ХОЛОД МАЛИОГОНТА - Щупов Андрей Олегович - Страница 34

• Предыдущая
• 34/47
• Следующая

– Вы все-таки поосторожнее с огнем, – предупредил Марковский.

– Да я их пальцами тушу. Для надежности… – Семен шмыгнул носом. Федор Фомич почти воочию увидел, как он раскуривает папиросу.

В общем отправились мы к этому клятому окну, – сипло продолжил рассказчик. – Я, понятное дело, отговаривал Павлуху, но куда там. Строптивый мужик… А в этих мохнатиков, между прочим, он сразу не поверил. Врут, – заявил. Перепугались, мол, и врут. Это про пассажиров-то. Вот, стало быть, и пошли проверять, брехня или нет. Открыли дверь в тамбур, а там и окошко нащупали. Я-то сразу сообразил, что дело нечисто, потянул его назад, а он давай отбрыкиваться. Здоровый, лось! Разве ж мне с ним было управиться?

– А почему вы решили, что дело нечисто?

– Так ветра же не было!

– Какого ветра?

– Известно какого… Поезд-то он завсегда против ветра шпарит. Открой-ка окно даже в такси или там в самолете – такой ветрило задует! А тут ничего. Воздух стоялый и действительно кислятиной отдает. Павло думать не стал, сразу наружу полез. Вроде как на крышу. Я его за это, стало быть… за спину, значит, поддерживаю, а он туда карабкается. Помню еще, сказал вдруг: «Сема, а ведь мы на месте стоим!..» А потом задергал так ногами и пяткой меня в живот. Я поначалу и не понял ничего, присел от боли. А когда снова его тронул, он уже и не движется. То есть, движется, но не ко мне, а туда, значит, – в окно. И медленно так, словно его кто на лебедке тянет. Я за ноги-то потянул, да где там! А тут еще кислятиной в лицо такой дохнуло, что хоть стой, хоть падай. И все из этого клятого окна. Хорошо, вовремя успел отскочить. Юркнул за дверь и слышу: вроде стучит что-то по стене, а потом и по полу – ближе и ближе. И даже не стучит, а вроде как ладонью шарит. Только ладонь – не наша человеческая, а с собаку величиной. Потом и к дверям подобрались. Ощупали все вокруг и мягонько так надавили. У меня аж мурашки по коже побежали. Я ведь тоже давлю – да еще как! Со всей моей моченьки. А оно вроде и не замечает. И дверь по сантиметру, по сантиметру ко мне подается…

– Там же замок!

– Значит, открыли. Что там открывать-то!

– И вы побежали, – заключил Марковский.

– Побежал, конечно… А что делать, когда такая громадина прет? Махнул через все три вагона и сюда, значит.

– Скверная история!..

– А у вас? У вас все тихо прошло?

Это спрашивала Верочка. Голосок ее дрожал, казалось, она вот-вот заплачет – дай только повод. Марковский это понял и потому ответил не сразу.

– Как вам сказать, – он мучительно подбирал слова. Он явно не хотел пугать людей больше, чем следовало, но с другой стороны после рассказа Семена скрывать что-либо не имело никакого смысла. – Мы провели эксперимент, который здесь предлагался. Результаты не слишком обнадеживают, но…

– Кто это?!.. Кто?!.. – женский визг болезненно полоснул по слуху. Загремели опрокидываемые стулья. Кто-то упал на пол и тут же заблажил. Вероятно, на него наступили. Марковский оказался единственным не утерявшим самообладания.

– Прекратите! – выкрикнул он. – Слышите или нет! Что вы там заметили? Вешалку для швабры?

– Он… Он тут сидит. Возле стола. А раньше его не было, – голос Аллочки вибрировал вконец расстроенной струной.

– Может быть, проснулся наш юбиляр?

– Верно! А они хай подняли…

– Да нет же, Геннадий Васильевич здесь, у стеночки.

– Но посторонних тут быть не может! Мы закрывали двери тотчас за вошедшими.

В вагоне повисло молчание. Даже Аллочка перестала всхлипывать.

– Кто здесь? – напряженно вопросил Марковский. – Не принуждайте нас к действиям. Назовите себя и объяснитесь. Каким образом проникли сюда?

Мужское колено возле руки Федора Фомича внезапно шевельнулось, и незнакомый голос нарушил тишину. Странная это была речь. Низкая и несколько приглушенная, она раздавалась, казалось, с нескольких сторон. Ее трудно было не услышать, как трудно было определить и местонахождение говорящего. Об этом догадывались разве что Федор Фомич и перепуганная Аллочка.

