Женщины в игре без правил - Щербакова Галина Николаевна - Страница 26

• Предыдущая
• 26/41
• Следующая

Господи! Ты не прав. Ты наломал дров. Ты так запутался со своим творением, что решил отдать на заклание собственного сына. Это твоя любимая игра – заклание. То мальчика, сына Авраама, то вполне взрослого тридцатитрехлетнего человека. Стало лучше? Не стало. И не станет. Потому что надо было прийти самому и признаться: «Я не прав, люди». Надо было простить тех первых, что откусили от яблока. Если бы ты простил, Дьяволу просто нечего было бы делать. Злу нечего делать там, где положили добро. И тогда бы любовь не кончалась так, как кончается теперь.

В чтении Мифов кроется много опасностей. Но Алка ничего не боялась. Она решила, что уйдет в монастырь. То, что не было никакой логики в том, как девчонка предъявила счет Всевышнему и как ему же собиралась служить, является лишним доказательством первозданности хаоса, в котором мы движемся со скоростью свободного падения тела, и уже близка пора, когда нас снова придется создавать на новой, исключающей прежние ошибки, основе. Есть мнение поставить нас для устойчивости на три конечности, а орган размножения расположить в том венчающем треножник месте, которое условно можно назвать головой, потому что есть теории, что эти самые органы в пересечении ног сыграли с нами (бывшими) дурную шутку. Вот если бы мы размножались ушами…

…Алка сочиняла третий том Мифов перед уходом в монастырь.

А в это время Катя имела дела с дитем Дьявола, бывшей учительницей физики, ныне гадалкой и специалисткой по порче порченого народа, Натальей Стежкиной, взявшей себе ведьминский псевдоним – Мавра. Сказал бы кто Наталье-Мавре десять лет тому назад, что у нее в каждой емкости без всякого счета будут лежать доллары и марки, она бы посчитала это оскорблением. А сейчас так и было – кругом мани-мани без страха и опасения.

– Все у меня заколдовано, – сказала Мавра, – кто сунется, пожалеет. Тут же станет импотентом! Может, и твоего таким образом окоротить?

– Наташка, – сказала Катя. – Ты извини, я не очень во все это верю. Но вот этого, что ты сказала, не надо. Я ж хочу, чтоб он вернулся, зачем же мне траченый?

– Ясно с тобой, – ответила Мавра.

Видимо, по причине колдовства люди напрочь забывали, что от ведуньи и вещуньи ушли два мужа. За вторым она гонялась повсюду и даже давила на какие-то уже погибающие институты нравственности, чтоб они «сделали хоть что…». Те послали ее подальше, потому что их самих выселяли из помещения и до приворота ли им было? Спроси Катя у Мавры: «Мавра, Мавра, а где твой второй? Чего ж ты его не опоила?» – может, и пошел бы разговор по-другому, может, и призналась бы Мавра, что она, конечно, специалист, но узкого профиля, она больше по выслушиванию печалей, а суть в том, что, когда их тьма-тьмущая, то всегда в тринадцатой печали есть ответ на загадку, что во второй. Во всех печалях потерянные ключики, и искать их надо в самих себе.

Сейчас у Мавры был третий муж, и с ним тоже были проблемы. Красивая ворожея все умела, но не умела чего-то простого, как мычание. Ей самой хотелось пойти к гадалке и узнать, что ж у нее не так? Но боялась – тайного похода не получится, а реноме полетит к едрене фене. Их сестра, ведьма, так и держит другую в глазу – социалистическое соревнование, тьфу, конкуренция…

Но Катя про Маврины дела не спросила, ибо, как все посетительницы Натальи-Мавры, была сосредоточена на своем. Мавра же была удивлена. На ее взгляд, Катя была женщина товарная, башковитая, с ней можно было вступать в любую тусовку без беспокойства и позора. И Кулачева Мавра хорошо знала. Вовремя спрыгнул из политики в хозяйство, в ряды дружелюбные и смирные. Достойно выступал на разных трибунах, достойно занял место в новых структурах, и иногда Мавра даже думала, что у Кулачева замах большой. Но оказалось, нет. Остался в префектуре, людей не ел, но тех, кого не любил, отрезал без анестезии.

Так как Катя была бывшей Мавриной коллегой, да и вообще они вылупились из одного института, «процесс порчи» усложнялся со всех точек зрения. Это не какая-нибудь приехавшая из города Бодайбо Анжелика Ивановна, которая сама кого хочешь испортит, и московская Мавра ей нужна больше для драматургии жизни, как тень отца Гамлета для драматургии пьесы.

