Слабых несет ветер - Щербакова Галина Николаевна - Страница 7

• Предыдущая
• 7/30
• Следующая

Хозяева так и не возвращались, и не было от них ни слуху ни духу. Тоню выписали, строго наказав время от времени мерить давление, не есть острого и жирного, не подымать тяжелое, а главное – не нервничать.

Павел отвел ее домой, сходил в свою комнату, где на его кровати спал парень с белыми нечистыми ногами. Он посчитал свою наличность – ни о каком билете в Москву и речи быть не могло.

Собственно, выхода не было, и он вернулся в тот кривой домишко, в котором было чисто, где крылечко было что надо, где он приладил у рябины лавочку со спинкой для отдыха женщины с костылем. Ел картошку с капустой, варил суп с грибами. Жил, одним словом.

От хозяев не было вестей, вернулись сами. Он не узнал дружбана в сером полосатом костюме и в шляпе на затылке, а женщину он не знал вообще – тяжелая, большая, она вдавливала костыль в землю гораздо выше резинового наконечника. Она оглядела дом, двор, лавочку, посмотрела на мужа и сказала как-то необидно, но с большим внутренним подтекстом:

– Видишь, какой ты бесконечный козел.

Павел сказал, что у него было время и дело шло в охотку, но он уже беспокоился, что их все нет и нет, ему пора уже делать свои дела, но не мог он все бросить.

– Я понимаю, – сказал хозяин, – когда красоту сделаешь, ее бросать жалко.

– Заплати ему за все, – сказала женщина.

– А как же! – сказал хозяин.

Женщина пошла в дом и оттуда вернулась почти со слезами.

– Иди, козел, посмотри, какую он нам чистоту развел.

Особенно ее умилила фотка на стене, а на плите в сверкающей кастрюле пах горячий суп.

– Одним мигом, – сказал хозяин и вынул из чемодана пол-литру.

Ели суп, и Павел слушал историю, которая если и случается, то в России с Иванушками-дурачками. Оказывается, они вернулись богатыми. Первые деньги выпали, когда грузовик наехал на женщину. Чтоб она не подавала в суд на водилу, тот, кому принадлежал груз («Оружие, Паша, оружие с военной базы!»), заплатил нам одним махом тыщу «зеленых», а другим, когда пришлось ломать кость ноги, – еще тыщу. Ну, и билет купил обратный, а на дорогу дал уже рублями. Я их и не считал. Родне мы, конечно, ничего не сказали, понимаешь, ведь убили бы… Но там, Паша, на Дусю было оставлено наследство – домик. Мы им сказали, мол, берем и остаемся жить. Я это сказал для понта, Паша. Мне тот климат не подходит, там уже в апреле жара и воздух не тот, Паша. С говнецом воздух, Паша, не поверишь, но именно с ним. Ну, нам и предложили за домик эти их дурные деньги. Я сказал, вы что? Я ж в России живу! Ну, они скрипом, скрипом дали нам пятьсот «зеленых». Паша, «зелень» вся цела. Доехали на выданных нам в дорогу рублях. И еще на них поживем.

– Заплати, – сказала Дуся.

– Значит, так, – ответил хозяин. – Сколько ты мне дал на дорогу? Восемьсот рублей? Ну, теперь за все остальное, как считаешь? Но если я отдам тебе рубли, где я тут буду менять «зеленые»? Бери, Паша, «зеленые», как ты считаешь, Дуся?

– Отдай ему триста «зеленых» за все про все. Я в такой чистоте не жила с детства.

Павел не хотел брать лишнего, но с выпивки в голове заклинило. Он что-то множил, вычитал, но ему все казалось, что остается момент надувательства «бесконечного козла». Его как-то ошарашило определение, почему именно бесконечный, козлы очень даже конечны, они, можно сказать, обреченные твари, а бесконечность – прежде всего нескончаемость. Спросить Дусю, да она, наверное, уже и забыла, что ляпнула. Да притом она сейчас была занята. Прямо сидя за столом, она задрала широкую юбку, и Павел увидел огромное плато живота, обтянутого розовыми панталонами, подразрезанными в нижней части, откуда как бы истекали Дусины не-охватные ноги. Потом она приспустила панталоны, и Павел увидел белый пришитый карман, сверху застегнутый тремя английскими булавками. Она расстегнула одну и достала полиэтиленовый пакет с русскими деньгами. Она отдала их мужу.

– Спрячь где надо, – сказала. – Брать будешь с моего согласия.

– Как же иначе, Дусечка, – затараторил мужичок в новом костюме. – Как иначе.

