Тень Аламута - Басирин Андрей - Страница 8
- Предыдущая
- 8/74
- Следующая
– И как это я не придушил мерзавца в колыбели, – в сердцах пробормотал он. – Аллах свидетель, обижают старичка… Обижают!
В спине что-то хрустнуло, поясницу прострелила немилосердная боль. Временами Гасану казалось, что позвонки превратились в ореховую скорлупу, а обломки трутся друг о друга и скрипят. Аллах великий, о как же они скрипят!
– Во имя Аллаха всемилостивейшего, милосердного, – начал старик молитву, – хвала Аллаху, Господу миров!
…Вот уже несколько лет Гасан ас-Саббах жил узником. Удивительное дело! Кто сумел заточить в крепость имама? Человека, чей авторитет в делах религии незыблем для тысяч ассасинов?
Страх. Вот тюремщик, безжалостней и внимательней которого не найти.
Жизнь Гасана стала отблеском заходящего солнца на скале. Делами в Аламуте заправляли Кийа Бузург Умид и его помощник Габриэль-Тень. Некоторые считали его сыном Гасана, но это неправда. Своих сыновей Гасан давно казнил.
Говорят, любой мастер рано или поздно перестает различать искусство и жизнь. Это и произошло с Гасаном. От ножей батинитов погибло бессчетно народу. Кто напишет повесть их жизни?.. Гасан был мастером заговора – и заговором стало всё его существование.
– Эй, Салим!.. – жалобно позвал старик, скатывая молитвенный коврик. – Куда подевался этот сын ослицы? Салим! Я не могу ждать!
Зашлепали по каменным плитам босые пятки. Появился Салим – унылый сириец в линялом тряпье. Парню недавно исполнилось тринадцать, и от него невыносимо воняло мускусом. Он торопливо разложил на полу письменные принадлежности и уселся у ног старца. Огонек лампы затрещал, разгораясь. От запаха дыма у ас-Саббаха болела голова, и холодный ветер с Каспия не приносил облегчения.
– Аллах покарает тебя за медлительность, Салим, – сварливо объявил Гасан. – Старичка обижаешь. Старичка всякий рад обидеть. – Потом задумался и добавил: – Ты хорошо пиши, Салим. Ибо так угодно Всевышнему. Я проверю. И начал диктовать:
– Человек может высказать о познании Аллаха одно из двух. Либо он говорит: «Я познаю Создателя Всевышнего разумом и рассуждением, не нуждаясь в учителе», либо он говорит: «Несмотря на разум и рассуждение, путь к познанию только в обучении»…
Диктовать ему приходилось на персидском – иного языка писец не знал. Сам Гасан не осмеливался взять калам в руки. Слабость сердца передалась его пальцам, и он опасался осквернить имя Всевышнего неудачным штрихом. Мальчишка же писал хорошо. Если б только знать, что случится дальше…
Мысли Гасана уплывали в далекую даль. Вот уж четверть века минуло с того дня, как франки пришли на Восток. Франкский имам Урбан объявил крестовый поход. По его слову тысячи людей отправились в путь. Горели города. Рушились троны. Старые династии превращались в пыль. Настало время исмаилитам взять власть в свои руки. Гасан задумался.
Крестоносцы крепко обосновались в Леванте: королевство Иерусалимское, княжество Антиохийское, графства Эдесса и Триполи. Чужаков всегда было мало, но опасности сплотили их, не давая впасть в междоусобицы.
Арабы же и тюрки постоянно грызлись между собой. Каждый новый эмир, бравший власть, начинал с того, что расправлялся со своими предшественниками. После смерти Иль-Гази остался лишь один эмир, способный отвоевать франкские земли: Балак ибн Бахрам. Эмир Халеба.
Балак силен и отважен, но слишком жесток. Он много думает о своих богатствах, а замену себе так и не подготовил. Если с ним что-то случится, противостоять франкам окажется некому. Место Балака займет его племянник Тимурташ.
А он – человек пустой. Игрок и развратник, убогий, бессмысленный. Остальные же – Зенги, Бурзуки – слишком слабы, чтобы взять власть. И потому…
Заметив, что мальчишка-сириец сидит и ничего не пишет, Гасан спохватился:
– Не спи, паршивый тарантул! Пиши дальше! – Мальчишка встрепенулся и со страхом посмотрел на хозяина. – «Первое, несомненно, ошибочно, – начал Гасан. – Ибо поддерживая свое мнение, мы отрицаем чужие. Но, отрицая, мы тем самым пытаемся учить других. Отрицание есть обучение и доказательство того, что отрицаемое нуждается в другом…»
В горле запершило. Мальчишка старательно скрипел каламом, высунув от усердия кончик языка. Гасан налил воды в чашку и со словами:
– Во имя Аллаха милостивого, милосердного! – принялся пить.
