Причуды лета - Ванчура Владислав - Страница 8

• Предыдущая
• 8/19
• Следующая

Само собой понятно, обомшелая публика и бабы обоего пола ругают удивительных фокусников, которые скитаются по путям-дорогам и вертят шапкой на перекрестках. Само собой понятно, что когда этих людей преследуют, они пускаются наутек — без оглядки, а как только дело доходит до кулаков — пасуют.

Кто видел, чтоб они в веселой схватке отпустили оплеуху сельскому старосте? Кто видел, чтоб они ели из глубокой миски городского головы?

Они убегают, бродя по лесам в поисках приключений среди жнецов, отдыхающих у источника. Убегают, проходя по пустой деревне и проделывая походя, на бегу, два-три фокуса перед женщинами, которые во время жатвы стерегут скотину и поминутно пересчитывают своих цыплят. Все время убегают, вплоть до того дня, когда их невинное безумие завершится славной кражей, научной работой, бунтом или государственным постом.

И тут, майор, тут, аббат, поумневший фокусник натягивает перчатки и надевает круглый твердый котелок на голову, наконец причесанную, и становится тем, чем ему хотелось быть.

— Ваше дворянство, майор, было изобретено каким-нибудь отчаянным шарлатаном, которого били больше, чем он заслуживал, и больше, чем мог бы выдержать обыкновенный человек. Родоначальником вашего сословия был бродячий фокусник, вышедший в люди благодаря удачной краже, а потом размножившийся законным путем.

К сожалению, майор, вы недостаточно изобретательны, чтобы стать бароном. К сожалению, ваша доблесть воспроизводит лишь несколько моментов из былых подвигов тех проходимцев, о которых идет речь.

Разве вам не ясно, майор, что все существующее возникает из игорного азарта и отваги этих людей, рыскающих по полю, которые, не создавая ни книг, ни полезных вещей, имеют достаточно времени для того, чтобы болтать вздор, как господь бог, и располагать предметы в самые неожиданные ряды?

Вы, аббат, не видите разве, что Арноштек — из рода Публия Овидия Назона, которого вы придавили своим указательным пальцем?

— Проклятие,— ответил священнослужитель,— вы что же думаете, маэстро, что основа поэзии — воровство?

— Кто говорит о воровстве,— возразил Антонин.— Я таких вещей не замечаю, даже когда они происходят при мне.

Я только хочу сказать одно: мера дальности — странствование, мера изобилия — голод, а игра предшествует деятельности. Правда также, что время, измеряемое тюремным заключением, можно мерить стопою… И — гром и молния! — пускай это будет дактилическая стопа: под нее веселей шагать!

— Ишь ты, Антонин,— промолвил аббат, вытирая лоб платком.— Как у вас меняется характер. Я замечаю, вы начали высказываться в пользу поэзии.

— Вовсе нет! Вовсе нет! — закричал в испуге Антонин.— У меня в мыслях не было ничего подобного. И если я даже сказал что-нибудь такое, забудьте об этом, аббат.

Между тем приятели пришли на место стоянки фокусника. Там было много народа. Над толпой, напоминая скрещенные мечи, торчали двое вил, между которыми был натянут канат. Концы каната были с грехом пополам закреплены внизу колышками. Гуго, видя, как это плохо сделано, хотел поправить, но аббат удержал его.

— Оставьте, оставьте, майор,— сказал он.— Фиглярская ловкость не ищет той прочности, которой жаждете вы. Я усматриваю здесь определенное намерение и полагаю, что этот слабый узел имеет в глазах Арноштека преимущество.

Аббат еще не договорил, как послышались звуки шарманки, которая вечно будет напоминать арфы, трубы и тарелки ангельского оркестра. Тут каноник сделался серьезным, майор стал ждать без всяких признаков нетерпения, а Антонин начал отбивать такт ногой.

Некоторые женщины в спешке повели себя невежливо, принялись работать локтями. От этого получилась толкотня, пользуясь которой, мальчишки там и сям взбирались на деревья, не имея намерения ни платить за вход, ни сидеть смирно.

