Оружейный барон (СИ) - Старицкий Дмитрий - Страница 20

Все это попало в газеты, и как результат приезд Вахрумки во Втуц превратился в народное шествие и манифестацию. Сразу вспомнили, что Вит был инженером в рецком стройбате и моментом записали его в 'почетные горцы'.

Реция на время сменила героя для обожания.

Я этому был откровенно рад. Тяжело жить на юру.

С первым днем весны я получил с фельдъегерем грамоту на имперское гражданство. Мне засчитали все дни, проведенные на фронте дни за три мирных, и все подъемы на дирижабле каждый за шесть дней, и набежало больше трех календарных лет. Плюс льготные накидки за каждое ранение, да за каждый имперский орден.

Приятно. Но на гражданскую государственную службу я как‑то не рвусь.

Другим пакетом меня извещали, что адмирал неба Отоний (по совместительству наш же император) уволил меня с военной службы в воздушном флоте с почетом и присвоением мне в отставке очередного чина капитан — лейтенанта в виду неоднократного пролития крови при защите империи от внешних врагов. Право ношения мундира мне оставили. Но с армейского воинского учета сняли. Как инвалида. О как…

И пенсию инвалиду войны назначили, как имперскому рыцарю — два золотых в месяц.

Стало обидно, что греха таить. Я как‑то все мечтал — надеялся, что мне удастся вернуться небо. Тут время‑то сейчас такое… впереди рекорд на рекорде в воздухоплавании.

А в гвардии…

Со своими гвардиями каждый электор в империи разбирался сам. Мог в ней хоть безногих калек держать, если на то был его такой каприз и личные средства. Так что офицером гвардии рецкого герцога я оставался по — прежнему.

Впрочем, как и гвардии ольмюцкого короля.

Во Втуце в Депо, где я договаривался об очередном ремонте паровозов, нашел меня пронырливый репортер из новеньких. Разбитной малый лет двадцати пяти, но уже наглый и ухватистый — прямо готовая акула пера. Мой знакомый аид в Москве, показывая на своего пятилетнего сына, с гордостью мне хвалился: 'Смотри, Савва, такой маленький, а уже еврей!'. Вот и этот такой же.

Представитель прессы достал из кармана карандаш, блокнот с твердым картонным переплетом, заменяющим на весу столик, и приготовился записывать.

— Господин Кобчик, читатели интересуются, как вам — боевому офицеру и имперскому рыцарю, могла придти в голову мысль изобрести пояс для чулок?

— Скажи им, что я люблю свою жену, — отмахнулся я от него.

— Не понял? — репортер сдвинул шляпу на затылок.

Смотрю, действительно не понял. Тогда я покровительственно похлопал его по плечу, благо с нашей разницей в росте это труда не составило.

— Вот поэтому, тебе, никогда не изобрести что‑либо полезное для женщин.

А когда газетчик от меня отстал, я дал самому себе слово все же 'изобрести' бюстгальтер. Женщины не заслуживают пытки корсетом, да и китов жалко. И, пожалуй, это будет важнее таблицы Менделеева.

К тому же весна шепчет…

Весна, черт ее подери… Весной Молас приезжает…

Весна это всегда радость. Но в этот год она была со слезами на глазах.

У Элики случился выкидыш.

Меня вырвали из Калуги телеграммой. Я мчался в своем 'коротком' поезде с максимальной скоростью и тупо смотрел в окно на степь, которая на неделю во всю свою ширь покрылась прелестнейшим ковром цветов, похожих на мелкие оранжевые тюльпаны. Как пожаром прошло до горизонта. В другое время я бы сполна насладился бы таким великолепным, но кратковременным зрелищем, а сейчас как оцепенел.

В голове крутилась всего одна мысль: за что?

И сам понимал, что было бы за что — совсем убили. Мне‑то еще есть за что. А вот за что такое Элике? Созданию по определению невинному и желающему окружающему миру только добра и счастья.

На вокзале меня встречала Альта с кучером. Для моей охраны пригнали шарабан, что было избыточно, так как половина егерей оставалась сторожить поезд до того как его перегонят на заводскую ветку 'Гочкиза'.

Альта схватила мою руку обеими ладонями и низко склонившись, поцеловала ее прямо через перчатку.

