Собственность и государство - Чичерин Борис Николаевич - Страница 109

Более практические средства предлагает бельгийский экономист Лавелэ. Он считает получение участка земли для обработки прирожденным правом человека, правом, которого человек не может быть лишен без нарушения справедливости. В доказательство он заимствует из общего арсенала социалистических писателей, то есть у Прудона, пример островитян, отталкивающих выброшенного на берег мореходца. "Представим себе, - говорит он, - что мы владеем островом, на котором мы живем плодами своей работы; к берегу пристает человек, потерпевший крушение: каково его право? Может ли он сказать, ссылаясь на единогласное мнение юристов: "вы заняли землю в качестве человеческих существ, потому что собственность составляет условие свободы и культуры, потребность существования, естественное право; но и я человек, и я имею право существовать. Следовательно, и я могу, на том же юридическом основании, как и вы, овладеть участком земли, чтоб жить на нем своею работою". Если мы не признаем основательности этого требования, - говорит Лавелэ, - то не остается ничего более, как бросить потерпевшего крушение обратно в море... Без сомнения, - замечает он далее, - мы можем также помочь ему или дать ему работу за плату; но это будет действие человеколюбия, а не юридическое решение. Если он не может требовать себе части производительной почвы, чтобы жить своею работою, то у него вообще нет права"[177].

Это прирожденное право человека, по мнению Лавелэ, признавалось первобытными обществами, которые делили землю поровну между своими членами. Никакой договор о разделе не может уничтожить это право, ибо договор тогда только имеет силу, когда он согласен с справедливостью. Факт, что предки так постановили, недостаточен для того, чтобы решение их <могло> приобрести уважение[178]. В настоящее время задача состоит в установлении такой общественной организации, в которой каждый получал бы законно принадлежащую ему собственность. Относительно земли эта цель может быть достигнута обращением ее в общественное достояние. В этих видах Лавелэ предлагает ограничить права боковых наследников и установить налог на наследство, посредством которого можно постепенно выкупать поступающие в продажу земли[179].

Лавелэ остановился на этой полумере; но очевидно, что его аргументация идет гораздо далее. Если мы примем его посылки, то мы придем к чистому социализму. "Ясно, - говорит он, - что дело идет не о том, чтобы каждому дать участок земли, а о том, чтобы дать ему рабочее орудие или круг деятельности"[180]. Но в таком случае вопрос о поземельной собственности отходит на второй план, и требование пришельца, чтобы ему непременно дали участок земли, лишается всякого основания.

Из сказанного в предыдущей книге можно видеть несостоятельность всей этой теории. Все доказательства приведенных выше писателей основаны на смешении понятий. Собственность составляет естественное право человека в том смысле, что по естественному закону ему принадлежит то, что он приобрел свободным употреблением своих сил, а никак не в том, что каждому лицу общество должно уделить известную собственность. Во всяком случае из этого отнюдь не следует, что каждому должна быть присвоена поземельная собственность. Почему потерпевшему крушение непременно следует дать участок земли и почему доставление ему заработка не есть юридическое решение задачи, этого, конечно, не поймет ни один юрист. Едва ли это поймет и не юрист. И когда сам Лавелэ в заключение своего рассуждения объявляет, что дело вовсе не в том, чтоб каждому дать землю, а в том, чтобы дать ему рабочее орудие или круг деятельности, то этим самым обнаруживается в мыслях автора такое противоречие, которое подрывает всю его теорию. Заработная плата представляет собою именно круг деятельности и приобретаемую этою деятельностью собственность. Всего менее понятно, почему все человеческие отношения непременно должны определяться началами права. А что если потерпевший крушение искалечен и работать не может? Следует ли и тут устранить человеколюбие и держаться строго юридического закона?

