Спортсмены - Гладков Теодор Кириллович - Страница 14

Его радовали победы, которые одержали на первенстве Европы в 1947 году Белов, Коберидзе, Коткас. Обращаясь к советским борцам и атлетам, Поддубный писал:

«Мои дорогие сыны! Я счастлив видеть свое имя рядом с вашими именами. Вы принесли такие победы нашему родному спорту, какие нам, старикам, и не снились. И я знаю, что это только начало...

Всю свою жизнь я отдал тому, чтобы поддержать спортивную честь своей Родины, которую я любил и люблю больше всего на свете. Сейчас я уже стар, выступать на манеже не могу, но вижу, какая талантливая молодежь меня заменила. И как ее много! С гордостью и радостью я слежу за вашими победами и говорю себе:

- Можешь быть спокоен, Иван Максимович Дело, которому ты отдал всю жизнь, перешло в надежные руки».

Подписывался он так: «Русский Богатырь Иван Поддубный», считая этот титул скромным. В одном из писем он объяснял, что «богатырь - это русское название сильного человека, но силачей очень много, а чемпионов вообще мало было во всем мире; чемпионство связано с искусством, техникой и т. д.». Снова наивная хитрость - очень уж гордился Иван Максимович своим уникальным титулом «чемпиона чемпионов».

Жить бы и здравствовать Ивану Максимовичу до ста лет, если бы не прискорбный случай - неудачное падение и перелом бедра на семьдесят седьмом году жизни Постельный режим оказался губительным для человека, который привык к громадным физическим нагрузкам и в своем возрасте проделывал ежедневно упражнения с двухпудовыми гирями.

Но Поддубный не хотел сдаваться. Он лечился травами. Как только встал на костыли, тотчас принялся вышибать клин клином. Нельзя без громадного уважения читать такие строки из его письма борцу Грекову: «Тренировку делаю на одном костыле и даже с палочкой иногда пробую. Улучшение чувствую, так как при большой нагрузке воспаление прекратилось, стопа перестала опухать. Если я много хожу, получается небольшое воспаление. Я сразу же делаю сидячую ванну, двадцатиградусную, холодную... и этим жару убиваю...»

Но разрушительный процесс был необратим. Стало сдавать сердце. Иван Максимович ослаб и затосковал.

Чтобы убить время, он садился с Марией Семеновной играть в карты, в «шестьдесят шесть».

Старики души не чаяли друг в друге. Вечером 7 августа 1949 года Иван Максимович был весел, рассказывал байки, а на другой день утром ему вдруг стало очень плохо. В шесть часов он скончался от инфаркта.

Поддубный был похоронен в городском парке, ныне носящем его имя. В те дни в Ейск прилетели Климентий Буль, Александр Мазур, Арсен Мекокишвили... На черном камне надгробья было высечено: «Здесь русский богатырь лежит».

Местный поэт сочинил стихи, запечатленные на камне. Они кончаются такими словами:

Пройдут года... Не увядая,

В сердцах он наших будет жить!

Себе соперников не зная,

Лишь смерть не мог он победить.

Иван Максимович Поддубный пережил несколько поколений русских людей, на долю которых выпало невероятно много суровых испытаний... И с самого начала нашего века до середины его, не поддаваясь никаким превратностям, гремела слава богатыря, наделенного, казалось, неизбывной силой.

А. Котов. ДО ПОСЛЕДНЕГО ДЫХАНИЯ (Александр Алехин)

Филипп Ньюмен долго не мог заснуть. Скорее всего сказывалась усталость - ходишь день-деньской из одного дома в другой, от ученика к ученику; но могло это быть и от перемены погоды - после нескольких дождливых дней над океаном теперь повисла полная, чистая луна. Сквозь занавески балконной двери желтые лучи любопытно заглядывали в небольшой гостиничный номер; было холодно - даже под пальто, накинутом поверх одеяла, Ньюмен не мог согреться. «Парк-отель» в далеком Эсториале плохо отапливался зимой - как большинство курортных гостиниц, он не был рассчитан на зимних клиентов. Их совсем немного - случайных обитателей гостиницы; какая-то чета молодоженов, старичок, сам Ньюмен да его сосед - шахматный король Александр Алехин. На этого клиента хозяин отеля да и портье совсем не обращают внимания: кто станет считаться с человеком, живущим из милости, пусть даже он знаменитость.