Страшно хотелось вина.
Что же франки? Кто из них может противостоять Балаку? Пожалуй, никто. Короля Иерусалимского Балак почти год держит в плену. Иерусалимом правят регенты. Из других франкских властителей только Жослен, граф Эдессы, чего-то стоит.
Жослен и Балак. Или, вернее, король Балдуин и Балак. Долг ассасинов – подумать, кого из них поддержать.
Гасан прикрыл веки. Сердце тревожно закололо. Аллах превеликий, как хочется выпить! Гасан облизал губы. Некстати вспомнился сын, которого он приказал сбросить со стены за пьянство. Всё это отблески, отблески на скалах…
Башня едва ощутимо дрожала. Через мягкие ковры и одеяла Гасан чувствовал это; чувствовал, как непрочен камень и зыбки деревянные перекрытия. В помещении стражи кто-то шептался. Послышался голос струн. В воздухе сладковато запахло гашишем.
Прочь! Прочь злые воспоминания! – Аллах – ты записываешь? – Он не существующий, не несуществующий, не знающий, не незнающий, не всемогущий, не бессильный, и потому…
Скрипи, калам, скрипи… Буквы сплетаются в узоры, заполняют книгу. В словах этих, в выморочной изуверской зауми – чужие жизни. Ради них ассасины берутся за ножи. Ради торжества темной истины гибнут люди.
Понемногу Гасан распалялся. Он рассказал маленькому сирийцу, что человек глуп, что его обязательно надо вести за руку. А на это способны лишь избранные имамы – такие, как сам Гасан. Мальчишка не спорил, но ас-Саббах уже впал в тягостное состояние брюзгливости, что так омерзительно в стариках, и не мог остановиться. Ему было страшно. За хитросплетениями слов он прятал холод, поднимающийся в душе при звуках ветра за окном. При шелесте покрывал и шорохе шагов.
Аламут наполнен потайными ходами. В башне их нет, но кто знает?.. Все в Орлином гнезде только и думают, как бы старичка обидеть. А уж что за стенами творится – подумать страшно!
Гасан сорвал с пальца кольцо. В кольце этом заключалось его спасение. Вязь знаков на ободке нисходила древностью своей к самому Сулейману ибн Дауду – властителю дураков и духов огня.
– Принимая во внимание и то, и это, все свидетельства и доказательства, скажу истинное. Посредством потребности мы познаем имама, а посредством имама познаем размеры потребности, подобно тому, как посредством дозволенности мы питаем необходимость, то есть необходимосущего, а посредством его познаем размеры дозволенности и дозволенных вещах.
Маленький сириец с трудом поспевал за наставником. Уже начиная со слов «потребность необходимосущего» он начал подозрительно ерзать.
– Сиди спокойно, о порождение всех ишаков на свете, – прикрикнул Гасан. – Чего тебе?
– Великий господин, – захныкал мальчишка. – Я хочу писать. Я боюсь!
За стеной послышался шорох. От него в животе ас-Саббаха поселилась гулкая пустота. Лампа светила всё тусклей и тусклей; сейчас старик обрадовался бы даже вонючим масляным плошкам – лишь бы разогнали тьму.
– И потерпеть не можешь?
– Ай, господин, не могу! Живот мой подобен арбузу на бахче. Воистину я сейчас умру!
От маленького сирийца несло потом и страхом. Шорох стал явственней, в караульном помещении кто-то захихикал. Смех оборвался, и Гасан мог поклясться, что услышал женский вздох. Но откуда здесь взяться женщине?
– Старичка, поди, обидеть хочешь? Аллах да проклянет твою несдержанность! Делай свои дела здесь же! Немедленно!
Мальчишка затрусил к окну. Гасан как зачарованный смотрел на тусклый огонек лампы. Пламя вытянулось в сторону ковра, занавешивающего стену.
– Стой! – крикнул Гасан мальчишке. – Остановись ради Аллаха!
По поверхности ковра пошли волны – убийца, пришедший за Старцем Горы, искал край, чтобы откинуть его и ворваться внутрь. Ватными пальцами ас-Саббах нащупал кольцо.
- Предыдущая
- 8/74
- Следующая
