Демократия (сборник) - Видал Гор - Страница 93

— И как же вы это объясните? — Питер спрашивал себя, уж не сходит ли он с ума.

— Скажем, что мы спасли страну, — спокойно ответил генерал. — От ваших комми, сторонников Нового курса.

— Мы должны это сделать! — Инид была неподражаема. — Мы, и только мы.

Джо Бейли кивнул.

— Видишь ли, Питер, — он быстрым движением взболтал виски со льдом, — дело в том, что настоящие наши враги не немцы, а японцы. В сущности говоря, у нас с немцами общие интересы, потому что они против комми и мы тоже, кроме кучки сторонников Нового курса.

— Да, им придется убраться восвояси. — Собрат Бейли по флоту сказал это с очень суровым видом.

— Расскажи ему про донесение, которое твой друг разведчик получил из Швейцарии! — Питер впервые видел Инид в таком ажиотаже. Интересно, подумал он про себя, от любви это или от перспективы измены.

— Если мы поможем Гитлеру в России, он поможет нам против японцев. При глобальном разделе мира мы получим Азию, а он оставит за собой Европу, и все будут довольны.

— Видите ли, — с трудом сказал генерал, словно его язык вдруг распух и занял весь рот, — как только вся эта шайка уберется из Белого дома, страна снова станет такой, какой была прежде, — настоящей страной с настоящими ценностями.

Его жена одобрительно вскрикнула.

Тут Джо Бейли набросился на рояль и стал наигрывать романтические баллады; Инид пела вместе с ним громким контральто.

Когда Питер уходил, гости все еще пили. Он задержался в дверях.

— Эти шутники — всерьез?

— Что — всерьез?

— Ну, о том, чтобы захватить Пентагон, упрятать президента.

— Но ведь надо же что-то делать! — Она была на грани неистовства. — Это каждому ясно. Я хочу сказать, дальше так продолжаться не может. Ты понимаешь, что мы проигрываем войну? Ну, да где тебе знать, ведь это скрывают от народа — цензура и все такое прочее. Но мы проигрываем войну, это точно, и есть лишь один человек, который может нас спасти.

— Твой друг капитан Бейли?

— Ты недооцениваешь его. Факт, он сильная личность среди всех этих слабаков. Ноя говорю не о Джо. Я говорю о Макартуре.

— А что, он тоже заодно с вами?

— Тебе скажешь, ты всем разболтаешь. Ты никогда не умел хранить секреты. Ну ладно, увидимся завтра. Я даю прием в честь Гарольда. Он уезжает на фронт. — Она поцеловала его в щеку.

— Хорошо. — Питер хотел еще порасспросить ее про заговор, но пронзительное карканье генеральской жены отбило у него охоту. — Спокойной ночи, — сказал он. — А что думает о «сильной личности» отец? — Он задержался на пороге.

— Мы с ним не разговариваем, — ответила Инид. — Спроси у него сам. В конце концов, он твой отец.

— И твой тоже.

Инид невесело усмехнулась:

— Я не так уж в этом уверена.

— Дура!

— А как можно быть уверенным, если ты при сем не присутствовал?

Алой дугой на фоне зелени кардинал стремительно ринулся к земле. По саду летали пчелы. Из лесистой глубины парка тянул свежий ветерок.

— Да, времена нынче пошли нелегкие, отнюдь нелегкие. — В самом легком расположении духа Бэрден сидел в шезлонге — ноги задраны кверху, голова прикрыта от жаркого июньского солнца шапочкой для гольфа. Рядом с ним сидел в кресле Сэм Бирман, вашингтонский корреспондент главной республиканской газеты его штата. Они были знакомы давно, и в их отношениях часто бывали трудные моменты. Редакторы партийной газеты сплошь и рядом безжалостно кромсали корреспонденции Сэма и вымарывали самые важные пассажи, в которых пелись славословия сенатору Дэю; случалось даже, они перекраивали оригинал таким образом, чтобы бросить на Дэя тень. Бэрдену ничего не оставалось, как принимать извинения Сэма: у него не было выбора, Сэм был ему нужен. Но он часто задавал себе вопрос, до какой степени тот действительно преклоняется перед ним. Если бы Сэм поменьше льстил, он доверял бы ему больше.