Потом Дуся расстегнула вторую булавку и достала другие деньги. Павел как-то испуганно посмотрел на дверь: а как кто войдет?

Дуся почувствовала его беспокойство и откуда-то из глубин юбки вынула пистолет.

– Ну, ребята, вы идиоты! – закричал он. – А если человек придет за хлебом-солью…

– Смету, – сказала Дуся. – С добром человек стучит. И при этом три раза.

– Я смываюсь от вас, – сказал Павел. – Я привык тут жить без стуков. Вы от денег спятили.

– То-то я и отдаю тебе триста, – резонно ответила Дуся. – За все добро. За то, что все сберег…

– Не все, – ответил Павел. – Картошки и капусты подъел прилично.

Дуся отслюнявила триста долларов и запаковалась булавками.

– Пусть тебе повезет, как повезло нам, – сказала она. – Видишь, как я удачно оказалась на дороге. Мог ведь сбить какой пьяный, что бы я с него взяла? Я сейчас думаю, что и с этих могла бы содрать больше. Оружие, оно ведь дорогое, и всем надо. Пистолетик мне подарил племянник, чтоб ихние пятьсот у меня не сперли. Про другие они не знали. Знали бы – прибили, хотя и родня. А дом я им оставила не этому чета, вернее дом – говно, огород хорош, земля. У тебя ведь земли нет?

– Откуда? – ответил Павел.

– А что у тебя есть?

– Койка в общаге, – заржал хозяин, бесконечный козел, хотя и с деньгами.

– У меня в Питере была комната, поеду проверю. Если сохранилась, попробую осесть. Может, ваши деньги и принесут мне удачу.

– Принесут! – сказала Дуся. – Я это руками чувствовала, когда деньги давала. Они хорошо скользили, не сцеплялись друг с другом. Они радостно шли.

– Спасибо, – сказал Павел.

– Нет, мужик! – ответила Дуся. – Ты себе цены не знаешь. Чтоб побелить до белизны эту засратую комнату, чтоб повесить наши молодые морды, когда мы еще верили этому полудурку Ленину и комсомолу, это надо что-то в себе иметь не заплеванное жизнью, какую-то чистоту. Ты понимаешь это, дурак? – спросила она мужа.

– Очень! – ответил он. – Очень! Очень даже.

– Ни черта ты не понимаешь.

Павел вдруг вспомнил, что под побелкой карандашом написано имя. Что, видимо, мелькнуло у него на лице, потому что Дуся спросила:

– А баба тут бывала с тобой?

– Бывала, – ответил Павел. – Наша общежитская.

– Это плохо, – сказала Дуся. – Тебе нужна оседлая женщина, вроде меня. В общежитии все бляди, я это без осуждения, такая у них жизнь. Или твоя не такая? – Как она учуяла, что Павлово сердце все трепыхнулось от несогласного гнева?

– Не такая, – ответил он. – Совсем.

– Ну тогда слава Богу! И прости за грубость.

– А я ее знаю? – встрял хозяин. – Она с какого этажа?

– Не знаешь, – резко ответил Павел. И засобирался уходить. Уже на пороге спросил Дусю – она вышла на крыльцо и держалась за балясину, и Павел обрадовался, что хорошо закрепил ее для необъятной женщины, скрывающей на животе «зеленые» и пистолет:

– Слушай, почему бесконечный козел? – спросил он.

– Потому что не подлежит изменениям природы и времени. Всегда был и всегда будет, идолище поганое.

Павел наметил день, вернее ночь отъезда. Днем надо было выспаться, вечером зайти к Тоне, попрощаться и узнать, как она там после болезни.

Тоня лежала на кровати, укутавшись в стеганое зеленое одеяло в цвет лицу.

– Нехорошо? – спросил Павел.

– Да нет, – ответила. – Справлюсь.

Павел рассказал о своих планах, о том, как после Москвы он поедет в Питер и откроет комнату и осядет в ней, потому что сколько ж можно по миру шататься, как шатун какой. Он не заметил, как вжималась в угол Тоня, как уменьшалась на глазах, будто дух из нее стал выходить толчками.

…Тоне и после выписки не становилось лучше, и врач спросила, нет ли у нее еще какой болезни, наследственного туберкулеза там, например, или анемии.

– Так у вас же анализы! – сказала Тоня.

И врач как-то раздраженно полезла в бумажный карманчик, где все спокойно лежало, но посмотреть руки не доходили. Все у Тони было в норме. И гемоглобин, и флюорография.

• Предыдущая
• 7/30
• Следующая