Собственность и государство - Чичерин Борис Николаевич - Страница 38

Если же рабочим логически не может принадлежать право собственности на чужие произведения, если сам Родбертус отрицает у них это право, "как лично, так и в совокупности", то на каком основании можно приписать это право обществу как целому, то есть государству? В отличие от других социалистов, которые прикрывают неопределенность своих взглядов смутным понятием общества, Родбертус ясно сознает, что право собственности на произведения труда, а также власть распоряжаться этим трудом можно приписать только государству[61], ибо государство есть именно общество, организованное как единое целое, имеющее волю, следовательно, и права. Между тем никому еще не приходило в голову утверждать, что государство работает; если же оно не работает, то по какому праву может оно быть собственником произведений работы? Оно может быть собственником по праву овладения, ибо оно может налагать свою волю на внешние предметы; оно может быть собственником тех ценностей, которые, в силу государственного права, выделяются из частного имущества на общественные потребности; но на произведения труда как таковые оно не имеет ни малейшего права. А потому, если мы признаем, что труд составляет единственный источник собственности, то мы должны вместе с тем признать, что государство собственником быть не может. Можно говорить о народном труде, но не надобно забывать, что это не что иное как собирательное имя для обозначения совокупности трудящихся единиц. Трудится не народ, как целое, не государство, трудится отдельное лицо, ибо труд состоит в употреблении личных сил и способностей. Люди могут сколько угодно соединять и разделять свои силы, в основании все-таки лежит их личная воля, по крайней мере пока они признаются свободными лицами, а потому и вытекающее из этой воли право может быть только личным, а не общественным правом.

"Но, скажут поклонники новейших теорий, это - индивидуализм, а индивидуализм признается ныне никуда не годным". Без сомнения, индивидуализм! Но что же делать, если труд есть индивидуальное начало, если свобода, из которой он вытекает, есть индивидуальное начало, если право есть индивидуальное начало Объявить индивидуализм никуда негодным, видеть в людях только атомы общества и государства[62], значит отрицать свободу человека. Это и делают социалисты, иные с большею, другие с меньшею откровенностью. Излагая свои мечты о будущем устройстве человеческого рода, Родбертус указывает на пример восточного деспота, "собственника земли и людей". Все производство в его владениях составляет только одно хозяйство, потому что все ему принадлежит. Вместо этого деспота, говорит Родбертус, мы можем представить себе целый народ, который является совокупным обладателем всего, предоставляя отдельным лицам только право на доход с своего труда. Этот заступивший место деспота свободный народ "аналогическим образом руководил бы всем производством страны через посредство своего правительства и в общем интересе, так же как поземельный собственник или восточный владыка через своих слуг... Хозяйственные учреждения в таком состоянии имели бы, в силу этой совокупной собственности, такой же надзор над народными потребностями и производительными средствами народа и такое же полновластное распоряжение последними, как органы древнеперсидского деспота в силу его личной собственности... В силу этой совокупной собственности все частные хозяйства составляли бы юридически одно народное хозяйство", которым управляла бы "одна, поставленная во главе и выработанная народом национально-экономическая воля"[63].

Итак, идеалом человечества представляется хозяйственное устройство подобное восточной деспотии, где и земля, и люди принадлежат одному владыке! При этом говорить о свободе значит или вовсе не понимать, что говоришь, или намеренно употреблять слова, лишенные смысла. Отношения членов к целому не могут быть одинаковы там, где все люди свободны, и там, где все люди рабы. Слуги восточного деспота властны всем распоряжаться, потому все ему принадлежит, и земля и люди. Свободными же людьми, а равно и имуществом свободных людей так распоряжаться нельзя. Свобода состоит именно в том, что каждый сам хозяин своего лица и имущества. Если уже мы решаемся приписать обществу такую власть над членами, то надобно идти по стопам Прудона, и сказать, что человек сам себе не принадлежит, что он создание общества и вечно обязан на него работать, потому что состоит у него в неоплатном долгу; но тогда уже о праве собственности, проистекающем из труда, не может быть речи. Конечно, на пути нелепости можно остановиться где угодно; но последовательность имеет, по крайней мере, ту выгоду, что не затмевает истину в глазах людей, неспособных разобрать связь понятий.

