Пьесы. Том 2 - Ануй Жан - Страница 46

• Предыдущая
• 46/101
• Следующая

Жанна (тихо) ...никогда не отрекусь.

Инквизитор (повторяет, содрогаясь от гнева). «От содеянного мною никогда не отрекусь»! Слышите эти слова, которые все они твердят на кострах, на эшафотах, в камерах пыток, всякий раз, когда нам удастся схватить одного из них? Слова, которые они будут повторять еще века и века с тем же бесстыдством, ибо никогда не кончится охота за человеком... Как бы могущественны ни стали мы со временем и в какой бы форме это могущество ни проявлялось, как бы ни давила Идея всей своей тяжестью на людей, какой бы жестокой, четкой и изощренной ни была ее организация и ее полиция, всегда пребудет охота за человеком, за человеком, который ускользает от наших сетей, которого мы наконец изловим, которого убьем и который еще раз унизит Идею, достигшую высоты могущества, унизит просто тем, что скажет «нет» и не потупит глаз. (Цедит сквозь зубы, с ненавистью глядя на Жанну.) Дерзкое отродье! (Поворачивается к трибуналу.) Есть ли необходимость продолжать допрос? Спрашивать ее, почему она бросилась с башни, где была заточена: хотела ли бежать или надеялась разбиться до смерти, вопреки заповедям божьим? Почему покинула отца и мать, надела мужское платье и не хочет его снять вопреки канонам церкви? Она ответит вам, как обычно отвечает человек: «То, что я сделала, я сделала. Это мое. Никому не дано отобрать этого от меня, и я не отрекусь от него. Все, что вы можете, - это убить меня, заставить кричать что угодно под пытками, но заставить меня сказать „да“ - вот этого вы не можете». (Кричит.) Так вот, святые отцы, мы обязаны научиться тем или иным способом - чего бы это ни стоило человечеству - заставить человека сказать «да»! Пока останется хоть один несломленный человек, Идее, если даже она господствует надо всем и уже перемолола всех остальных, - все равно Идее угрожает гибель. Вот почему я требую, чтобы Жанну отлучили от церкви, извергли ее из лона церкви и передали в руки светским властям, дабы они покарали ее... (бесцветным голосом добавляет обычную формулировку) обратившись к ним с просьбой ограничить свой приговор смертью с отсечением членов. (Поворачивается к Жанне.) Это, конечно, будет ничтожная победа над тобой, Жанна, но наконец-то ты замолчишь. Пока что мы не нашли более верного способа. (Садится среди общего молчания.)

Кошон (мягко). Мессир инквизитор первым потребовал твоего отлучения от церкви и применения пытки, Жанна. Признаться, я боюсь, что того потребует и мессир Фискал. Каждый из нас вынесет свое суждение, а решать буду я. И прежде чем отсечь и отбросить прочь загнивший член, другими словами, тебя, - твоя матерь святая церковь, для коей заблудшая овечка дороже всех прочих - не забывай этого, - в последний раз заклинает тебя. (Подает знак рукой. Какой-то человек выступает вперед.) Знаешь этого человека, Жанна? (Жанна оборачивается, она вздрагивает от ужаса.) Это главный палач Руана. И если ты не хочешь вручить нам свою душу, дабы мы спасли ее, ты попадешь сейчас в его руки. Готов ли костер, мэтр?

Палач. Готов, монсеньер. Костер приказали сложить выше обычного, чтобы девушку было отовсюду хорошо видать. Одно для нее будет мучительно: я не смогу ей помочь - слишком уж высоко, не дотянешься.

Кошон. А что ты называешь помощью, мэтр?

Палач. Наш профессиональный прием, монсеньер, к которому мы обычно прибегаем, если, конечно, нет специальных указаний. Сначала дают первым языкам пламени взвиться вверх, а потом, когда все уже заволочет дымом, я взбираюсь сзади но хворосту, словно бы затем, чтобы поправить дрова, а сам убиваю, душу. Так что горит труп, это не так мучительно. Но, сообразно полученным мною указаниям, костер сложили выше обычного, так что вскарабкаться туда мне не удастся. (Просто.) Значит, хочешь не хочешь, а дело затянется.

Кошон. Слышишь, Жанна?

Жанна (тихо). Да.

