Крещенский апельсин - Басманова Елена - Страница 1

• 1/55
• Следующая

Легкий аромат апельсина заставил Самсона вынырнуть из задумчивости. Он оторвался от унылого российского пейзажа, проносящегося за окнами вагона курьерского поезда Москва – Санкт-Петербург, и повернул голову направо. В полуметре от него стоял волоокий мужчина с сигарой в руке, источавший тонкий, тревожный, волнующий запах. Юному провинциалу еще не случалось встречать в своей жизни мужчин, пахнущих апельсинами. А этот, в костюме из темно-синего шевиота, был еще и очень элегантен: жилет в размытую темную полоску, в тон удлиненному пиджаку, ловко обрисовывающему талию и покатые плечи, высокий воротник, жемчужная булавка в галстуке плотного шелка.

– Простите, – раздался мягкий баритон попутчика, и улыбка обнажила ровные, белоснежные зубы, не затененные аккуратно уложенными с помощью фиксатора короткими каштановыми усами. – Я вам не помешал?

Самсон разомкнул пересохшие губы и застенчиво улыбнулся в ответ. Он и сам толком не знал, помешал ему попутчик или нет: как и всем девятнадцатилетним юношам, ему хотелось одновременно и одиночества, и общения. Однако сейчас он больше всего опасался показаться в глазах столичного щеголя невежей.

– Нет, нисколько, – ответил он, – я просто волнуюсь. Впервые увижу столицу.

– Ясно, – собеседник выпустил клуб ароматного дыма, и голубоватое облачко медленно окутывало Самсона, – вы из провинции! Ваши чувства мне понятны, ведь я ненамного старше вас, и хорошо помню трепет предвкушения первого знакомства с сим чудным градом. Позвольте представиться: помощник присяжного поверенного Эдмунд Федорович Либид.

– О, я чрезвычайно польщен. Меня зовут Самсон Шалопаев, еду в Петербург из Казани.

– Вас не смущает аромат моих сигар? – обеспокоился Эдмунд. – Старался выбрать самые мягкие. Доктора нашли у меня нарушения дыхания. Отец был астматик. Говорят, табачный дым помогает.

– Мне даже нравится, – заторопился Самсон, приятно удивленный любезностью попутчика.

– Может быть, зайдем в мое купе? – предложил господин Либид. – У меня есть коньяк. До Петербурга еще три часа. В картишки перекинемся.

– Благодарю вас. – Самсон покосился на приоткрытую дверь своего купе. – Да я в карты играю плохо.

– Ничего, – утешил его попутчик, – я тоже предаюсь этой порочной страстишке только для избавления от дорожной скуки.

– Но я должен предупредить моих попутчиц, – сказал неуверенно Самсон.

– Хорошеньких?

Эдмунд Федорович игриво склонил голову и, шагнув к Самсону, посмотрел через плечо в глубь купе.

Там находилась дама с ребенком. Судя по тому, что девочке было лет двенадцать, дама давно миновала пору расцвета. Впрочем, и среди дам за тридцать господину Либиду встречались весьма привлекательные. Однако в данном случае судить о красоте пассажирки не представлялось возможным: она сидела в пальто с поднятым воротником, на голове ее красовалась шляпка с вуалеткой. В поезде было прохладно: несмотря на усилия обслуги, январский мороз проникал в купейный уют. Будто почувствовав, что разговор мужчин ведется о ней, дама повернула голову, но кроме блеснувших белков огромных глаз разглядеть Эдмунду Федоровичу ничего не удалось.

Молодому человеку показалось, что его обаятельный попутчик ждет приглашения, чтобы познакомиться с дамой, но именно этого Самсону не хотелось. Во-первых, за время пути из Москвы он уже успел проникнуться уважением к пассажирке, женщине весьма достойной, жене статского советника Горбатова. Направлялась она из Томска к мужу, который осенью прошлого, 1907 года, получил приглашение из Главного управления государственных имуществ и, оставив службу в губернском земском присутствии, перебрался в столицу несколько раньше, чтобы подготовить квартиру к приезду супруги. Наталья Аполлоновна везла с собой воспитанницу Ксению. Самсон сначала думал, что девочка дочь попутчицы, но вскоре выяснилось, что это не так. И сама девочка называла госпожу Горбатову «ма тант Натали».