– Кто она? – спросила Мавра. – Фотографии, подозреваю, у тебя нет. Но я сама схожу на нее посмотрю.

Катя набрала в легкие побольше воздуха и сказала.

Хорошо, что Мавра стояла в это время спиной к Кате: она доставала рюмки для «Амаретто» к кофе, и Катя не увидела Маврино лицо. Мавра тогда сразу подумала: «Это надо иметь в виду впредь… Мало ли кого тебе назовут… Не успеешь спрятать мимику».

– Ну и славненько, – сказала она Кате. – Вот теперь и иди. Это уже не твоя печаль…

– Мы же хотели пить кофе! – засмеялась Катя.

– Мы не хотели пить кофе, – ответила Мавра. – Ты меня сейчас оставь…

– Ну ладно, – боясь обижаться, но все-таки обижаясь, сказала Катя. – Я пошла…

– Иди, милая, иди…

Мавра захлопнула за Катей дверь и просто рухнула на диван.

Ну все что угодно, все, только не это…

Возле входа в журналистский курятник на Савелии стояла машина и, опершись на дверцу, грелся на солнце Кулачев собственной персоной. Проскользнуть незаметно было поздно, Кулачев подставил Мавре ногу и сказал:

– Привет, Наталья!

– Ой! – ответила Мавра как бы в удивлении. – И что ты тут делаешь?

– Жду даму сердца! – ответил Кулачев.

– У тебя их вагон и маленькая тележка, – засмеялась Мавра (а может, Наталья?). – Другой бы уже темнить начал, а ты как сексуал-малолетка.

– Грубо, девушка, – ответил Кулачев. – Грубо и ни за что.

– Как же! Я тут Катьку встретила. Страдает.

На моменте страдания и вышла на улицу Мария Петровна с большими крафтовыми мешками для дачной мелочевки.

Мавра вся сникла, увяла и сказала тихо и беззащитно:

– Привет, Маша!

Елена так плохо чувствовала себя к концу лета, что не выдержала – пошла к врачу. Анализы оказались неважные – еще не для смерти, но уже и не для жизни.

– У гинеколога давно были? – спросила врач.

– Недавно, – соврала Елена. – Все в порядке. – Хотя порядка не было. У нее за лето сбилась менструация, но она – грамотная – сама себе поставила диагноз: нервная почва. Сколько она перепсиховала только за последний год, умом сдвинешься, не то что менструацией.

Но когда опять случилась задержка, хотя всю ее до этого томило и крутило, а потом томить перестало, а трусики все чистенькие, Елена, сцепив зубы, все-таки пошла к гинекологу. Это было перед самым сентябрем, всюду валялись Алкины причиндалы к школе, сама она где-то таскалась, что злило Елену, а вернее, беспокоило, ну где целыми днями носят черти девчонку? И так теперь и будет весь год? Ну два дня разговаривала с подружкой Юлькой, ну четыре, но сколько же можно?

В женской консультации было время отпусков, и на приеме сидела девочка-студенточка, к которой никто не шел, а Елена пошла.

– Я практикантка, – сказала девочка.

– А мне ничего особенного не надо, – засмеялась Елена. – Посмотрите, не выросло ли чего лишнего и не пропало ли нужное… – Такая неуклюжая у нее получилась шутка.

Девочка смотрела долго и мяла Елену деликатно.

– Все у вас чистенько, – сказала она. – Так когда у вас была менструация?

– Три недели тому, – ответила Елена.

Она не стала уточнять, что менструации, в сущности, не было, одна мазня, но зачем говорить лишние слова, если человек смотрит непосредственно туда и сам видит, что есть… Даже если этот человек – практикант. Невелика наука – влагалище и его окрестности – это не тайное тайных щитовидки там или даже зрачка.

Елена возвращалась с хорошим настроением, все-таки гинекологическое кресло – маленькая пытка и маленькое счастье, когда оно позади.

Она рассказала «сестрам-вермут», какой теперь надзор над женщинами – медицинские малолетки, вызвала этим шквал разговоров на тему, как и кого «посмотрели», но в Еленином случае все согласились: эрозию и дурак видит, кисту-фиброму и кретин ущупает, а о беременности и говорить нечего…

• Предыдущая
• 26/41
• Следующая