Сэм носил узкие галстуки и жевал сигары желтыми зубами — такими же желтыми, как и лосиный зуб, который болтался на его цепочке для часов и всех изрядно раздражал.

— Предвидите ли вы затруднения на первичных выборах в сорок четвертом году, сенатор?

Во время интервью Сэм всегда обращался к Бэрдену официально — это служило постоянным напоминанием о том, что все слова сенатора ложатся на бумагу. Потом они переходили на непринужденную болтовню и называли друг друга просто по имени.

— Не для печати, — зловредно предупредил Бэрден, чрезвычайно затрудняя интервью. — Предвижу, и притом немалые. Франклин протаскивает своего человека — мы отлично знаем кого. И люди из управления общественных работ уже вовсю ему помогают.

— Значит, вы ожидаете, что он выступит на первичных выборах против вас?

Бэрден кивнул. Мысль о борьбе не была ему неприятна. Он должен победить. Это он и сказал для занесения в официальный текст интервью, сделав по обыкновению скромную оговорку, что, разумеется, все зависит от славного простого народа его штата. Пока Бэрден, что называется, распинался в любви к родному очагу, Сэм с серьезным видом покачивал головой, и, хотя он ничего не записывал, Бэрден знал, что его слова будут переданы в интервью самым добросовестным образом.

— А как ваше здоровье? — Вежливый, осторожный вопрос, к которому он уже привык.

— Чувствую себя как нельзя лучше! — Бэрден придал неожиданную звучность своему голосу, в котором обычно преобладали заговорщически-вкрадчивые нотки. — Это была какая-то нелепая случайность — удар в сравнительно молодом возрасте! — Он удивился и обрадовался собственной дерзости. — Приходится следить за своим здоровьем. Что я сейчас и делаю. Ложусь спать в одно и то же время, придерживаюсь разумной диеты. Ко всему прочему, такие вещи заставляют задуматься над тем, что же, в конце концов, действительно важно в жизни. — Он продолжал в этом же духе, пытаясь убедить себя в том, будто в нем произошла глубочайшая перемена. Но, разумеется, это было не так. Его тело более чем когда-либо представляло для него загадку, и он не переставал спрашивать себя, с какой целью создан весь этот сложный механизм, в самом зародыше которого заложена его гибель. Он не хотел бы умереть, не разгадав этой тайны, но страх перед небытием заметно уменьшился после того, как он узнал, что смерть так легка: вода, уходящая по трубе из ванны, — такое отнюдь не изящное сравнение пришло ему на ум, когда он очнулся в больнице и увидел сидящую рядом с ним Китти. Он как-то вскользь поздоровался с ней и тут же с легкостью провалился во тьму. Потом с такой же легкостью пришел в себя, словно спал и проснулся; у него лишь немного болела голова, да было смутное ощущение, будто он находится в плену какого-то особенно тревожного сна, в котором запечатлелся его краткий визит к черному ангелу. Выйдя из больницы. Бэрден обнаружил, что дневной свет стал значить для него все; он взял за правило вставать с солнцем и ходить босиком по росистой траве, словно превратился в мальчишку и вновь переживал период роста, а не увядания.

— Ваши политические планы?

— Выиграть войну, конечно. А также разгрести завалы щебня, оставленные Новым курсом. Уж если думали о насосах и шлангах, следовало бы их поберечь для настоящего пожара.

Оставалось только уповать, что это его замечание Сэм слово в слово занесет в блокнот. За Сэмом водилась такая слабость — злоупотреблять пересказом, а прямую речь лепить где-нибудь сбоку. Это портило все.

Затем Бэрден принялся рассуждать на тему, которая его, в сущности, совершенно не занимала, да и не должна была занимать теперь, когда выборы были на носу.

— Облавы на японцев, устроенные правительством на Западном побережье, — самое постыдное, наиболее вопиющее нарушение Билля о правах за всю историю нашей страны. — Ему никогда не приходилось произносить речи на эту тему, и теперь его буквально распирало от неизлитой риторики. — Многие из этих людей — американцы уже в четвертом, а то и в пятом поколении, и не более опасны, чем мы с вами. Но даже если их в чем-то подозревают, дайте им возможность, как положено, предстать перед судом. Не запихивайте их в концлагеря без соблюдения установленной законом процедуры.