Демократия (сборник) - Видал Гор - Страница 166

У меня также есть версия Инез.

Не то чтобы она противоречила версии Билли Диллона, однако и далеко не во всем с ней совпадает. В рассказе Инез о том первом вечере в Гонолулу речь идет в меньшей степени о тех членах семьи, которые присутствовали, нежели об отсутствовавших.

Меньше касается, скажем, Дика Зиглера, чем Жанет.

Меньше Дуайта и Руфи Кристиан, чем Пола Кристиана и даже Кэрол.

По версии Инез, например, она по крайней мере расставила по своим местам все, что касалось комнаты Пола Кристиана в Ассоциации молодых христиан.

Комната в Ассоциации молодых христиан должна была послужить ранним предупреждением — с этим могли согласиться даже Дик Зиглер и Дуайт Кристиан.

Разумеется, один из них рассказал Инез еще до всего этого о комнате ее отца в Ассоциации молодых христиан.

Его знаменитая комната на одного человека в «А».

Пол Кристиан занял эту комнату, когда вернулся из Туниса. Никто не мог с уверенностью утверждать, что он провел там хотя бы одну ночь, однако он о ней часто упоминал. «Мне пора в мою одиночку в „А“», — говорил он обычно, покидая обеденный стол в доме Дуайта, Дика и Жанет или какого другого дома в Гонолулу, и можно было быть уверенным, что кто-нибудь из гостей тоже поднимался и что-то срочно предлагал: у одних — свободный коттедж, у других — комната с отдельным выходом, тут — домик на берегу, там — детская пристройка, которую нет смысла оставлять нежилой. Приходи и живи, не дай месту пустовать. Правда; сделайте одолжение. Как бы сдаваясь, Пол Кристиан в таких случаях пожимал плечами и поднимал руки ладонями вверх. «Боюсь, всем известно мое положение», — бормотал он, уступая просьбам.

В тот год Пол Кристиан часто говорил о своем «положении». Разумеется, Инез слыхала, как ее отец говорил о своем положении.

Он характеризовал свое положение как «внизу» или «на дне», считая себя пассивной жертвой внезапного поворота фортуны и эгоизма членов его семьи («Дуайт сейчас наверху, ему не понять моего положения», — говорил он своим собеседникам, среди которых был и Дик Зиглер), а за несколько месяцев до происшедшего он стал пользоваться домом, расположение которого — из него были видны одновременно дом Жанет и Дика на Кахала-авеню и поле для гольфа, на котором Дуайт Кристиан играл каждое утро, — в точности соответствовало его представлениям.

«Ирония состоит в том, что, готовя себе растворимый кофе, я могу наблюдать, как Дуайт делает первый удар по мячу», — говорил он иногда.

«Ирония состоит в том, что, поедая свой скромный обед из консервированного тунца, я теперь могу видеть, как Жанет отдает приказания своему садовнику», — говорил он в других случаях.

Это было место, идеально соответствующее тому долгому состоянию рефлексии, в котором Пол Кристиан возвратился из Туниса, и за январь и февраль он, казалось, находил все меньше и меньше причин покидать снятый дом. Нескольким людям он сказал, что пишет автобиографию. Другим он сказал, что собирает некоторые документы, которые раскрыли бы все «темные» моменты в истории проживания их семьи на островах; об этом своем намерении он отзывался так: «Улики против Кристианов, и посмотрим, как выпадут фишки». Он отклонял приглашения именно тех хозяек (вдов, разведенных, женщин из Сан-Франциско, снявших дома на Даймонд-Хэд и восседавших в своих дворах в длинных марлевых сарафанах), за чьим столом он считался главным украшением.

«Я не в том положении, чтобы ответить вам взаимностью», — говорил он в случае, если продолжали настаивать, и по крайней мере одна из женщин, которой он так ответил, сказала Руфи Кристиан, что Пол заставил ее устыдиться, как если бы именно ее приглашение было самонадеянной попыткой воспользоваться блеском аристократического титула, носитель которого впал в нищету. Он отклонил приглашение на ужин с танцами, который Дуайт и Руфи Кристиан устраивали, по традиции, в феврале, накануне гавайского праздника открытых дверей. Он отклонил по крайней мере два приглашения, к которым были приложены авиабилеты (первое — на семейный праздник в Пэббл-Бич во время американского турнира «Кросби», второе — на бал-маскарад в новом курортном местечке к югу от Акапулько), объяснив это тем, что нравственное чувство не позволяет ему принять билеты первого класса в то время, как он низведен до положения, когда ему приходится есть консервированных тунцов.