— Прости мой господин презренную свою ясырь. Недоглядела… — произнесла она скорбным голосом, не глядя мне в глаза.

— Разве ты в чем‑то виновата? — спросил я, стараясь сдерживаться. Все же это мать наследника герцогского трона.

— Только тем, что меня в тот момент не было дома. Я на базар отлучалась продукты закупать на неделю.

— Поехали, — сказал я, с усилием вырывая свою руку из ее сильных ладоней. — По дороге все расскажешь.

Я слабо разбираюсь в медицине кроме поверхностной травматологии, тем более в гинекологии. Ясно только одно дочки у меня не будет.

Мда… богатые тоже плачут.

В холе наскоро скинув шинель, сапоги, портянки, ремни босой взлетел на второй этаж в нашу супружескую спальню.

Элика не спала. Жена полусидела на больших подушках, тупо уставившись большими синими глазами которые я так любил в ковер на противоположной стене. Она даже не откликнулась на мой поцелуй. Не ответила.

Я сел рядом. Привлек женщину к себе, уложив ее белокурую головку на грудь и не зная, что вообще можно сделать в такой ситуации запел 'Вечную любовь' которую к тому времени успел переложить на рецкое наречие.

— Спой на русском, — тихо попросила любимая.

Я подчинился и попал исключительно в дырочку. Со второго куплета Элику так затрясло в истерике и пароксизме рыданий, что я еле ее удерживал. Но это уже лучше бесконечного тупого рассматривания ковра.

В приоткрытую дверь заглянула Альта с вопросом в глазах.

— Можжевеловки… — приказал я. — И соленой закуски.

И продолжил петь.

Пел по кругу, с начала до конца и снова с начала… Долго пел, пока истерика у жены не кончилась.

Потом влил в нее грамм сто пятьдесят водки и подождал, пока она заснет у меня на руках. Что‑то мне подсказывало, что хуже уже не будет. Я рядом.

Беда не приходит одна. В тот же день фельдъегерь привез от императора указ о моей отставке из военно — воздушного флота. И вообще из армии с почетом. По сумме ранений… Ага…

Но в сложившейся ситуации я был бы несчастней еще больше, если бы мне дали под командование дирижабль и отправили на северное море, оторвав от семьи. А так я рядом с любимым человеком, который нуждается в моем тепле. В конце концов, для кого мы все делаем в жизни, хоть в той, хоть в этой…

Паршиво на душе. Даже подарок Имрича, который прислал мне пару новых 'миротворцев', не радовал. Гоч просто сунул их в посылку Эппле ответной на мои апельсины, орехи и вино. Пистолеты были в деревянной шкатулке, оформленной в лучших традициях дуэльного кодекса.

Потом пришел врач, которого я не пустил к жене до тех пор, пока она не проспится. Сон в ее положении лучшее лекарство. Эскулап легко со мной согласился.

Вместо этого я приказал накрыть поляну на веранде и потчевал нашего местного эскулапа редкой в этих краях огемской можжевеловкой и вел допрос: почему так?

В ответ доктор о медицины разводил турусы на колесах о том, что науке до сих пор не все ясно, что происходит с таинством зарождения новой жизни. И почему она в некоторых случаях не приживается еще до своего явления на свет из утробы матери.

В общем, когда Элика проснулась, доктор был уже никакой и его просто отгрузили в свободную комнату в атриуме. Не посылать же за ним снова. А так простится и готов к эксплуатации.

Меня же водка совсем не брала. Как вода. Я только каменел в своей обиде на весь свет. И то и этот.

Сидел в полутемной спальне, держа жену за руку. За вторую ее держала Альта.

Наконец что‑то наподобие улыбки мелькнуло на ее красивом лице.

— Знали бы вы, как я люблю вас обоих… — тихо произнесла Элика, переводя взгляд с меня на ясырку и обратно. — Я окрепну, обещаю… А ты мне сделаешь еще дочку. Обещаешь?

Газеты взахлеб осуждали удачный рейд дивизии Бьеркфорта по вражеским тылам. Что там на самом деле правда, а что художественный свист работников пера понять было трудно. Про наши потери совсем не писали. Зато не жалея хвалебных эпитетов сравнивали удетских конников с былинными героями древности.