Убить Ланселота - Басирин Андрей - Страница 15

• Предыдущая
• 15/74
• Следующая

– Эй, стой-куда-плати! – взвился на дыбы трактирщик. – Держи его! Хватай!

Поднялась суматоха. Кто-то улюлюкал, кто-то порывался ловить баклажанщика. Хоакин уселся и ногой запихнул чайник под стол.

– Что ты ему сказала, Маггара?

– Так, пустяки. Он принял меня за свою зубную фею.

– Зубную фею?

– Ага. Помнишь поверье? Дети оставляют под подушкой выпавшие молочные зубы. А утром находят вместо них монетки. Я сказала, что если он сейчас же не уберется из трактира, то завтра найдет под подушкой целых двенадцать денье.

Возле стола возникла веснушчатая длиннолицая прислужница. Она требовательно уставилась на Хоакина:

– Что господиин будиит заказывайт?

Ударения девица расставляла в самых неожиданных местах. Судя по всему, она была родом из Доннельфама. Хоакин подкинул на ладони монеты.

– Это у вас меню на доске? Прочтите первую строчку. Что-то длинновато для дежурного блюда.

Служанка почему-то обиделась:

– Ви есть большой шутниик, господиин, йа? Ви есть, заигрывайт? Там написано: «Алый леф есть немножко ам-ам крылатый телленок в белый тфорец с золотый окошшками».

– И что это значит?

– Это значиит яишница. Алее помидоор унд телятинка.

…В прежней жизни Горацио Кантабиле преуспевал как алхимик и отравитель. Короли и шарлатаны частенько к нему захаживали… Кто за «аква кантабили-фана», кто за противоядием. Иногда просто занять денег.

Имя Горацио стало частью легенды. Впечатлительные дамы при цирконском дворе описывали взгляд Кантабиле как «пламенеющий», «жгучий» и «пронзающий». Его считали вестником смерти, надменным и таинственным.

Все это так и не так.

Горацио был близорук. Он обладал никудышной памятью на лица и имена, путал собеседников, забывал дни рождения. А еще – самолюбие не давало ему покоя. Больше всего на свете Горацио боялся прослыть посмешищем.

Известно, что молчание алхимика – это золото. Горацио научился принимать таинственный вид и глубокомысленно помалкивать. Это помогало. К тридцати четырем годам алхимик обзавелся скверной репутацией, его боялись и ненавидели.

Судьбу отравителя Кантабиле переменила случайность. Шарлатан приказал приготовить яд, идеально сочетающийся с соусом для спагетти. Чтобы понять, как это сделать, Горацио предстояло научиться готовить.

– Вымой руки, – сказал повар новому ученику, – и дуй к плите. Да не вздумай какую-нибудь отраву сварганить.

Душу Кантабиле наполнил священный трепет.

– Слушаюсь! – отвечал он. – Будет исполнено!

Ночь, проведенная на дворцовой кухне, оказалась роковой; Знаменитый отравитель навсегда ушел из алхимии. В Цирконе же открылся новый трактир – «Свинцовая чушка».

Алхимические традиции не отпускали Кантабиле. Все блюда готовились в алхимической печи атаноре. На кухне мензурок и колб было больше, чем сковородок и шумовок; зал украшали гравюры, изображавшие Усекновение Главы, Философа с Флягой и Драка Трехголового; под потолком висело чучело крокодила; по углам стояли ступки и тигли. И уж конечно же не обходилось без ртути и сулемы.

…Скрипнула ступенька. Горацио просунул голову в кухню:

– Как буайбес? – с ходу закричал он. – Что с крутонами?

– Трансмутация в стадии нигредо, – испуганно пискнул неофит-поваренок. – Очищаем эманацию лука от грубых вибраций шелухи.

Адепт-повар отвесил ему оплеуху, чтоб не путался под ногами, и ответил строго, по-деловому:

– Алхимическая свадьба, сударь! Фенхель соединяется с чесноком.

Кантабиле вихрем пронесся вокруг печи. Трансформация креветок и лука-шалота в буайбес была в самом разгаре. Огненный Лев убивал в горшочке Небесное Солнце, а Пеликан вскармливал томатным соком фенхель и апельсиновую цедру.

– Быть может, усилить огненное начало? – озабоченно спросил трактирщик.

– Не советую, сударь. Сухость и тепло приведут к возгонке первичной материи. Я бы рекомендовал ребис… в смысле удвоить чесночные сухарики.

– Не подведите, Фабрис. Я рассчитываю на вас. У нас в гостях сама жертвенная дева.

