Книга жизни. Воспоминания - Гнедич Петр Петрович - Страница 51

• Предыдущая
• 51/77
• Следующая

— Вы, пожалуйста, не давайте им своих денег. Я обещал всегда и вперед давать в экстренных случаях.

— Но это незаконно.

— Тогда я буду от себя дарить вещи театру.

— Мы подарков принимать не вправе.

— Да вы и не узнаете.

Нашли, что я "расшатываю дисциплину".

Когда на должность начальника монтировочной части назначен был Крупенский, он, зная мою пятилетнюю опытность по этой специальности в Малом театре, — ходил ко мне первое время за советом.

На генеральной репетиции стоит новый павильон.

— Сколько за него будет поставлено в счет? — спрашивает он меня.

Я прикинул на глазомер, говорю: рублей около четырехсот. Вечером он мне говорит:

— Мне подали счет в четыреста десять рублей. Вы точно угадали. Значит это нормальная стоимость?

— Нормальная — двести. Я помножил на два — вышло четыреста. Ведь в дирекции все обходится вдвое дороже.

— Почему?

— Не знаю. Кому-то это нужно.

Я узнал о двойной цене за поставки вот по какому обстоятельству. Ставили хронику Островского "Дмитрий Самозванец". Актер, игравший Шуйского, был росту высокого. Все кафтаны и шубы были на него коротки, а две длинные — были такая рвань и лохмотья, что будущего царя всея России выпускать в них было невозможно. Контора разрешила сделать ему новый костюм из парчи по шести рублей аршин. Актер мне жалуется:

— Сам я выбирал в магазинах — великолепная парча, но просят двенадцать рублей, а у нас больше шести не полагается. Приходится опять наряжаться в скверные кафтаны.

Я поехал сам в магазин. Двенадцать рублей. Заезжаю в другой. Такая же парча — шесть. Беру сколько надо аршин.

— Куда прикажете прислать?

— В контору императорских театров. Лицо приказчика вытягивается.

— Извините: тогда — двенадцать рублей аршин.

— Отчего же?

Мнутся. Наконец говорят:

— Деньги неизвестно когда еще будут заплачены. Да и надо туда-сюда сунуть. Я вынимаю бумажник.

— А лично мне?

— Пожалуйста по шести рублей.

Я взял материю. На другой день мне уплатили по счету из конторы, — но, кажется, очень остались недовольны моим поступком.

Когда определенные суммы назначены нам были на годовые монтировки драмы, — благодаря экономии оказалось более двух тысяч лишних.

— Их нельзя возвращать, — сказало мне опытное лицо. — Из возврата выведут заключение, что смета на год у нас составлена была неправильно, и мы назначили сумму на две тысячи больше, чем нужно в действительности. Поэтому и на будущий год нам дадут на две тысячи меньше.

Такая бухгалтерия царила в деле расходов императорских театров.

Гастроли Сальвини весной 1901 года. Семидесятилетний Гамлет. — Сальвини в роли короля Лира и Отелло. Его пунктуальность. Воздержание от вина.

До моего отъезда за границу, весною 1901, года мне пришлось еще монтировать ряд пьес с участием Сальвини. Он приехал по приглашению Суворина в Малый театр и должен был сыграть цикл спектаклей. Более всего меня интересовало его исполнение "Лира" и "Гамлета".

Гамлета он долго не соглашался играть, хотя костюм принца он захватил с собой.

— Мне 72 года, — говорил он. — Разве в эти годы можно играть тридцатилетнего принца?

— Но вы можете прочесть лекцию. Не сыграть, но показать, как надо его играть, — убеждал я.

