Все, что вы хотели знать о королях, но не решались спросить - Шёнбург Александр - Страница 22
- Предыдущая
- 22/42
- Следующая
Испанский придворный церемониал переняли габсбургские родственники испанского правящего дома. В особенном восторге от него был любивший барочную роскошь император Леопольд I. При Марии-Терезии в строгий испанский церемониал добавили уютную венскую нотку, а ее сын, «модернизатор» Иосиф II, свел его до необходимого минимума. При императоре Франце-Иосифе церемониал опять стал соблюдаться бюрократически педантично, этим двор был обязан главным образом легендарному обер-гофмейстеру князю Монтенуово. Должно быть, у того имелось множество комплексов. Дело в том, что он был троюродным племянником императора, но, будучи внебрачным ребенком (сыном графа Нейперга), не имел права считать себя членом императорской семьи. Он компенсировал это, играя роль сверхстрогого блюстителя придворного церемониала. Например, когда сестра моей прабабушки Октавии, София, графиня Хотек, вышла замуж за престолонаследника Франца-Фердинанда, то Монтенуово подчеркивал свою власть тем, что, где только мог, давал почувствовать ей, что она — простая графиня — по происхождению не достойна быть супругой престолонаследника. Если моя двоюродная прабабушка и наследник престола входили в какой-нибудь зал, они никогда не могли сделать это вместе, только друг за другом, причем для престолонаследника открывали обе створки двери, а для нее только одну. Во время приемов, балов и других официальных мероприятий она не имела права появляться одновременно с супругом, а должна была входить в конце свиты, даже после самых младших эрцгерцогинь. После убийства в Сараеве различие в званиях было соблюдено даже и после смерти. Гроб моей двоюродной прабабушки был установлен на несколько сантиметров ниже, чем гроб ее мужа.
Венский придворный церемониал, просуществовавший с 1527 года до конца монархии, то есть до 1918 года, регулировал каждую деталь поведения при дворе. Ранг каждого допущенного ко двору человека, вид одежды на все возможные случаи жизни, подготовку и проведение торжеств и особенно — что всегда было поводом для скрытого веселья — ритуал приветствий и входа с самыми разнообразными поклонами. Во время одной из аудиенций было предусмотрено три поклона. Первый нужно было сделать, когда открывалась дверь в зал, второй — на полпути от двери к императору, а третий — перед императором, однако на надлежащем расстоянии, и посетитель ни в коем случае не должен был ожидать рукопожатия. Еще сложнее был предусмотренный правилами выход. Ни в коем случае нельзя было поворачиваться к императору спиной, так что визитер должен был выходить, пятясь и выполняя при этом все предписанные церемониалом поклоны. А это нередко приводило к столкновению несчастных с разной мебелью, вся надежда была на то, что кто-нибудь из обслуги сжалится и незаметно вытянет гостя за полы фрака в безопасном направлении.
Тот, кто сочтет все эти правила манерными формальностями, не учитывает одного момента, на который указал Норберт Элиас в своей книге «Придворное общество». Для Элиаса придворный церемониал был в первую очередь властным инструментом. Автор показывает нам Версаль, самый церемонный из всех дворов, как сложную систему проявления благосклонности, главная цель которой — постоянно держать знать в страхе. Людовик XIV хотя и считается сегодня символом «абсолютистского» монарха, но в дни своего детства и юности ему довелось быть свидетелем Фронды и на собственной шкуре пережить предательство французской знати. Вынудив своих дворян жить в Версале, Людовик XIV создал систему, при которой все амбиции были направлены на то, чтобы оказаться как можно ближе к нему. Любая, даже самая незначительная, должность при дворе, любой знак внимания, жест, слово короля были средством повышения или понижения престижа. Например, только определенные принцы королевских кровей имели право подавать королю рубашку. А другие ревниво боролись за привилегию подать ему носовой платок. «Король, — пишет его биограф Филипп Эрлангер, — чувствовал себя намного увереннее, когда его дворяне спорили, кому держать канделябр, чем когда они плели заговоры».