Через зал прошел Хроан – нагруженный сундуками, чемоданами, баулами и мешками. Следом шествовала старушонка в коричневой рясе, а за ней дама… хотя, какая там дама – ей и двадцати не исполнилось.

– Жертвенная дева, – зашептались по углам. – Страдает, бедняжка.

Посетители провожали госпожу Ляменто сочувственными взглядами. Девушка морщилась, словно от зубной боли. Дорога не лучшим образом сказалась на ней. Шафрановый сарафан помялся, золотые ожерелья болтались, словно финики на бечевке. Бледное лицо застыло в жалобной гримасе, а волосы… но хватит. Трое суток в карете – это вам не шутки.

– Я так устала от этого пути, – шепнула она старушонке. – Очень страдаю.

– Отзывчивость нас губит, милочка, – в тон отозвалась та. – Попомни мои слова: шарлатан и денье не заплатит переживных. – Она поджала губы и кивнула со значением.

Девица в ответ печально вздохнула. На самом верху лестницы она чуть замешкалась: платье зацепилось за сучок в перилах. Будь Истессо повнимательней, он бы заметил взгляд, которым одарила его юная жертва. Увы! Прочих достоинств у Хоакина было в избытке-наблюдательности не хватало.

Зато ее хватало кое-кому другому.

– А она ничего, симпатичная. – Фея толкнула Хоакина локотком. – Как тебе?

– Ты о ком?

– О девушке. Этой… жертве.

– Слишком бледная, – безапелляционно заявил Хоакин. – И вид такой, будто ей башмаки жмут.

– Это пройдет. Имей в виду: она на тебя посмотрела. Со значением, заметь. Я в таких делах разбираюсь.

– Правда?

– Точно.

Подошла служанка с подносом. Загремели реторты и горшочки, и Маггара забыла обо всем. Следовало также покормить ящерку. Стрелок выложил на стол табакерку, Инцери выбралась и принялась застенчиво лизать скатерть.

– Веди себя прилично, – предупредила Маггара. – Еще нам пожара не хватало.

– Сама дура, – отозвалась саламандра и вскарабкалась на плечо Хоакина. – Что хочу, то и делаю. Хок, – заскулила она. – Хок, слушай!

– Что случилось?

– Я на ушко скажу. – Инцери покраснела. – При Маггаре я стесняюсь.

– Ну рассказывай.

Инцери торопливо зашептала, и лицо Хоакина посерьезнело. Он протянул табакерку:

– Залезай. Пожара нам действительно не хватало.

Он обернулся к фее:

– Маггара, мы ненадолго. Стереги место. И попробуй разузнать, вернулся ли Фероче в Циркон.

Фея беззаботно кивнула. В других землях Майская Маггара была бы ненадежным сторожем. В других, но не в Тримегистии.

Волшебники хорошо знают, что такое обидеть фею. Феи дарят подарки, это знают все, но подарки бывают разными. Хотите после каждого слова плеваться розами? А портить ковры землей и раздавленными фиалками? Я уж не говорю о горшочках с вечнокипящей кашей. А чего стоят волосы из чистого золота и хрустальные глаза!

Маггара огляделась и притянула тарелку поближе.

– Ну-с, приступим к кутежу. Что у нас на первое?

Первым оказалось блюдо «Король четырех первоэлементов». В густом бульоне плавали морковные короны, колечки перцев, волоконца куриного мяса. Вода, земля, огонь и воздух. Хоакин погубил лучшие годы молодости, питаясь в лесу отбросами, – поняла фея, проглотив первую ложку.

За «Королем» последовали «Союз Феникса и Белой Королевы» (рисовая каша с кленовым сиропом), «Философы около Дерева» (блинчики с укропом) и «Солнце, восходящее над городом» (бокал бюфю).

Захмелевшая и сытая фея сидела на краю стола, болтая ногами, и с интересом разглядывала посетителей.

– Скучаете, сударыня? – подпорхнул к столу вертлявый типчик. – Позволите составить компанию?

Фея вздохнула и опустила ресницы. Слово «подпорхнул» следует понимать буквально. За спиной незнакомца дрожали полупрозрачные крылышки, и ростом он был не выше воробья.

– Редко встретишь кого-нибудь из наших, из Благого Двора. – Гость уселся на краю корзиночки из-под хлеба. – Мое имя – Гилтамас, сударыня.

«Хорошо, что Инцери нет рядом, – подумала Маггара. – В сильфа невозможно не влюбиться. А выражать чувства Инцери не умеет: когда влюблена – насупливается, словно сыч, а ночью плачет в подушку».

• Предыдущая
• 15/74
• Следующая