Найти «Сатану» - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 9

— Вот гады! Жалко дядю Яшу. Слухи-то ходят, что наши там воюют, но когда вот так… Аж мурашки по спине…

— Шестнадцать дней всего там пробыл. И всё в тайне, на памятнике написали: «Трагически погиб». Как будто он просто разбился, а не на войне… Да ты поешь, пока картошка не остыла!

Георгий достал из ящика стола вилку, зацепил кусочек: какой уж тут аппетит?

— В газетах, — отец ткнул пальцем в лежавшую на крае стола позавчерашнюю газету «Труд», — о чём угодно написано: о передовиках производства, о надоях, урожаях. А вот о том, что наши ребята воюют и героически погибают, — ни слова! Иногда проскочит — мол, в Афганистане законное правительство воюет с мятежниками, и всё…

— У нас ребята болтали, что, вроде, есть там такие секретные подразделения наши, что если их кто-то увидит, то всех убьют, даже наших.

— Что за ерунда? — удивлённо взглянул на сына Петр Семенович. — Вы там вообще поменьше болтайте на эту тему! Не хватало ещё из училища из-за длинного языка вылететь!

— Не вылечу! — уверенно сказал Георгий. — А как думаешь, правда есть такие подразделения?

— Глупости не говори! Ты же офицером скоро будешь… Сам подумай: зачем убивать, если всегда можно ввести в заблуждение?! И не только противника, а если нужно, то и своих. Разрабатывается легенда прикрытия, и под ней работаешь…

— Как это?

— Да по-разному! Помнишь, ты все расспрашивал, почему у меня самолет «хитрый»?

— Ну…

— Потому что часто полеты главкома надо маскировать, чтобы никто не знал — куда и зачем он летит.

— И что?

— А вот что… — Петр Семенович протянул руку и взял с газовой плиты коробок спичек. Положил его плоской стороной на стол и придвинул к сковороде с картошкой. — Часть пути я лечу так… — Он поставил коробок на ребро и двинул его к бутылке. — А часть так! И получается, что в одном квадрате летел один борт, а в другом — другой!

— Подожди, подожди… — не понял Георгий. — Как так получается? Самолет ведь один и тот же?

Отец кивнул:

— Самолет один, да транспондеров на нем два!

— Это еще что такое?

— Приемопередатчик, который на запрос с земли автоматически посылает идентификационный код. На каждом борту один транспондер, а у меня — два! Захожу в диспетчерскую зону. — Петр Семенович ладонью изобразил летящий самолет. — Тут же приходит запрос: «Кто летит?» А мой идентификатор отвечает: «Борт «С-1149». Так его диспетчер и зарегистрировал. Перехожу в следующую зону контроля, включаю второй автоответчик, а он на дежурный запрос отвечает: «Борт «К-2101». Так и регистрируется. Попробуй потом разберись, кто куда летел! А если местность пустынная — степь, там, или тундра, можно еще на бреющем пройти, чтобы вообще под радар не попасть… — Отец приблизил ладонь к самому столу и провел над клеенкой. — Это мне Виктор Дмитриевич подсказал! Тогда сам черт не определит маршрута! Понял теперь?

— Понял… — удивленно ответил Георгий.

— Только имей в виду, эта информация с грифом «Сов. секретно». Я тебе раскрыл государственную тайну.

— А почему раньше не раскрывал?

— Да потому, что раньше ты зеленым пацаном был, а сейчас — без пяти минут лейтенант Советской армии. И опять же — сын мой… Да ты ешь, ешь! А я выпью… За упокой души его лётной!

Отец залпом опрокинул рюмку, поднёс к лицу кусок хлеба, понюхал и положил обратно в тарелку.

— Ну, батя, я тебе тоже тайну раскрою, — сказал Георгий, за обе щеки уплетая жареную картошку. Он отвлекся, и аппетит появился сам собой.

— Какие у тебя тайны? — покосился Петр Семенович. — Небось, жениться надумал?

— Нет. Особист меня завербовал.

— Вот оно что. — Отец невозмутимо налил еще рюмку. — На патриотизме или на компре?

— На компре…

Георгий рассказал, как было дело. Петр Семенович хмыкнул.

— Железная «компра»! Парень девушку без очереди провел мороженого поесть! Правда, удостоверение ты зря засветил, но всё равно за это головы не рубят…

— Ну, а теперь что? — спросил Георгий.