Кошон. В последний раз я протягиваю тебе руку помощи, милосердную длань твоей матери, которая хочет вновь приблизить тебя к себе и спасти. Но времени у тебя немного. Слышишь рев? Это ревет толпа, она с утра тебя ждет... Они пришли спозаранку, чтобы захватить лучшие места. Как раз в эту минуту они закусывают принесенной из дома провизией, бранят своих ребятишек, шутят и допытываются у солдат, скоро ли начало. Они не злые. Это те же самые люди, которые приветствовали бы тебя радостными криками, если бы ты взяла Руан. Просто все повернулось иначе; и теперь они пришли посмотреть, как тебя будут жечь. Для них триумф или смерть великих мира сего - просто зрелище, ведь с ними самими ничего никогда не случается. Их следует простить, Жанна. Всю свою жизнь они достаточно дорого расплачиваются за то, что они народ, и имеют поэтому право на свои скромные развлечения.

Жанна (тихо). Я их прощаю. И вас также, мессир.

Фискал (вскакивает, вопит). Гордячка! Гнусная гордячка! Монсеньер беседует с тобой, как родной отец, желая спасти твою несчастную заблудшую душу, а ты имеешь наглость говорить, что прощаешь его?!

Жанна. Монсеньер говорит со мной ласково, но я знаю - для того, чтобы спасти меня или меня одолеть. И так как он все равно вынужден послать меня сейчас на костер, я его прощаю.

Кошон. Жанна, постарайся понять, что в твоем отказе есть что-то бессмысленное. Ты же не язычница? Бог, которого ты признаешь, он так же и наш бог. Именно он повелел нам устами своего апостола Петра, основавшего его церковь, указывать тебе путь. Бог не говорил своим созданиям: «Обращайтесь прямо ко мне». Он сказал: «Ты, Петр, и на сем камне я создам церковь мою... и ее священники будут вашими пастырями...» Ты ведь не считаешь нас недостойными пастырями, Жанна?

Жанна (тихо). Нет.

Кошон. Тогда почему же ты не делаешь того, что повелел господь? Почему не хочешь, как в детстве, признать свою вину перед лицом его церкви? Ты ведь не переменила веры?

Жанна (вдруг кричит в тоске). Я хочу вверить себя церкви! Хочу причаститься, но мне отказывают!

Кошон. Мы дадим тебе причастие после исповеди и когда ты уже начнешь отбывать наложенное на тебя покаянно; надо только, чтобы ты сказала нам «да». Ты отважная девушка, это мы все знаем, но твоя плоть еще не огрубела, и ты, должно быть, боишься смерти.

Жанна (тихо). Да. Боюсь. Ну и что с того?

Кошон. Я уважаю тебя, Жанна, и верю, что этого недостаточно, дабы заставить тебя отречься. Но есть то другое, чего ты должна страшиться более: страшно обмануться и из гордости, из упрямства обречь себя на вечные муки. Если даже твои голоса идут от бога, чем ты, в сущности, рискуешь, подчинившись священнослужителям его церкви? Если мы не верим твоим голосам и их приказаниям и налагаем на тебя должную кару - допустим даже, что бог действительно говорил с тобой через своего архангела и своих святых, - ну что ж, значит, тогда именно мы совершим чудовищный грех неведения, тщеславия и гордыни и будем расплачиваться за него в нашей вечной жизни. Ради тебя, Жанна, идем мы на этот риск, а ты, ты ничем не рискуешь. Скажи нам только: «Я вверяю себя вам», скажи просто «да», и тебя оставят в покое, ты будешь беспорочно чиста, и ты уже ничем не рискуешь.

Жанна (вдруг обессилев). Зачем вы меня мучаете, да еще так мягко, мессир? Уж лучше бы вы меня били.

Кошон (с улыбкой). Если бы я тебя бил, тем самым я дал бы тебе повод оправдать свою гордыню, а ей только и надо послать тебя на смерть. Я убеждаю тебя потому, что бог создал тебя разумной и здравомыслящей. Даже не прошу, а умоляю, потому что мне известно, какое у тебя нежное сердце. Я старый человек, Жанна, я уже ничего не жду на этой земле, и я, как все присутствующие здесь, немало убивал, защищая церковь. С меня хватит. Я устал. Мне не хотелось бы перед смертью убить еще и маленькую девочку. Помоги же мне и ты.

Жанна (растерянно глядит на него, потом, помолчав). Что я должна отвечать?

• Предыдущая
• 46/101
• Следующая