Король требовал постоянного присутствия знати при дворе и заставлял дворян покидать свои владения и замки и жить в отведенных им комнатах королевского дворца. Во времена Людовика XIV при дворе, случалось, одновременно проживало, включая прислугу, свыше десяти тысяч человек. Близость к центру королевства, то есть к самому королю, превратилась в валюту, которой можно было разрешить все проблемы. Он добился, что знать ничего так не боялась, как быть отлученной от двора. По Норберту Элиасу, вынужденная близость дворянства была для
Людовика XIV в первую очередь средством защиты, потому что таким образом каждый находился под его постоянным наблюдением и, следовательно, под контролем. Сен-Симон пишет: «Так как он знал, что не может тратить достаточно средств, чтобы все время производить впечатление, он подменил реальное вознаграждение воображаемым, возбуждением ревности, маленькими ежедневными проявлениями благосклонности. В этом отношении никто не мог превзойти его».
Версальский двор был для Элиаса «комплексом взаимозависимых, соперничающих друг с другом, держащих друг друга в страхе групп элиты», очень сложным перпетуум-мобиле, действующим благодаря карьеристским соображениям придворных.
Хотя это и очень смело — вступать в спор с одним из величайших социологов в истории, все-таки я решусь утверждать, что Элиас поддался искушению несколько переоценить властно-политическую функцию придворного церемониала. Ведь очень часто в основе церемоний лежат практические цели, но, развиваясь и принимая эстетическую форму, они (церемонии) становятся самостоятельными и превращаются в акты чистой красоты и искусства. Но при этом нельзя забывать и о сакральном зерне придворного этикета. В конце концов, церемониймейстеры, устраивавшие светские церемонии при дворе, имели перед глазами в качестве высокого образца церковные литургии. Это особенно заметно, если вспомнить самую, вероятно, известную церемонию при французском дворе — утреннее пробуждение короля. Совершенное и абсолютно сакральное действо, которое происходило с литургической торжественностью.
Когда по утрам французский король открывал глаза, то это просыпался не какой-то частный человек, а государство, Французское королевство. Самой отточенной была процедура утреннего пробуждения, предусмотренная для дня коронации. По галликанской теологии, которая считала короля визуализацией христологической сущности, его пробуждение в этот день символизировало само Воскресение Христово. Высокородные вельможи, назначенные сопровождать короля в Реймс, подходили к покоям короля и серебряной тростью стучали в дверь. Тогда камергер кричал:
— Кого вам надо?
— Короля! — отвечали вельможи.
— Король спит! — говорил камергер.
Это повторялось дважды. Тот же вопрос, тот же ответ. Только на третий раз вельможи кричали:
— Нам нужен Людовик Четырнадцатый, которого Бог дал нам в короли!
И тогда распахивались двери.
Теперь два епископа подходили к королю, который уже сидел в своей роскошной постели, и после торжественного одевания сопровождали его в Реймс на коронацию.
Каждое утро это торжественное пробуждение повторялось в сокращенной форме. Каждое утро французский король, словно священник, совершал этот сложный ритуал, затем — примерно в десять часов — председательствовал в Государственном совете. Потом он отправлялся на богослужение — и снова не как благочестивое частное лицо, а как воплощение Франции. Только после мессы король чувствовал себя готовым к грехам и ближе к обеду посещал одну из своих метресс. В два часа он обедал — естественно, публично — у королевы. После обеда Людовик XIV обычно отправлялся на охоту или на прогулку. Затем примерно до девяти часов вечера работал. Отдыхал король, слушая музыку или играя в бильярд, а около десяти часов шел ужинать с членами семьи. В одиннадцать он еще раз навещал одну из своих фавориток и оставался у нее до отхода ко сну, при котором утренний церемониал повторялся еще раз, только в обратном порядке. В торжественные вечера приглашалась публика, чтобы она могла подивиться сказочным празднествам в версальских парках. И вообще, любой француз, независимо от происхождения, если только он был прилично одет, в любое время мог прийти в Версальский дворец и посмотреть на своего монарха.
- Предыдущая
- 22/42
- Следующая
