Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина - Страница 37
- Предыдущая
- 37/85
- Следующая
— Ой, — сказал кто-то, обернувшись. — А вы… тут?
— Тут, — мрачно ответила Евдокия, не зная, как быть дальше.
Отругать за безделье?
Или ватрушку попросить? Или не попросить, но, пользуясь положением, изъять? В конце концов, обедать на рабочем месте…
— А булочки хотите? — шепотом поинтересовалась новенькая чернявая продавщица.
— Хочу.
— С чаем? — уточнила вторая, на всякий случай от новенькой отодвигаясь.
— С чаем…
Пускай. Все одно сегодня день странный…
Кружку подали, и ватрушку в руку сунули, и усадили, правда не в кресло — кресла стояли исключительно для посетителей, из красного бархата, с позолотою обильной, — но на унитаз, застеленный чистым покрывалом.
— Тихо сегодня? — поинтересовалась Евдокия, чтобы хоть как-то нарушить воцарившуюся тишину.
— Тихо… — хором вздохнули продавщицы.
Ватрушка была удивительно сладкой, травяной чай — ароматным. И с каждым глотком его становилось легче. Исчезала непонятная тяжесть, и желание немедля вернуться домой уходило, и мысли появлялись, этакие нехорошие мысли про ведьмаков и проклятия.
Головную боль.
Грача.
Про сестриц дорогих, которым было бы в радость, случись с Евдокией какое несчастье.
И, верно, задумалась она прекрепко, оттого и не услышала, как зазвенел колокольчик, возвещая о появлении клиента, и продавщицы, позабывши о ватрушках, поспешили к двери, дабы клиента оного встретить…
— Дуся! — Сей бас заставил вздрогнуть и очнуться. — Дуся, ты тут!
— Тут, — согласилась Евдокия и поспешно слизала с пальца сахарную пудру.
— Дуся! Я счастливый тебя видеть!
— А я уж как рада… — Она поднялась аккурат вовремя для того, чтобы уклониться от объятий. — Вижу, у тебя все хорошо…
За прошедший год Аполлон изменился мало, разве что обрел некий столичный лоск, во всяком случае, нынешняя рубаха его, ярко-алая, шелковая, расшитая по вороту псевдонародным орнаментом, явно была куплена в центральной лавке. Как и полосатые штаны, перехваченные золоченым кушаком. Золотые Аполлоновы кудри были завиты и уложены, обильно смазаны воском и бриллиантином, отчего казались литыми. И Евдокия испытала преогромное желание пощупать их.
— Плохо! — возвестил Аполлон и, верно в избытке чувств, ударил себя в грудь кулаком. Кулак был внушителен, и грудь загудела.
А может, не грудь, но железный статуй, которого Аполлон держал под мышкой.
— У меня все плохо!
Он даже всхлипнул и статуй поставил на крышку ближайшего унитаза.
— Ты погляди только!
Статуй оказался козлом, слегка кривобоким, на редкость тощим, как сказала бы матушка — лядащим. Левый рог его был чуть короче правого, спина поднималась горбом, а ноги и вовсе в стороны пузырями расходились.
— Козел, — сказала Евдокия и потрогала статую.
Металл был холодным.
— Козел! — Аполлон произнес это слово так, что сразу стало ясно: козел не просто так себе парнокопытное, но сокрыт в нем некий тайный, сакральный даже смысл. — Они вручили мне козла!
Он тоненько всхлипнул и смахнул пальчиком крупную отборную слезу, что выкатилась из левого глаза. Правый оставался сух и смотрел строго, ожидая от Евдокии сочувствия.
Но ныне не было у нее желания козлам сочувствовать.
От продолжения беседы ее избавил тот же колокольчик и новые посетительницы, вид которых напрочь лишил Евдокию способности мыслить здраво, если сия способность, конечно, еще оставалась при ней.
— Аполлон! — Густой бас Гражины Бернатовны заполнил зал. — Аполлон, мальчик мой!
— Полечка, ты ведешь себя не совсем верно…
— Мой сын сам знает, как себя вести!
— Комиссия ждала благодарственной речи… мы приготовили фуршет… — Брунгильда Марковна сделала попытку обойти свекровь, но была остановлена взмахом могучей руки.
— Твоя фуршета никому не надобна! — Гражина Бернатовна ступала тяжко, важно. В новом парчовом платье, с юбками столь пышными, что не ясно, как они в дверь прошли-то, она гляделась весьма внушительно. — Полечка, ты страдаешь?