– Мое имя ничего вам не объяснит. Занимайтесь тем, чем занимались раньше, а на ваш пищевой паек я не претендую. Единственный совет: не предпринимайте вылазок во внешнее пространство. Как вы успели убедиться, подобная активность чревата последствиями.

– Но кто вы такой, черт возьми? Надеюсь, вы… человек?

Последовавшая за вопросом пауза заставила Федора Фомича стиснуть зубы. Чья-то женская рука впилась когтями в его кисть. Чувствовалось, еще несколько секунд, – и снова кто-нибудь расплачется.

– Надежда – хорошее чувство, – пророкотал незнакомец. – А потому ответ мой положительный.

– Я вас не понимаю…

– А вам и не надо меня понимать. Постарайтесь расслабиться и, ради бога, не визжите каждые четверть часа. Пока вы в вагоне, угроза извне останется только угрозой. Это я вам могу обещать.

– Но эти чудовища!.. Они могут пробраться и сюда!

– Не утверждайте того, о чем не имеете ни малейшего представления, – незнакомец чуть слышно усмехнулся. – Глупые громоздкие твари… Пробраться в человеческий поезд – для них все равно что для вас протиснуться в консервную банку.

– Откуда вы это знаете?

– Я это ЗНАЮ, и с вас довольно того факта, что я хоть как-то объяснился. Не ждите от меня длинных монологов. Их не будет. Здесь я не по своей воле. Впрочем, как и все вы. Но в отличие от вас я не ломаю голову над тем, как отсюда выбраться, поскольку знаю, что пока сие невозможно.

– Но мы даже ничего не видим!

– За что вам следует скорее благодарить, нежели ругать и злиться.

– Даже так?

– Именно. Это тот случай, когда глаза способны сослужить скверную службу. По крайней мере за вашу Аллочку в этой темноте я более спокоен. Не уверен, что ей хотелось бы лицезреть простирающиеся за окном картины.

– Но что же нам делать?

– Да, да! Что вы предлагаете?…

– Надейтесь. Просто надейтесь.

Небо подарило им ночь. Чудную, бесконечную… За дверью что-то скреблось, вагон содрогался от мощных толчков, но они ничего не замечали.

– Мой Гамлет!..

– Тереза!.. – он изучал ее лицо, мысленно вырисовывая портрет, который никогда и никому не удастся показать. В эти минуты он был живописцем. Сам Леонардо позавидовал бы его вдохновению. И лучшие из лучших пожали бы руку… Их губы вновь встретились. На незавершенный портрет упала кошма, сознание заволокло сладким дымом.

Как быстро он успел полюбить эти губы! Впрочем, нет, – уста! Только так и следует называть это чудное произведение природы. Их не отличала столь раздражающая его жадность, не отличало и холодное смирение. Они заключали в себе вселенскую мудрость – эти уста. Угадывая желания его губ, подсказывали свое сокровенное. Это был беззвучный слепой диалог, сводящий на нет все доводы разума, на временную кроху возвращающий во времена глупой и вседоверяющей юности. Человеческой юности…

Он недовольно приподнял голову.

В третий вагон проникла средних размеров Варгумия. Это было против правил, и, клонировав собственный образ, носатый кудесник без содрогания пожертвовал им чудовищу. Щупальца сомкнулись на жертве, Варгумия торжествующе выползла в тамбур и через прореху в прорванном гофре покинула вагон. И почти тотчас за этим вторую его «тень» обнаружила компания, справляющая юбилей, вынудив на отклик, на диалог. Но и это было не страшно. Логика отнимает лишь толику энергии, чувства завладевают целиком. Это естественно, и плохо, когда дела обстоят иначе. Стало быть, что-то неладное с внутренними весами. Не те гирьки и не на тех чашечках. Ибо все живое создано для Любви. ВСЕ! И только для НЕЕ! Логика, бизнес, дела и беды – это попутно и это опять же для НЕЕ и во имя ЕЕ. Иного попросту не существует. По крайней мере для тех, кто хочет называть себя живым. В данную минуту «принц Гамлет» был просто человеком. Он жаждал быть живым, хотя не был им уже много-много веков.

Поезд, сосредоточие грохочущего неуюта, давно рассыпался на куски. Его не существовало, как не существовало и мохнатых исполинов, заглядывающих в пропыленные окна. Властью, дарованной двоим, время остановилось, вступив в свою высшую фазу.

• Предыдущая
• 34/47
• Следующая