— Да ничего! Ты с ними не ссорься, на рожон не лезь. Если шпион объявится, диверсанты или другая угроза безопасности Родины, — ты, конечно, информируй. А если кто-то из ребят анекдот расскажет, то не пачкайся. Это уже не патриотизм, а стукачество.

— Да я, собственно, так и думал.

— Ну, и хорошо, что мы думаем одинаково.

На кухню бесшумно, бочком вошла Мария Ивановна.

— Слушай, Петя, ты похлопочи перед Виктором Дмитриевичем, чтобы Жору по распределению в Москве оставили.

Отец свел брови.

— Как ты думаешь, с какими глазами я к главкому подойду с такой просьбой? Когда я чего просил?

— Ну, хотя бы, чтоб в Афганистан не отправили…

— А насчет этого и просить не надо: стратегических ракет в Афгане нет, значит, и выпускнику ракетной академии там делать нечего. А в шахте посидит пару лет — все с этого начинают, это важный опыт.

— Ты ничего для себя не просишь. Другой бы уже давно в ордерской квартире жил, а не в служебной.

— Какая тебе разница? — привычно огрызался Петр Семенович. — Что, ордер комнат прибавит? Будем точно так же жить, как и сейчас…

— Свое — это не чужое, — возражала мать. — Случись что — и нас мигом выселят.

— Что может случиться? Я разобьюсь? Так семью никто не тронет!

Мать скорбно покачала головой и так же бесшумно вышла.

— Пап! А тебя в Афган не отправят? — пронзенный внезапно пришедшей мыслью, спросил Георгий. — Летчики там требуются.

Петр Семенович махнул рукой.

— Отправят, не отправят… Какая разница? Кому суждено сгореть, тот не утонет!

Георгий посмотрел Петру Семеновичу в глаза. От этого взгляда отец, показалось, смутился.

— Ну что ты, честное слово! То мать все учит: попроси то, попроси се… Теперь ты… Просить начальство — это последнее дело. Хотя Виктор Дмитриевич меня уважает, может, и выполнил бы просьбу. Только уважать, думаю, перестал бы. А что важнее: уважение или квартира?

Георгий хотел предложить задать этот вопрос матери, но передумал, подошел, обнял отца, прижался к крепкой спине, как когда-то в детстве.

31 декабря 1981 года

Москва

Такое количество телевизоров, как за два часа до наступления Нового года, в Советском Союзе не включается, пожалуй, никогда, даже во время показов знаменитых сериалов, собирающих у мерцающих экранов все поколения, опустошающих улицы и потому снижаюших уровень преступности. Чёрно-белые «Рассветы» в «хрущевках», цветные «Рубины» в «сталинках» и частных особняках, миниатюрные «Ровесники» на проходных предприятий, работающих в круглосуточном режиме… Может, это объясняется выраженным развлекательным характером передач, может, особым настроением населения, по-детски ожидающего чудесных перемен, которые объявит в поздравлении советскому народу первое лицо государства…

Но до этого момента часовая стрелка должна описать еще два круга, а пока в миллионах домов идет подготовка к знаменательному событию: готовятся традиционные оливье, селедка «под шубой» и винегрет, открываются зеленый горошек, сардины и шпроты, нарезается хлеб и «Докторская» колбаса, а в холодильнике ждут своего часа холодец, горчица, масло, «Советское шампанское», «Столичная» и «Московская» водка, а кое-где и коньяк, который широкого распространения в стране не получил — во-первых, дорогой, во-вторых, по устойчивому представлению широких народных масс, «пахнет клопами» и вопреки столь же устойчивым представлениям в охлаждении не нуждался, к винегрету и селедке не подходил и даже специально нарезанным, посыпанным сахаром лимоном не закусывался.

Но в семье Веселовых с коньяком были на «ты», поэтому бутылка французского «Мартеля» в холодильнике не пряталась, а гордо стояла рядом с финским клюквенным ликером «Арктика» посередине большого овального стола, сервировка которого тоже значительно отличалась от среднестатистических столов Страны Советов. Здесь были и красная икра, и крабы, и итальянский сервелат, и испанский хамон, и консервированный угорь, не говоря о шпротах, сайре, печени трески и паштетах из утки… Накрывающие на стол Веселов с Балаганским глотали слюни, да и вальяжно развалившийся на диване Дыгай, хотя и смотрел с интересом «Кавказскую пленницу», одновременно наблюдал за товарищами и время от времени восклицал: