Собственность и государство - Чичерин Борис Николаевич - Страница 58

Гегель, напротив, согласно с своею объективною точкою зрения, придает главное значение наследованию по закону. Семейство, по его учению, представляет собою общее и продолжающееся лицо, с постоянным имуществом, на которое каждый его член имеет свое Право. Отцу семейства принадлежит только распоряжение. С его смертью подчиненные члены вступают в принадлежащее уже им право; в этом заключается существо наследства. Но с расхождением семьи и с большим и большим отдалением степеней родства, это право слабеет и становится менее определенным. Вследствие того здесь выдвигается личное начало, именно, право распоряжаться своим имуществом в пользу друзей. На этом основано завещание. Здесь нравственное начало заменяется произволом; поэтому завещание не может иметь силы в противоречие с семейным правом. Только с ослаблением последнего оно получает значение, да и тут оно, по выражению Гегеля, всегда имеет в себе что-то противное и неприятное. На том же основании Гегель отвергает и установление фидеикоммиссов и субституций. В них, по его мнению, выражается произвольное предпочтение, отмеченного рода настоящей семье, основанной на любви[100].

В этом воззрении мы узнаем черты первоначального германского наследства. Но оно страдает и всею односторонностью этой системы. Личное начало, заключающееся в праве собственника распоряжаться своим имуществом, совершенно упущено из виду или устранено в пользу семьи, как носителя объективной нравственной идеи. Критикуя в этом отношении воззрение Гегеля, Шталь справедливо замечает, что если с одной стороны наследство составляет необходимое последствие семейной связи, то и с другой стороны, в силу самоопределения лица в отношении к собственности, самоопределения неотъемлемо присущего родителям, оно является вместе собственным делом последних, то есть даром и сообщением, вследствие чего дети не вступают только в распоряжение принадлежащим уже им имуществом, а действительно приобретают нечто новое, в силу воли родителей. На этом основано наследование по завещанию. Однако и Шталь, в свою очередь, становясь на нравственную точку зрения, впадает в порицаемую им односторонность. Он видит в передаче имущества детям обязанность родителей, а в завещании только ближайшее определение и дополнение наследования по закону. Он отвергает даже право собственника распоряжаться своим имуществом после смерти и признает внутреннее назначение родительского имущества, состоящее в том, что оно должно перейти к детям, единственным основанием, как наследования по закону, так и наследования по завещанию[101]. Очевидно, что при таком взгляде самоопределение лица в отношении к своей собственности, которое, по словам Шталя, никогда не теряется родителями, не имеет места. В таком случае, человеку не дозволено создавать чисто искусственные наследственные связи, что однако признается Шталем. Ясно, что в этом воззрении есть противоречие. Желая уделить место личному началу, Шталь не умел связать его с своею нравственною точкою зрения.

Вернее взглянул на этот предмет Аренс, который соединяет субъективную точку зрения с объективною. Наследование по завещанию, говорит он, можно защищать даже с формально юридической точки зрения, ибо обыкновенное возражение, что воля человека не имеет силы после его смерти, опровергается тем, что в юридических отношениях пространство и время имеют второстепенное значение: они не составляют причины возникновения и прекращения права. Поэтому смерть не уничтожает принятых при жизни обязательств, на которых основываются права других. Иначе она уничтожала бы всякие сделки, что немыслимо. Но кроме того, наследование по завещанию имеет и более глубокое основание в разумной природе человека и в свойстве полагаемых им себе целей. Как разумное существо, человек думает не об одном настоящем, но ставит себе цели и для будущего, иногда далеко за пределы своей жизни. Своим разумом и своими разумными целями человек принадлежит идеальному, бесконечному, не ограниченному никаким временем порядку, вследствие чего у многих народов завещания получают религиозный характер. В этой разумной деятельности лицо должно быть защищено законом.

С другой стороны, продолжает Аренс, наследование по закону основано на нравственно-юридическом значении семейного союза. Здесь личная воля отступает перед высшим, естественно-нравственным целым. В семействе человек имеет свою исходную точку; к семейству же возвращаются плоды его собственной деятельности. В особенности это прилагается к тем лицам, относительно которых умерший имел обязанности любви, благодарности и поддержки. Вследствие этого и наследование по закону имеет признанное многими народами религиозное значение[102].

Эти мысли совершенно верны. Эклектизм, в который нередко впадает школа Краузе, пришелся здесь кстати.

Прибавим, что замечательнейший из новейших писателей по философии права, Тренделенбург, держится тех же начал. И он восстает против атомистического взгляда, отрицающего распространение человеческой воли за пределы физической жизни. Такое ограничение, говорит он, осудило бы деятельность человека на искание минутных наслаждений. Приобретение же имущества для целей, идущих за пределы жизни, требует и права распоряжаться этим имуществом после смерти. На этом основано завещание. Но не одно личное начало, а также и семейная связь составляет источник наследственного права. В нем сталкиваются две различные цели, и задача законодателя состоит в том, чтобы их согласить, устанавливая пределы, в которых может действовать воля завещателя[103].

Можно сказать, что эти положения составляют результат всего предшествующего развития философии права. В самом деле, несмотря на различие взглядов, все означенные выше мыслители сходятся в том, что наследственное право составляет необходимую принадлежность человеческих обществ. Те, которые выводят его из естественного права, и те, которые хотят основать его на практической пользе, одинаково имеют в виду его утверждение, а не отрицание, и в этом они согласны с действительною жизнью, которая возвела наследство на степень всемирно-исторического явления.

На совершенно иную точку зрения становятся социалисты. Они совершенно отвергают наследство, в котором они видят главную причину неравенства и важнейшее препятствие человеческому развитию. Не только чистые коммунисты, но и реформаторы, допускающие отчасти начало личной собственности, подвергали наследство принципиальному осуждению.

Важнейшие возражения последовали со стороны сен-симонистов. Настоящее печальное положение рабочего класса они приписывали несправедливому распределению богатства. Труд не вознаграждается, а те, которые не трудятся, имеют избыток. Причину же этого неправильного распределения они видели в наследственном праве, которым установляется привилегия одних в ущерб другим. В средние века такого рода привилегии существовали и в приложении к сословным правам и к общественным должностям. Французская революция все это уничтожила и установила гражданское равенство. Но в приложении к частному имуществу сохранился средневековой порядок. Он должен быть уничтожен и тут. Частное наследование должно быть заменено справедливым распределением имущества общественною властью, на основании формулы: "каждому по способности и каждой способности по ее делам"[104].

В этой аргументации прежде всего поражает смешение частного права с государственным. Средневековой порядок наследования должностей основан был на том, что должности присваивались лицу, как частная собственность. Но такое присвоение противоречило внутреннему их значению. Должность, дающая одному лицу власть над другими, есть, по существу своему, общественное учреждение. Поэтому, с развитием государственных начал в новое время, наследственный их характер должен был уничтожиться. Напротив, имущество, приобретаемое лицом, составляет частное его достояние, а потому здесь частные способы передачи совершенно уместны. Частный порядок наследования, равно как и свободное отчуждение имуществ, столь же соответствуют существу последних, сколько они противоречат значению первых. Одно учреждение управляется началами частного права, другое началами права публичного.