Крысы в городе - Щелоков Александр Александрович - Страница 80

• Предыдущая
• 80/103
• Следующая

Шулер Рубинчик, потрошивший кошельки доверчивых простаков — лохов — за игрой в карты, объяснял суду, что в условиях свободного предпринимательства учит дураков осмотрительности.

Видимо, и мадам хотела предстать в глазах следователя не тем, кем была на самом деле, а в свете романтического ореола хозяйки нового мира.

— Спорь не спорь, — сказал Рыжов, — человек, который пытается торговать местами, которых у него нет и которые вряд ли будут, — далеко не венец природы.

— Вы, Рыжов, все еще там, в объятиях книжных классиков. Человек — чудо природы, венец творения! Ничему-то вас жизнь не научила. Вас, постоянно имеющего дело с миром, который является зеркалом нашего общества, отражением пороков человечества.

— Странно слышать такое от женщины. — Рыжов старался выглядеть как можно спокойнее. Слова Калиновской не просто задевали его, они били безжалостно, больно. Он сам давно думал, что дерьма вокруг все больше, чем расцветающих весной роз, но старался убедить себя, что именно розы, их красота определяют лицо мира.

— Оставьте хоть эту глупость, Иван Васильевич! Отдайте право делить род человеческий на мужчин и женщин гинекологам и политикам. Только в нашей Думе есть дурацкая фракция «Женщины России». Будто депутатки от других фракций и объединений не женщины и не из России. Я с вами говорю как с умным человеком.

— Я вам уже признавался, что считаю вас очень умной…

Калиновская поджала губы. Ответ ей почему-то не понравился.

— Спасибо, господин Рыжов. Меня вы уважили. А вот на человечество смотрите сквозь розовые очки. Да снимите же их. Снимите. Разве не видно, что вас окружают злобные и похотливые хищники? Почему вас вводят в заблуждение их интеллигентные морды?

— Простите, Лайонелла Львовна, но когда делают такие обобщения… то и сами говорящие словно бы подпадают под них. В жизни полно полутонов…

— Ерунда!

Она посмотрела на Рыжова и вдруг неожиданно ощутила знакомое волнение. Впервые человек, которого она неизбежно прикажет убрать, сидит перед ней и спокойно ведет разговор, хотя уже догадывается, какая судьба его ждет. Махни она только рукой, и этого дурацкого следователя прямой сейчас, здесь, перед ее глазами, распластают и порежут на куски. Понимание этого страшно возбуждало, будоражило чувства.

Она не знала, что совсем недавно о ней самой как о кошке, играющей с мышкой, думал Рыжов.

— Быть живым ослом куда лучше, чем мертвым медведем. — Она произнесла это с такой уверенностью, будто ей доводилось испытать и то, и другое.

— Возможно, — согласился Рыжов, — не стану спорить. Если честно, угорь у вас замечательный. Из Прибалтики? Вы разрешите, я побалуюсь…

«Он пытается меня завести, — подумала Калиновская с легкой долей раздражения. Ее задевало, когда на мужчин не действовало ее обаяние, умение одними своими намеками, как ей казалось, загадочными, нагнать на кого-то страху. И все же где-то в самом отдаленном уголке сознания она вынуждена была признать: — А держится он достойно».

— Глядя на вас, Рыжов, — сказала она, — я начинаю догадываться, почему вымерли динозавры. Условия катастрофически изменились, а они на все глядели по-старому, не могли понять нового, приспособиться к нему.

— Значит, мне следует отнести себя к динозаврам?

— Нет, не спешите. Это было бы слишком лестным сравнением. Я обратилась к такому примеру, чтобы вы лучше поняли, как оказались осколком старого разбитого уклада жизни. А понять этого вы не можете до сих пор и, пытаясь остановить поезд истории, считаете, что служите полезному делу, будто нужны обществу.

— А на самом деле не нужен?

— Абсолютно. Мир утратил одну из своих пошлых картин, изображавшую так называемую «власть трудящихся». Утратил раз и навсегда. И вы остались куском мозаики, который неизвестно куда укладывать. Так себе, ненужный цветной камушек…

— Спасибо за откровенность. В чем-чем, а в лицемерии вас упрекнуть нельзя.

— Налейте мне еще вина. — Она подвинула к нему свой бокал.

Запел сверчок телефона. Калиновская взяла лежавшую рядом с ней трубку.