«Честное слово, папа, все несколько удивлены эти заявлениями насчет „консервированных тунцов“» — так видимо, сказала Жанет однажды в феврале.

«Совершенно не представляю почему. Тем более что „всем“ это есть не приходится».

«Но ведь и тебе тоже — вот о чем я говорю. Дуайт считает…»

«Уверен, Дуайта это должно раздражать».

Жанет попыталась зайти с другой стороны.

«Папа, может, дело в слове „консервированный“? Какие еще бывают тунцы?»

«Свежие, как ты знаешь. Но дело ведь не в этом, не так ли?»

«А в чем же?»

«Честное слово, лучше бы вы с Дуайтом не обсуждали моих дел. Я несколько удивлен».

Слезы отчаяния наворачивались на глаза Жанет.

«Консервированный тунец, — сказала она наконец. — Его даже нельзя назвать дешевым».

«Может быть, ты сможешь предложить что-нибудь подешевле, — сказал Пол Кристиан, — для своего отца».

«Пошли ему неразделанного тунца, — посоветовал Дуайт Кристиан, когда Жанет рассказала ему о том, какой оборот принял их разговор. — Пусть его доставят ему на дом. Обложенного льдом. Тушу голубого тунца в полтонны. Черт побери, я сам это сделаю».

Пол Кристиан перестал разговаривать с Дуайтом за месяц до этого, после того как остановился у его конторы, чтобы сказать, что, с его точки зрения, ежегодный ужин с танцами накануне гавайского праздника открытых дверей является вульгарной экстравагантностью.

«Вульгарной», — повторил Дуайт Кристиан.

«Да, вульгарной. С моей точки зрения».

«Почему бы тебе не говорить с точки зрения камбоджийского сироты?»

«Не понимаю».

«Я могу понять точку зрения камбоджийского сироты. Я могу даже оценить отношение этого сироты к ужину с танцами в Гонолулу. Я вряд ли буду целиком и полностью на его стороне, но уважать его точку зрения я могу; я могу…»

«Что ты можешь?»

В тот момент, когда Дуайт Кристиан рассказывал про это Инез, он понял, что в той пикировке выиграть было невозможно. Выиграть в той пикировке было невозможно с тех самых пор, когда Пол Кристиан взял за правило приходить к нему не в дом, а в контору. Он заходил без предупреждения в середине дня и усаживался в приемной «охлаждать каблуки», как какой-нибудь коммивояжер, торгующий буровым оборудованием, где его и заставал Дуайт Кристиан, возвращаясь с обеда.

«Ваш брат ожидает вас уже почти час», — говорила секретарша в приемной, и Дуайту слышался в ее тоне упрек.

Это был не столь существенный, но эффективный следующий тактический шаг после отклонения приглашений по той причине, что он не может ответить взаимностью. Воздействие этого приема на Дуайта трудно было выразить словами. Дуайт Кристиан не был уверен в том, что сказал об этом даже Руфи. Он просто выбросил эго из головы. Все происходящее казалось абсурдным. Тогда в конторе Дуайт Кристиан понял, что Пол Кристиан уже не выставляет себя в качестве очередной жертвы эгоизма членов семьи. Теперь он разыгрывал из себя жертву намеренной травли собственной семьей.

«Я могу, что называется, „купить“ точку зрения сироты, — сказал наконец Дуайт Кристиан. — Но твоей я купить не могу».

«Разоблачающий тебя выбор слов».

Дуайт Кристиан ничего не сказал.

«Все время стараемся что-то купить, так что ли, Дуайт?»

Перед тем как что-либо сказать, Дуайт Кристиан подравнял бумаги на своем столе.

«Руфи будет тебя не хватать», — сказал он наконец.

«Уверен, что вы подыщете кого-нибудь из своих восточных друзей, чтобы заполнить место за столом», — сказал Пол Кристиан.

Позже, в тот день, секретарша из приемной заметила старшему секретарю Дуайта Кристиана, который в свою очередь передал это ему самому, что, по ее мнению, «немножко грустно», что брату мистера Кристиана приходится жить в Ассоциации молодых христиан.