Уже несколько дней Ньюмен не видел Алехина. Как- то не получалось. «Нужно будет завтра обязательно навестить его, тем более - свободный день». За несколько месяцев Ньюмен успел сдружиться с этим милым, молчаливым русским; каждый вечер приходил тот в номер скрипача, усаживался в уголочке и терпеливо дожидайся, когда хозяин сыграет ему Рахманинова или Чайковского.

Какой это благодарный слушатель! За окном шумит океан, завывает ветер, тревожно шелестят ветви пальм, а в комнате только двое: бельгийский скрипач и молчащий русский шахматный король. Никогда Ньюмен не имел такого слушателя. Притихший, неподвижно сидит он в кресле, голова свесилась на грудь, глаза прикрыты, ресницы мокрые. Алехин сверхчувствителен, в нем есть какой-то прирожденный такт, утонченность, особенно проявляющиеся, когда он слушает музыку... Что видится ему, какие картины рисует воображение? Может быть, дом в далекой Москве, мать, родных, близких...

Боже мой, как он слаб! Во взгляде потерянность, полное отсутствие веры в будущее. Хорошо, телеграмма Ботвинника вселила в него жизнь. «Еду в Москву, - сообщал он при каждом удобном случае. - Какая это будет прекрасная поездка! Двадцать пять лет не был! Все нужно будет осмотреть, посетить знакомые, близкие сердцу места... Потом съезжу в Ленинград, может быть, в Сибирь. Вам трудно себе представить, что такое Сибирь. Леса и морозы, но как там хорошо! Скорее в Москву! Я теперь понимаю Куприна. Вы знаете такого русского писателя? В тридцать седьмом году он возвратился из Парижа в Москву, перед отъездом твердил в нетерпении: «Если поезд не пойдет, по шпалам, пешком доберусь до Москвы!» «Дом, родина... родина... родина», - повторилось в мозгу засыпающего Ньюмена...

Пробудил Ньюмена стук в дверь - официант принес завтрак. Было уже позднее утро. Официант поставил на столик кофе, тарелку с обжаренными хлебцами и кусочком сливочного масла. Ньюмену бросилась в глаза необычная бледность пришедшего.

- Вы больны? - спросил он официанта...

- Н-нет, я здоров, - прошептал португалец, хотя губы его посинели, а поднос в руках дрожал.

- Что случилось?

- Алехин умер...

- Алехин?! - вскочил Ньюмен с кровати. - Когда?!

- Сеньор профессор, это ужасно!.. Я принес ему завтрак... Он сидит за столом... Вчерашний ужин не тронут, хотя салфетку заправил... Мертвый...

Надев халат, Ньюмен бросился в соседний номер.

- Туда нельзя, - встал на его пути полицейский - Ждем судебно-медицинского эксперта из Лиссабона. Нужно установить: естественная это смерть или...? Знаете: всякое возможно... Что?.. В дверь посмотреть можно...

Занавески в номере были задернуты, горел электрический свет. На столе стояли тарелки - нетронутый вчерашний ужин, невдалеке лежала раскрытая книга. В кресле за столом сидел Алехин: рука беспомощно свесилась вниз, красивая голова опустилась на грудь. Сидел он как живой...

- Не правда ли, странная картина, - тихонько произнес полицейский, показывая на шахматную доску, стоящую около стола на подставке для чемоданов. - Ужин и рядом шахматы? Да какие интересные! - Ньюмен не раз забавлялся хитрейшим устройством шахматного ящичка - в нем единым щелчком защелки запирались фигурки в любом положении сразу на всех шестидесяти четырех полях.

- Он что, сам с собой играл? - вновь обратился к скрипачу полицейский.

- Для него шахматы... - начал было объяснять Ньюмен, но остановился. Сможет ли он рассказать, что это такое? Какие подберет слова? Ведь именно эти деревянные фигурки заменили несчастному Алехину многие радости в жизни, именно им были отданы все его помыслы, досуг, с ними связаны самые лучшие минуты. Эти маленькие, теперь неподвижные деревянные фигурки дали владельцу высшие творческие восторги, хотя и принуждали порой переживать минуты глубочайшего отчаяния. Верные слуги, друзья, они долго еще будут славить его имя среди людей грядущих поколений.