Кто звал меня? - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 8

• Предыдущая
• 8/9
• Следующая

Почти пять. Светает. Миную Оружейные палаты, спускаюсь к Боровицким воротам, не обращая внимания на прячущиеся по кустам многочисленные тени. Повсюду вокруг — пугливая суета. Где-то рокочет знакомая летающая машина, глухо, неопасно. Проезд в город открыт: все правильно, растревожил я сонное царство, до краев наполнил его своим бредом. Охранники уже не пытаются со мной сражаться, исчезают, будто не было их. Выхожу наружу. Покидаю этот оазис древнерусской архитектуры, чтобы сразу попасть на аллею Славы, чтобы вернуться в начало ночи…

Круг замкнулся.

Башни с пятиконечными свастиками на шпилях. Водовзводная слева, Боровицкая за спиной. Ровные ряды мемориальных плит, причесанный сквер. Итак, круг замкнулся, пропади все пропадом. Иду налево, к набережной, к собственной могиле. Постороннего движения здесь значительно меньше. У обочины — странный автомобиль, сменивший эсэсовские фургоны, а в земле ковыряются странные люди в штатском. Гоню прочь — всех, всех, всех!!! Кто-то спасается бегством, кто-то остается со мной навсегда. Автомобиль, утробно взрыкнув, растворяется в предутренних сумерках.

Стою возле ямы, на куче развороченной почвы, плачу без слез, но даже вой почему-то не получается. Кто я и зачем? Где искать ответ? Плачу… Валяются саперные лопатки, валяются приборы неясного назначения, посвященный мне кусок мрамора перевернут золоченым профилем вниз. Несомненно, за дело взялись высоколобые военные спецы. Что ж, почетно, я польщен. Автомобиль, надо думать, был передвижной лабораторией, как раз и прибывшей выяснить, что за мерзость выперла из-под нарядного газона. А я с ними так грубо, нервно.

Еще на месте происшествия валяется мешочек из неизвестной мне полупрозрачной ткани; я поднимаю его, разъединяю железную скрепку. Мешочек противно шуршит, словно бумага. Внутри — книга. Та самая, которую я уже видел сегодня — моя книга. Значит, ее тоже собирались совать под микроскоп? Забавно… «Повести Просто Так». Заглавный лист, затем вклейка с моей фотографией. Симпатичный молодой человек. Интеллигент… Листаю дальше, наугад, испытывая привычную гордость, малодушно прячась во вчерашнем дне. Часть А: «НИ О ЧЕМ». «Ученик 1-го класса младшей школы № 1 Абрам Иванович Немнихер очень любил детей», — самое начало. Популярнейшая фраза, ставшая в короткий срок почти крылатой… Сноски по тексту, объясняющие детям разные непонятности, хотя бы к примеру вот: «Дождь — атмосферное явление, которое бывает непременно, если Абрам не берет на улицу зонтик». Или так: «Зонтик — простое устройство, при наличии которого на улице стоит ясная погода». Дождь, правда, уже кончился, небо расчистилось, но все равно — очень, очень кстати. Над подобными хулиганскими примечаниями мы с Очкариком бились особенно самоотверженно… Часть Б: «НИ О КОМ». «Папа, в школе сказали принести анализ кала, — вспомнил Абрам. — У нас есть или покупать?» Тоже хорошая фраза, непременно войдет в золотой фонд российских анекдотов… А вот и она, моя любимица — повесть про юдоазиата, который сделал карьеру, потому что обладал удивительным слухом… Да, повеселились мы с Очкариком от души, пока были детьми. Больно. Больно и нелепо — листать все это. Я мучительно возвращаюсь в день сегодняшний, одолев временную слабость. Я вновь на аллее Славы, убитый вами, оболганный вами. Я выпускаю распахнутую книгу из пальцев и страшным ударом перерубаю ее — вдоль корешка. Аплодируйте, напомаженные судьи! Приговор приведен в исполнение: меч погружается в землю по рукоять. Освободившийся мешочек легко уносится ветром…

Воспоминаний больше не существует.

Вытаскиваю клинок. Стряхиваю налипшую грязь, безгубым ртом целую почерневшую сталь. Только ты мой Соавтор, ты один, был есть и будешь, и никто кроме тебя, как бы яростно ни гавкала мне в спину свора завистников и трусов.

Что теперь? Ложиться обратно? Успокоиться, забыться — в холодном ложе своем, в сырой неласковой постели — там, откуда поднял меня Тот, Который…

Нет! Оказывается, ночь еще не кончилась. Хрустит гравий, шуршат кусты, кто-то невесомо крадется по скверу.

Мальчишка.