— Страдаю. — Аполлон смахнул вторую слезу. — Мама! Они мне козла сунули!
— Полечка, ты все неправильно понял…
— Мой сын страдает! — возвестила Гражина Бернатовна, краснея лицом.
А Евдокия мысленно отметила, что красное лицо с цветом платья весьма гармонирует… почти как широченный воротник, на котором голова Гражины Бернатовны лежала, будто бы на блюде.
Высокую прическу ее украшали восковые яблоки и груши, а из темечка торчало длинное петушиное перо. Когда Гражина Бернатовна наклонилась, Евдокия разглядела и птичку, крохотную колибри, не то свившую гнездо, не то запутавшуюся в темных, явно подкрашенных волосах.
— Я чувствовала, что этим все закончится! — От голоса Гражины Бернатовны позвякивали хрустальные подвески на люстре, а тяжкая ее поступь заставляла покачиваться и унитазы. Из-под вороха юбок, щедро отделанных кружевом, выглядывали квадратные носки кавалерийских сапог. — Чувствовала всем своим материнским сердцем! А оно не вреть!
— Матушка! — взревел Аполлон, попытавшись увернуться от матушкиных объятий. — Они… козла… мне…
От обиды нижняя губа Аполлона выпятилась и затряслась, нос непостижимым образом сделался длинней, а лоб — уже, отчего само лицо обрело престранное сходство с козлиной мордой. Евдокия перевела взгляд на статую.
И вновь на Аполлона.
Красота неописуемая.
— Полечка, солнышко… конечно, они вручили тебе козла. Они всем козлов вручают. — Брунгильда Марковна была в желтом. Платье из яркой парчи, щедро расшитой стеклярусом, облегало тощее ее тело, узкие рукава подчеркивали неестественную худобу рук, а в треугольном вырезе виднелись полупрозрачные, синюшные какие-то ключицы.
— Ты… знала?!
О, сколько праведного возмущения было в этом голосе.
— Знала, — покаялась Брунгильда Марковна, поглаживая козлиные кривые рога. — Это не просто козел…
Она вздернула остренький подбородок, смерив Гражину Бернатовну взглядом, полным превосходства.
— Это Познаньский Козел! — Ударение Брунгильда Марковна поставила на первом слоге. — Тот самый Познаньский Козел, который вручается за особые достижения…
Она перевела дыхание и ткнула в круглый козлиный глаз.
— За индивидуальность. Непримиримость… за яркий талант…
Аполлон шмыгнул носом и на козла посмотрел без прежней обиды.
— Получить Познаньского Козела — это величайшее счастие! Мне стоило немалого труда уговорить пана Стрижецкого, чтобы номинировали именно тебя…
— Полечка — гений! — Гражина Бернатовна подобралась к козлу с другой стороны и ткнула в бок кривоватым пальцем. — Полечка и без твоей помощи получил бы любого козла… хоть познаньского, хоть краковельского…
— Ай не скажите. — Брунгильда Марковна скрестила руки на впалой груди. — У Макицкого сын давеча сборник поэтический выпустил. А у Бружневича новая аманта, тоже литературою балуется… да и остальные имеют кого продвинуть. Вы не представляете, какая в этой среде конкуренция…
— Ты мне про конкуренцию не сказывай…
— А вам, мама, ни про что сказывать не надобно. Вы слишком закостенелы…
— Я костенелая? — Гражина Бернатовна уперла руки в бока, и юбки ее опасно качнулись. — Это я-то костенелая? На себя глянь!
— Дуся, — Аполлон дернул Евдокию за рукав, — Дуся… они сейчас снова…
— Между прочим, ныне стройность в моде…
И Евдокия решилась:
— Идем, только тихо…
— А вам, мама, не мешало бы заняться собой… вы слишком много едите.
— Ты меня куском хлеба попрекаешь?! — взвизгнула Гражина Бернатовна, хватаясь за козлиные крутые рога. — Поля, твоя жена меня не уважает!
— Я не уважаю?! — Брунгильда Марковна от козла не отступилась и схватила его за тощую заднюю ногу. — Да я вас так уважаю, что слов нет! А вы меня…
— А за что тебя уважать?!
— Я вашего сына в люди вывела! — Брунгильда Марковна дернула козла на себя, но отпускать сей символ вящей гениальности сына Гражина Бернатовна не собиралась.
- Предыдущая
- 37/85
- Следующая
