь себе тюрьму и Сибирь каторжную, даже виселицу, а страха не чувствуешь. Вот с того и пошел я в свой путь. Единственный, Проша, он путь в жизни.
В памяти Воскобойникова проносились годы его скитаний, одна унылая картина сменялась другой. Поросший сорной травой пустырь, тихо протекающая в ровных берегах вонючая речка — обычные окрестности закопченных корпусов заводов и фабрик.
— Ты, запомнилось мне, — говорил Воскобойников Прохору, — в трактире как-то сказал, что, может, мы и не люди вовсе... Мы — люди, Проша, а вот дятловы с их приспешниками — они видимость людей только. Руки, ноги имеют, глаза подо лбом, а больше ничего людского в них нет. Приглядись, какой жизнью они живут, в чем весь их интерес, а считают себя первейшими на земле. За что Дятлову все земные блага? Только за то, что от купца родился. Завод выстроил?.. Не он его строил, а мы вот такие. Деньги за работу нам платит?.. А деньги эти наши. Мы вот этими своими руками ему их даем, а он только и трудится, что в карман их ссыпает... Или возьми ты теперешнего нашего управляющего... Да разве он человек?.. Не так его рабочий назвал — расчет получай. Вот уж истинно — мразь!.. Мастером предлагали мне стать, — усмехнулся Воскобойников. — Дескать, в три раза больше получать станешь... Да хоть в тридцать три, а рабочим людям не изменю никогда. Хозяева, управляющие... Одно всем им слово — враги. Никогда не ужиться нам с ними, и должны мы их одолеть. У них сила в тугой мошне, полиция их охраняет, законы, которые сами они придумали, чтобы вольготней жилось, а наша сила еще не собранная, не початая. Придет срок, навалимся подружней на всех дятловых, лисогоновых, вместе взятых, и обязательно их сомнем. Это — как по весне в самой природе бывает: сперва — капля за каплей; глядишь, и побежал ручеек к стылой речке. Как ни толст и ни крепок лед, а вспучит его, разломает, — вот тебе и разлив!..
- Предыдущая
- 30/81
- Следующая