Видит тех двоих, оставшихся от бригады военспецов, которые не успели добраться до автомобиля, вскрикивает и готовится удрать. Через мгновение видит меня и застывает в неподвижности.

Кто такой?

— Там все оцеплено было, — сообщает он тоненьким ломким голоском. — Меня бы увезли, если бы поймали, а потом они сами чего-то испугались, а я тогда — раз, и на бульвар.

Говорит, открыто вглядываясь мне в лицо, хоть и страшно ему нестерпимо. Одет в штанишки, рубашечку, домашние тапочки. Вымокший и замерзший… Мальчик мне знаком: именно он высовывался из детской комнаты, когда я покидал четыре часа назад свою квартиру! Именно он называл обезумевшую старуху «бабушкой»! Зачем же ты пришел сюда, малыш, что заставило тебя пробираться сквозь оцепление?

— А папу и бабушку в больницу увезли, — он неожиданно всхлипывает. — А маму я вообще не видел, ее дома почему-то не было… Потом эти понаехали, которые в плащах, меня хотели тоже. А я рванул во двор, у нас во дворе всякая разная свалка, и этот дядька запутался, дурак…

Мужество все-таки оставило его. Он вытирает глаза рукавом, жалобно хлюпает носом, сгорбившись, опустив голову, не осмеливаясь больше поднять взгляд. Что с тобой, малыш, зачем ты здесь?

Нет, не отвечает мне. Плачет. Звук его трепещущего на ветру голоса поразительно ясен и чист, и тут я понимаю — только теперь! только теперь понимаю, позорище! — насколько неестественно звучали голоса других людей, попадавшихся на моем сегодняшнем пути, насколько далекими и чужими были до сих пор все произносимые под здешним небом слова! Я понимаю также, что виной тому странный невидимый барьер, стоявший между мной и городом великого Ленина; я вспоминаю, что еще четыре часа назад — там, в квартире, — вопли этого перепуганного пацана никак не вписывались в общий тягостный фон, потому что легко преодолевали коварное стекло, казались мне столь же ясными и чистыми, но тогда я не придал значения своим чувствам, не остановился и не вслушался, тогда я неудержимо шел вперед. И вот теперь, только теперь…

Я делаю шаг. Второй, третий. Невероятно — я волнуюсь. Я шагаю к мальчику, и он резко вскидывается, будто ожидает чего-то плохого… Не бойся, малыш. Кто ты?

Он сжимается, лихорадочно моргает, но бежать пока не пытается. Опять смотрит, задрав голову — его блестящие в свете фонарей глазищи едва не падают от недетских переживаний.

— Я ничего такого… — бормочет, — я просто обязательно должен книжку забрать, потому что вдруг они ее найдут и догадаются, что я во всем виноват?

Уже нет сомнений — стеклянный барьер исчез. И наступает покой.

— Дедушка, — говорит мальчик чуть уверенней, — вы не думайте, я вот-те крест ничего такого не хотел. У нас учительница одна есть, по закону Божию в летней школе, так она сказала, что мертвых надо хоронить на кладбище, а не где попало, даже всяких подлых дураков вроде вас… Ой, не дураков. Как же она сказала?.. А-а, государственных негодяев! Мы с ней потом ругались-ругались, жуть, потому что она вас сильно не любит, обзывает по нехорошему, и меня тоже, из-за того, что у меня дед такой, мы с ней вообще часто ругаемся. Короче, она сказала, что завтра будут какие-то там выборы — и все, через десять лет про моего деда ни один дурак не вспомнит, а мне очень обидно стало. Ну, думаю, сама ты дура, сама ты «лже-пророк от новой религии»…

Дедушка.

Это страшное слово наконец прозвучало. Нестерпимо больное, оглушительное слово. Дедушка — я. Внук — ОН. Звал меня, дал мне силу — ОН, ОН, ОН!

Трогательно переминаясь с ноги на ногу, стесняясь и путаясь, ОН продолжает признаваться, как удрал вчерашним вечером из дому, поздно-препоздно, пока мама с папой в кино были, как захватил с собой дедушкину книгу, из-за того, что там есть хорошая фотография, а семейные фотографии бабушка не позволяет трогать, как пробрался на аллею Славы, положил книгу на мраморную плиту — в развернутом виде, фотографией вниз, — прочитал Главную молитву, посидел немного, подождал и отправился домой спать… Если честно, ОН не очень-то и верил, что получится. ОН ведь взрослый, во всякие сказки давно уже не играет. Просто помечтал чуть-чуть — будто бы дедушка заявляется к училке, когда она спит, и наказывает ее, чтобы больше не обзывалась. Откуда ОН знал, что все это правда! И про молитву правда, и про фотографию, и про Ночь перед Днем Выбора…

• Предыдущая
• 8/9
• Следующая