Но не только симпатия к попутчицам мешала Самсону пригласить в купе привлекательного знакомца, его сдерживало и что-то сродни ревности. Ведь госпожа Горбатова так походила на его тайную возлюбленную! Да, несмотря на свои девятнадцать, Самсон Шалопаев стал героем романтической истории, потрясшей все его существо. Истории, которая завершилась необычно. Нет, разумеется, не завершилась, а выкинула немыслимый кульбит, но об этом не знал никто, даже его родители! А то, что судьба свела его в купе с дамой, похожей на его возлюбленную Эльзу, он воспринимал как тайный знак того, что после всех предстоящих испытаний в ближайшем будущем его ждут необыкновенные милости и блаженства.

– Не будем смущать покой ваших прелестных попутчиц, – услышал Самсон приятный баритон нового знакомца, – в моем купе нам никто не помешает. Посидим недолго, согреемся, поболтаем. Вам, вероятно, хочется побольше узнать о столичных нравах. Могу посодействовать. Чужому в Петербурге тяжело и одиноко. Можете рассчитывать на мою поддержку.

Голос звучал приветливо и доброжелательно.

– Действительно холодновато, – с готовностью согласился Самсон, давая понять, что рад счастливому знакомству.

За внешним обликом молодого провинциала, рослого блондина, с прямым крупным носом, мягким подбородком и чувственным вялым ртом, опытный человек без труда мог распознать юношескую робость: ее выдавали простодушное выражение серых глаз, излишняя подвижность мышц под кожей ясного лба, манера наклонять голову, подобно котенку, внезапно наткнувшемуся на неизвестный предмет.

Предупредив попутчиц, он проследовал за элегантным господином в конец вагона. Казалось, в купе господина Либида не так холодно. Возможно, благодаря тому, что купейный электрический фонарь с желтым – а не голубым, как в купе Самсона, – матовым плафоном давал теплый, янтарный цвет. На столике лежали коробка сигар, плиточный шоколад московской фирмы «Сиу и К°», коробка сухого печенья от Бликгена и Робинсона. Стояла бутылка коньяку.

– Полагаю, вы разбираетесь в горячительном, – Эдмунд улыбнулся. – Это «Хеннесси», превосходный французский коньяк. Видите надпись? «Возвращено из Англии». Этот коньяк специально катают на пароходах через Ла-Манш, чтобы он лучше плескался в бочках и смывал бы с них дубовый аромат.

Самсон неопределенно кивнул в надежде скрыть свои куцые познания в питейной области. Прежде он пил шампанское да сладкое вино. Для него все коньяки были в новинку, и он не отличал хороший от плохого Да и выбор напитков в Казани не такой, как в Москве и Петербурге.

– Действительно, коньяк выше всяких похвал, – подтвердил Самсон, пригубив золотистый напиток и мгновенно ощутив, как по всему телу разливается тепло.

– А теперь, мой юный друг, рассказывайте. Все рассказывайте, без утайки. Может быть, я смогу быть вам полезен. Есть ли у вас в столице родные?

– Нет, господин Либид, – ответил Самсон, по детской привычке отправляя за щеку квадратный кусочек шоколадной плитки. – Предполагаю снять квартиру.

– Вы намерены служить?

– Пока не знаю. Пока что я буду вольнослушателем посещать лекции в университете.

– Но ведь уже январь! – изумился элегантный хозяин купе. – С начала лекционного курса прошло полгода!

– Все так, – Самсон успел проглотить кусочек шоколадки и, поколебавшись, потянулся за вторым, – но я был болен. Вот и еду в столицу не вовремя. Родители настояли.

– Тогда нам следует выпить еще и за ваших умных родителей, – подхватил Эдмунд Федорович и разлил коньяк по стаканам. – Ныне только глупцы не понимают важность высшего образования для своих чад. А по какому ведомству служит ваш батюшка?

– По ведомству народного просвещения, – откликнулся с запозданием Самсон, – и в Петербурге у него есть знакомые, они-то и помогли записать меня в университет вольнослушателем.

С каждой минутой доброжелательный кареглазый собеседник со смугло-розовым лицом, излучавшим искреннюю заинтересованность и не менявшим свой цвет под влиянием выпитого коньяка, казался Самсону все более приятным. И колоссальное напряжение, не оставлявшее юношу последние полгода, понемногу спадало. Эдмунд Федорович, мужчина немного за тридцать, как нельзя лучше подходил для того, чтобы поделиться с ним горестными переживаниями.

• 1/55
• Следующая