Предают только свои - Щелоков Александр Александрович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/52
• Следующая

Из темноты в круг света вышагнул широкогрудый офицер в капитанских погонах.

— Подполковник Васильев? — спросил он, отбив громкий щелчок каблуками, и картинно отработал рукой бросок к козырьку фуражки.

— Да, это я, — ответил Корицкий. Они обменялись рукопожатиями.

— Прошу, — сказал капитан. — Машина ждет. Он нажал в первом слове на букву «о» с такой силой, что Корицкий без расспросов понял — встречавший его офицер в недавнем прошлом служил в Польше. Там он понял и оценил шарм польской великовежливости и взял кое-что на вооружение.

Ночь Корицкий провел в офицерской гостинице, где ему выделили одиночный номер — маленький тесный пенал, в котором стояла железная скрипучая кровать с жестким соломенным матрасом и фанерный шкаф — шифоньер работы местной промышленности.

Измотанный перелетом и, поездами, Корицкий с присущим ему умением отключился, едва голова коснулась подушки.

Утром к нему пришел капитан, который ночью встречал его на разъезде. Это был инструктор гарнизонного дома офицеров, он же руководитель местной изостудии.

Догадываясь, что подполковник из Москвы приехал в несусветную даль неспроста и что благополучие руководителя изостудии может поколебаться, если приезжий сочтет, что руководители гарнизонной культурной жизни мышей не ловят, капитан делал все, чтобы произвести на гостя благоприятное впечатление своей бодростью, громкостью голоса, компетентностью и непримиримым отношением ко всяким формалистическим вывертам и абстракционистским проискам в искусстве.

— К вашему приезду, товарищ подполковник, — доложил капитан, — в Доме офицеров открыта выставка самодеятельного творчества. В духе последовательного социалистического реализма. Представлены живопись, художественная вышивка, кружева…

Корицкий осмотрел все выставленное. Делал он это не столько из любопытства, сколько из желания укрепить у тех, кто с ним здесь общался, уверенность в своей принадлежности к армейскому культурному фронту. Поскольку творчество офицерских жен-рукодельниц было главным в работе кружков Дома офицеров, их произведения оказались в начале экспозиции. И, конечно, на самом видном месте — шитье жены командира дивизии. Не лучшее, но неизменно первое. Лишь после вышивок шли кружева и только потом — живопись. Картины размещались в узком полутемном коридоре, который вел от фойе к кинозалу.

— Вот наши шедевры. — Капитан широко отмахнул рукой в сторону экспонатов.

В аккуратных коричневых рамочках на стене висели картины, написанные маслом, акварелью, карандашами. Одного взгляда Корицкому было достаточно, чтобы понять: высоким искусством от всего, что было здесь выставлено, даже не пахло.

Вот домик на зеленой лужайке. Кукольный домик из кукольного, придуманного художником мира благополучия, в котором царили тишь и благодать. Густые липы по сторонам дорожки, посыпанные неестественно желтым песком. Крутые скаты соломенной крыши, сруб колодца на первом плане.

Вот мостик через речку. Ивы на берегу. Все плоско, бесхитростно, бесталанно. Еще один этюд запечатлел березы над заросшим ряской прудом. И тот же налет ученичества, школярства, фотографичности…

Корицкий разочарованно поморщился. Кой дьявол занес его сюда, в эту невероятную даль! Неужели трудно было предвидеть, что затеянное дело с самого начала обречено на провал? И деньги и время потрачены зря!

Случайно взгляд Корицкого упал на стопку картин в таких же коричневых рамочках, что и на стене, но небрежно составленных одна за одной в углу.

— Что это?

Он машинально нагнулся и потянул наугад одну из рамочек на себя.

— Это?! — В голосе руководителя изостудии прозвучали испуг и растерянность. Он даже протянул руку, чтобы забрать у подполковника заинтересовавшую его вещь. — Это можно и не смотреть! Это… Это издержки формалистических выкрутасов… — Капитан нашел понравившееся ему слово и зациклился нем: — Издержки формалистического недомыслия, если судить строго. Именно от такого искусства нас предостерегает Главное политическое управление. Я приказал убрать картины с глаз, но у нас так всегда… Не убрали. Я разберусь…

Корицкий взглянул на этюд, написанный маслом, отодвинув его от глаз на расстояние вытянутой руки.