— Да, это я. Да. Честно говоря, я не хотела бы держать его здесь до утра. Такие вопросы нужно решать сразу. Хорошо, я согласна. Но чтобы утром и не позже. Она положила трубку.

— Это о вас.

— Я понял. Третий собеседник не может приехать?

— Ничего, он приедет завтра. Ему очень хочется побеседовать с вами.

— Он такой же обходительный, как вы?

— Гуссейнов? — Она поперхнулась. Подумала, что вряд ли стоило называть до срока фамилию, но потом решила: а почему нет? — К сожалению, обрадовать вас не смогу.

— Догадываюсь. — Голос Рыжова звучал спокойно. Он налил еще вина и выпил. — У Сталина был неплохой вкус, верно?

Она не обратила внимания на его реплику. Ее беспокоили свои проблемы.

— Может, расскажете, что вам сообщил Крыса? — Вопрос прозвучал неожиданно, и Рыжов удивленно вскинул брови. Тут же овладел собой.

— Придется чуть-чуть потерпеть. Сейчас говорить об этом рано. Я же предупреждал вашего друга…

— Колесникова? — Калиновская спросила и тут же осеклась. Во второй раз за вечер.

Нет, далеко не такой искушенной, как ей хотелось казаться, была госпожа Калиновская. Но в руки она взяла себя мгновенно.

— Не хотите говорить мне, завтра расскажете другим. Боюсь, вас заставят это сделать.

— Догадываюсь.

— А теперь простите. — Она продемонстрировала рафинированную вежливость. — Уже достаточно поздно. У меня еще дела, потом пора спать. Давайте раскланяемся.

Рыжов печально улыбнулся.

— Как хороши, как свежи были розы… Надеюсь, мы еще увидимся?

Глаза Калиновской хищно сверкнули.

— Конечно. Между прочим, как вы спите?

— В смысле?

— Я спросила не с кем, а как.

— Сплю хорошо. Легко засыпаю и просыпаюсь отдохнувшим. Вас это интересовало?

— Тем не менее, Иван Васильевич, вам придется выпить это.

Она положила перед ним упаковку лекарства, украшенную оранжевыми полосами. «Эуноктин», — прочитал он надпись.

— Что это?

— Хорошее снотворное. Мои друзья предлагали сделать вам инъекцию, но в данных условиях это бессмысленно. Так что выпейте.

Рыжов вынул из коробочки пластинку, обтянутую тонкой фольгой. Выдавил из нее белую плоскую таблетку.

— Лучше две, — посоветовала Калиновская доброжелательно. Рыжов вышелушил из оболочки еще один кругляш. Положил оба на ладонь.

— Столько?

Она кивнула.

Он бросил обе таблетки в рот и проглотил.

— Итак, до утра, добрая госпожа.

Калиновская раздраженно повернулась и вышла из столовой. Туда сразу же вошел прямоугольный. Первым делом он налил себе полный фужер коньяка, который до сих пор никто не трогал. Взял рукой кусок угря.

— Пошли, — сказал он Рыжову, прожевывая закуску. На улице уже совсем стемнело. Два сопровождающих встали

по бокам и повели Рыжова по уже знакомой ему дорожке — к бане.

Оба охранника в этот раз были настроены миролюбиво. Они не злились, не подгоняли Рыжова, а тот несколько раз нарочито громко зевнул, демонстрируя желание спать. И даже сказал, ни к кому не обращаясь:

— Эх, посплю сейчас.

Его стражи скорее всего знали, что клиент подготовлен к долгому и крепкому сну, и потому к в а д р а т н ы й одобрил его желание:

— Валяй, батя, поспи. От сна еще никто не умирал. Щелкнул ключ в замке, открылся черный зев двери. Квадратный плечом легонько подтолкнул Рыжова внутрь помещения.

— Где тут свет? — спросил Рыжов.

— Зачем он тебе? Ложись и спи. Свет выключен. Дверь захлопнулась, заперев Рыжова в теплом сухом домике. Не мешкая ни секунды, Рыжов сбросил ботинки и осторожно в одних носках прошел в душевую. Открыл кран холодной воды, подставил рот под струю и стал пить большими глотками.

Когда вода встала у самого горла, он сунул в рот два пальца. Его тут же вырвало.

Эту процедуру он проделал три раза, стараясь очистить желудок от лекарства. Конечно, было жаль вкуснятины, которую он съел и выпил за ужином, но ради сохранения жизни приходилось идти на издержки.

• Предыдущая
• 80/103
• Следующая