Столь же несостоятельно и утверждение Спенсера, будто человек, занявший пустопорожний участок земли, тем самым противозаконно стесняет свободу других. Это возражение обращается не только против поземельной, но и против всякой собственности, даже против всякого владения. Если я живу на известной квартире, то я очевидно мешаю другим жить на той же квартире; если я ем кусок хлеба, то я мешаю другим есть тот же кусок. Ошибка заключается в смешении свободы с теми предметами, на которые она обращается. Свобода состоит в возможности располагать своими силами независимо от чужой воли, и в этом только отношении люди могут признаваться равными друг другу; предметы же, на которые простирается свободная человеческая деятельность, могут различаться до бесконечности, и количественно и качественно: тут равенства никакого не требуется. Во всяком случае пока на земном шаре есть пустые пространства, до тех пор о противозаконном стеснении не может быть речи. Уверять, что дикие народы, занимающие пустые земли и присваивающие их себе, посягают на чужую свободу и тем самым нарушают закон справедливости, значит смеяться над читателем. Конечно, при умножении населения вновь рождающиеся люди могут не найти пустопорожних земель в тех местах, где они родились; но это вовсе и не требуется свободою. Закон человеческого развития состоит в том, что вновь нарождающиеся поколения владеют тем, что им передано предками. При этом нет никакой нужды, чтобы каждый непременно имел землю. Кто желает ее иметь и не находит ее на месте жительства, тот волен отправляться в пустыни и присваивать себе никем не занятые пространства.

Но, говорит Спенсер, если мы раз допустим, что один клочок земли может сделаться частною собственностью, то и вся земля может обратиться в частную собственность, и тогда несобственники могут просто быть выброшены из земного шара.

Этим способом можно доказывать все, что угодно. С этой точки зрения нельзя допустить, чтобы кусок хлеба сделался частною собственностью, потому что если допустить это относительно одного куска, то следует признать то же самое относительно всего хлеба на земном шаре, и тогда несобственники должны будут умереть с голоду или сделаться рабами собственников. Можно доказать точно так же, что непозволительно строить дома, ибо если можно построить дом на одном месте, то можно застроить все места на земном шаре, и тогда не останется места для полей, и человеческий род должен будет погибнуть. Когда подобная аргументация употребляется философом, то можно только изумляться той философии, которая рождает столь необыкновенную связь понятий. Когда же Спенсер уверяет, что всякий, кто не владеет землею, становится рабом землевладельцев, то это - декламация, приличная в социалистическом памфлете, но совершенно неуместная в философском трактате. Известно, что есть вполне независимые люди, живущие в наемных домах и не имеющие ни клочка земли. До сих пор владельцы движимых имуществ не ощущали потребности вымаливать у поземельных собственников позволение занять пространство земли, где бы они могли поставить "пяты своих ног", по выражению Спенсера. Когда реалистическая философия прибегает к подобным гипотезам, она уносится в заоблачные пространства и теряет под собою всякую почву.

Столь же несостоятельны возражения Спенсера против присвоения земли путем труда. То магическое действие, посредством которого усваивается взрыхленная почва, есть проявление человеческой свободы и соединение ее с обработанным пространством. Конечно, если принять во внимание одни только физические операции, как делает Спенсер, то ровно ничего в этом не поймешь. Свобода есть духовное начало, и усвоение есть духовная, а не материальная связь человека с вещью. Во имя своей свободы человек вправе усваивать себе все, что не усвоено уже другими, и считать своим то, на что он положил свой труд. Этого права даже Спенсер не решается отрицать в отношении ко всякому другому отдельному человеку, который вздумал бы предъявлять притязание на вещь, усвоенную чужим трудом; но он утверждает, что подобное право не может перевесить предшествующего права всех людей взятых вместе[181]. Покинутым домом можно владеть, только пока не явился настоящий хозяин, а настоящий хозяин земли - человеческий род, которому земля дана Богом. Где же однако доказательство этого предшествующего владения? Реалистическая философия вдается тут в чистую мифологию. "Непознаваемое" Спенсера вдруг, когда нужно, превращается в личное Божество, дарующее известные права совокупности созданным им существ. Всего любопытнее, что Спенсер отрицает при этом у человечества право учинить раздел и требует, чтобы оно показало свое полномочие; но ведь и отдельное лицо, у которого хотят отобрать усвоенный им участок, может потребовать, чтобы человечество показало ему свои документы, как сделал бы и владелец покинутого дома, если бы кто-нибудь вдруг объявил себя хозяином. Какую же данную Богом хартию предъявит человеческий род?