Было около девяти, и сумрак становился тьмой. Арноштековы фонари, подобно ведру, в которое кузнец сует раскаленное железо, шипя, побрызгивали безопасными искрами. Шарманка пищала, толпа гудела, и Антонину хотелось петь. Между тем Арноштек, видя, что народу не прибывает и пора начинать, выскочил из своего фургона и встал, как привратник, у двери, ожидая, пока медленно сойдет вниз по лесенке девушка в маске.

— Я жил до сих пор довольно спокойно,— сказал Антонин,— и терпеть не могу волнений. Что она — безобразная? Или с каким-нибудь изъяном? Может, у нее, упаси боже, рак!

— Убирайтесь вы с идиотствами своими,— сказал аббат, приподымаясь на цыпочки.— Убирайтесь, говорю вам, лекарь полоумный.

— Знаете что, Антонин? — промолвил майор.— Я вижу: в руках у барышни — две чашки и она собирает деньги. Когда она подойдет к нам, попросим, чтоб сняла свой футляр.

— Ура,— ответил Антонин.— Аббат, приготовьте мелочь!

Девушка, которую звали просто Анна, шла вдоль улицы, образованной зрителями, принимая монеты, сыпавшиеся не слишком густо и звоном своим говорившие о том, что они отнюдь не червонцы и что времена тугие. Дойдя до дерева, на которое взобрались мальчишки, она протянула чашки к ним, так что руки ее образовали прямой угол, являющийся пробным камнем красоты. Можно было видеть, что у нее идеальные плечи, грудь как у мальчика, стройные ноги и узкие бедра. Но иные непонимающие старухи говорили, будто знают ее.

— Ах, это которой девичья фамилия — Незвалкова, и отец ее, великий греховодник, был мастер на все руки, стихи красивые сочинял.

Девушка, сохраняя очаровательные манеры, не оправдываемые моментом, так как ей не досталось и медного гроша, направилась к Антонину, самому приветливому на вид и, конечно, щедрому.

— Эти деревья,— сказал он, кланяясь,— обыкновенные дички и не приносят плодов. К счастью, мы можем поправить невозделанную природу. Вы приготовили свой талер, господа?

Аббат или майор, конечно, тихонько сунули бы деньги Антонину, чтоб тот мог на глазах у всех опустить их Анне в ладонь. Но здоровая натура маэстро не знала растерянности. Не давая ничего, он постучал пальцем по жестяной чашке, улыбаясь тому затруднительному положению, о котором лучше помолчать, чем говорить.

Анна поблагодарила вежливо и весьма разумно всех троих и, прежде чем майор попросил ее снять маску, сделала это сама. Посмотрела отнюдь не без удовольствия и соответствующего обстоятельствам смущения поочередно на всех троих и промолвила:

— Цвет этой маски, как вы видите, красный. Я выбрала ее случайно, но сохраню, так как она, кажется, не вызывает у вас недовольства.

— Как раз я сетовал на такое убранство лица,— ответил Антонин.— Существует немало возражений медицинского характера, и некоторые авторы приводят их в убедительном изобилии, но хватит ли у меня времени для того, чтобы их перечислить?

Тут Антонин наклонился к Анне и принялся что-то горячо и убедительно шептать ей на ухо.

Говорить шепотом — это непристойность, порицаемая всеми правилами хорошего тона. Она подвергалась заслуженному осуждению во всех катехизисах, и с тех пор никому не дозволяется шептать где бы то ни было, кроме как в костеле и в общественных местах.

Допустив подобное нарушение приличий, Антонин был вынужден обойти это обстоятельство молчанием, положив в будущем остерегаться таких вещей. Но ему было суждено споткнуться дважды.

— Довольно,— промолвил майор, крепко ударив маэстро по плечу.— Я вижу, мадемуазель спешит и не может ответить.

— В самом деле,— подтвердила Анна,— времени мало. Надо торопиться.

При этом она вздохнула и, коснувшись Антонинова локтя, направилась с чашками к группе молодых людей, которые встретили ее так же учтиво и любезно.

Несколько старых господ, стоявших поодаль и толковавших о неустойчивости погоды, прервали беседу и медленно, решительно двинулись к месту представления.

• Предыдущая
• 8/19
• Следующая