Таким образом, из того, что труд составляет источник собственности, вовсе не следует, что источником собственности может быть только настоящий физический труд чернорабочих, которым поэтому должна принадлежать совокупность произведений. Источником собственности точно так же становится труд, положенный в землю и капитал. Этот труд дает право как на самую землю и капитал, с которыми он связан, так и на произведения, получаемые с помощью земли и капитала. Поэтому землевладелец и капиталист имеют точно такое же право на произведения, как и рабочие, и весь вопрос состоит в том: чем определяется доля каждого? Этот вопрос ставится Адольфом Вагнером, который, несмотря на похвалы, расточаемые Родбертусу, не считает однако возможным держаться его теории. Но поставляя этот вопрос, Вагнер объявляет его неразрешимым и на этом основании в свою очередь, отвергает теорию, признающую труд источником собственности. Если бы, говорит он, существовал естественный способ раздела произведения, то на нем можно было бы основать юридический порядок собственности. Но такого естественного способа нет: в действительности, раздел всегда зависит от существующего юридического порядка; следовательно, когда мы самый этот порядок хотим основать на способе разделения произведений, то мы вращаемся в круге. Юридический же порядок не есть нечто вытекающее из природы человека; он представляет не более как произведение свободной воли законодателя, который между прочим принимает в соображение и требования труда, но руководствуется и разными другими побуждениями (Grundlegung, стр. 484-485). Отсюда Вагнер выводит, что истинное основание собственности заключается не в природе человека, не в занятии, не в труде, а в изменяющейся воле законодателя, вследствие чего и самый порядок собственности может изменяться, смотря по соображениям, которые имеет в виду законодатель (стр. 487-488).

Вся эта аргументация основана на путанице понятий. Нельзя не согласиться с тем, что естественного способа делить произведения не существует. Какая доля дохода с производства достанется землевладельцу, капиталисту и рабочим, это зависит от тысячи разнообразных и изменяющихся условий, которые уловить невозможно. Один раз рабочему достанется только скудная плата, а землевладелец или капиталист получит значительный барыш с произведений; в другой раз рабочий получит хорошую плату, а землевладелец или капиталист понесет убыток. Но именно поэтому юридический порядок никогда и не берет на себя решения этого вопроса; теория же, признающая труд основанием собственности. вовсе и не требует его разрешения. Теория труда утверждает только, что приобретенное трудом составляет собственность того, кто работал, а приобрел ли он больше или меньше, это до теории вовсе не касается. С своей стороны, юридический порядок освящает это начало, и этим он ограничивается. Спрашивается: есть ли признание этого начала дело законодательного произвола, или оно вытекает из вечных требований правды, следовательно, и природы человека?

На этот вопрос Адольф Вагнер, на расстоянии нескольких страниц, дает два совершенно противоположных ответа, из чего ясно, что он не выяснит себе, ни в чем именно заключается вопрос, ни каковы требования правды, ни что такое природа человека. На стр. 472 он говорит, что теория труда, так же как и теория овладения, одинаковы в том отношении, что обе хотят собственность, как юридическое установление, основать на простых фактах, а это составляет ошибку в самой точке исхода, ибо факт становится правом единственно через волю законодателя, который может принять в расчет те или другие соображения справедливости или целесообразности. На стр. же 481 он говорит, что в первобытных отношениях, "постулат теории труда, в силу которого рабочий, посредством работы, приобретает право собственности на произведения своего труда, вполне справедлив и собственно сам собою разумеется, или логически последователен". Еще высшее значение он признает за этим началом при осложнении отношений: чем более труд становится первенствующим, "тем более постулат теории труда, как важнейший и правильнейший в сравнении с постулатом теории овладения должен быть признан юридическим законом и получить преимущество, на основании справедливости к работникам и целесообразности в интересе целого".