Наконец он согласился. Самое интересное в его игре было то, что он играл его иначе, чем в 1882 году, когда в первый раз приезжал в Россию и гастролировал в Мариинском театре. Несмотря на свои годы, он был способен на эволюцию. После 54 лет, когда, по-видимому, он не мог уже играть Гамлета, он перерабатывал всю роль. Он был стар и тяжел для молодого принца, но дай Бог, чтобы дали молодые актеры десятую долю того, что он дал в этот спектакль. Публика принимала его холоднее в Гамлете, чем в других ролях. Первый актер мира показывал результаты всех своих исканий в величайшем произведении Шекспира, — и театр не был полон! Наша публика расписалась в своей некультурности на этот раз ярче, чем когда-нибудь. И говоря словами того же Гамлета, можно было сказать:

— Это слишком тонкое блюдо, недоступное вкусам толпы! ["Hamlet", act II, ж. 11,460.] "Лира" он играл впервые в России. В 1882 году он потому не исполнял этой роли, что был еще "не готов" для нее. "Я все еще изучаю ее пятнадцать лет", — говорил он. Теперь, может быть, не хватало у него сил провести всю роль с тем пафосом, который был некогда присущ его натуре. Но во всяком случае, некоторые места роли были поразительны, например, слова:

Король, король от головы до ног!

Смотри, как дрожь моих рабов колотит,

Когда на них смотрю я…

Вся фигура безумного короля в венце из соломы и васильков, с сухим сучком в руке вместо скипетра, стоящего на пригорке среди полей Довра, — представляла собою незабываемый образ. Смерть короля, монолог его над телом Корделии представляли собою нечто далеко выходящее за пределы сценического творчества.

Лучшей ролью Сальвини считается Отелло. Быть может, так оно и есть. Примитивные детские мизансцены, грубый грим, неверные костюмы — все это тонуло в океане тех переживаний, которые давал трагик. Принято прочим доморощенным трагикам копировать в Отелло великого трагика. И копируют именно те черты его исполнения, которые сравнительно слабы, составляют его lapsus'ы.

Как все гастролеры, имеющие всемирную известность, Сальвини отличался необычайной пунктуальностью и ревностным служением делу искусства. Он никогда не заставлял себя ждать ни на репетициях, ни на спектаклях. На спектакль он приезжал раньше всех и, придя в свою уборную, прежде чем приступить к гриму и одеванью, "отдыхал", лежа на диване, и, видимо, тяготился, если кто-нибудь приходил его "занимать". Уколовшись о застежку на поясе одной актрисы на репетиции, он возмутился, как артистки смеют так неряшливо одеваться, что играющие с ними актеры могут до крови ранить свои руки. Отсутствие правильно поставленных голосов, неуменье хорошо фехтовать, неуменье читать стихи — вот что его поражало в наших актерах, по преимуществу. Их негибкость, неподатливость, деревянность — особенно мешали ему играть. Он чуть не со слезами просил Дездемону и Яго не сопротивляться ему.

— Я сам сумею показать, будто бы мне сопротивляются, — но, в сущности, вы должны не оказывать мне ни малейшего сопротивления, — только тогда я могу ручаться за то, что не нанесу вам вреда. А то ведь были случаи, когда во время спектакля я сопротивляющимся невольно переламывал руки и ноги.

Не знаю, насколько справедлив был этот рассказ Сальвини, но знаю, что один актер, игравший с ним Яго, после упорных репетиций, когда Отелло швыряет своего адъютанта на пол, воскликнул:

— Ну его к Богу! Мне моя жизнь дороже. Я не буду играть с ним ни в каком случае!

Насилу его уговорили "не сопротивляться". Все гастролеры — Росси, Поссарт, Сюлли, Коклен — вели умеренный образ жизни. Часто любители хороших сигар, они совершенно не курили, чтобы голос их не садился. Росси говорил, что по утрам он фехтовал с манекеном, прежде чем приняться за кофе. Воздержание от вина, в особенности от красного, является общим правилом у западных представителей драмы. А у нас? Я вспоминаю, как превосходный бас — Васильев 1-й, — приезжая в театр на "Жизнь за царя", чтобы петь Сусанина, хвастался, что он после обеда выпил полбутылки финь-шампань и голос будет еще ниже:

— Увидите, какие ноты я запущу сегодня!

Сара Бернар, говорят, пела постоянно по утрам гаммы, даже вступив в семидесятилетний возраст. Я видел ее последний раз летом 1914 года. Ей шел уже восьмой десяток, — она все играла "Даму с камелиями". Ноги ее уже не слушались, но голос звучал по-прежнему молодо и свежо. Закрыв глаза, можно было подумать, что на сцене была молоденькая девушка.

• Предыдущая
• 51/77
• Следующая