На небольшом куске орголита пылало пожаром пламя красок. Пляшущий хаос огня, свиваясь в крутые спирали, разбрасывая в стороны всплески протуберанцев, вырывался наружу из темных, еще не успевших всколыхнуться глубин магмы. Ударная волна, рожденная извержением, вилась тугим жгутом по краям очага могучей вспышки. Дикой силой и несомненной самобытностью веяло от картины «Рождение» — такое название сразу же возникло у Корицкого, едва он взглянул на этюд.

— Чьей кисти эти издержки? — спросил Корицкий. Он хотя и видел в правом нижнем углу две буквы АК, но еще боялся поверить, что сможет найти художника где-то рядом. В картине было нечто обещающее, чего он пока не смог увидеть во всем, что просмотрел до этого.

— Это? — растерянно спросил руководитель изостудии. — Не поверите, лейтенанта Коноплева. Вроде бы и офицер толковый, отличный командир, но я бьюсь с ним, как рыба о стену, а он через раз свое пишет. Откуда это тлетворное влияние формализма — ума не приложу. Конечно, товарищ подполковник, на выставку я все отбираю сам. У меня фильтр жесткий. Пока стою тут — никакая абстракция не пройдет.

Последнюю фразу он произнес тоном, каким испанцы произносили знаменитое заклинание: «Но пассаран!» — «Они не пройдут!»

— Значит, у лейтенанта есть еще что-то, кроме этого?

Капитан замялся.

— Как сказать, — произнес он неуверенно. Отстаивая социалистический реализм, поскольку делать это его обязывало положение коммуниста-политработника, который подконтролен политотделу, капитан вдруг уловил в голосе подполковника неравнодушный интерес к формалистическим вывертам и сразу стал гадать: а что, если где-то там в москвах на руководящих высотах, с которых спустился в их степную глушь проверяющий, резко изменилось отношение к художественным направлениям, и теперь не только можно, но даже нужно поддерживать вольности в исканиях живописцев?

— Так есть или нет? — повторил вопрос Корицкий.

Руководитель изостудии к этому времени уже решил, что стоит рискнуть. Не затем же приехал подполковник, чтобы искать крамолу в художествах лейтенантов в глубинке, куда только один Макар из Министерства обороны пока и гоняет своих телят. А раз так…

— Найдем, если надо, — доложил капитан. — Только придется идти в мастерскую. И не сейчас, а вечерком. Там как раз будет работать Андрей Коноплев.

Так Корицкий нашел Андрея — будущего своего ученика. Лейтенант стоял у мольберта и даже не обернулся, когда услышал, что кто-то вошел в студию. Поэтому Корицкий заметил только широкую атлетическую спину Коноплева. Ее обтягивала хлопчатобумажная линялая футболка. Некогда красная от долгой носки она стала бледно-розовой. Между лопаток и подмышками, там, где чаще всего выступал пот, ткань, разъеденная солью, потеряла цвет и выглядела серой. Довершали костюм художника коричневые трикотажные брюки с начесом и желтые тапочки из парусины с резиной.

Корицкий мысленно прикинул, как бы выглядела эта фигура, если одеть ее во фрак, крахмальную рубашку, галстук бабочкой, но представить этого не смог. Слишком уж велик был разрыв между тем, что видели глаза и что пытался представить ум.

Стараясь не отвлекать внимания художника, Корицкий осторожно заглянул через его плечо на полотно. И удивился.

Работа еще не была окончена, но уже угадывалась картина. Ее писала рука самобытная, твердая, рука талантливая.

Художник вглядывался в натуру, не копировал мир глазом фотоаппарата. Кистью его водило чувство. Перед зрителем, волей мастера вознесенным над неоглядными далями, широким ковром раскинулась, распахнулась живая земля. На втором плане, уходя за горизонт, зримо дышало бесконечное зеркало океана. Спокойные краски, приглушенные мягкие тона, казалось бы, должны были успокаивать, снимать напряжение, тем не менее сила мастерства вдохнула в картину ощутимое чувство скрытой угрозы. Вглядываясь в дали голубого простора, зритель невольно испытывал волнение и тревогу. Океан завораживал и пугал. Предупреждал и угрожал одновременно.

• Предыдущая
• 15/52
• Следующая