Героиновые пули - Щелоков Александр Александрович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/69
• Следующая

— То что ты все это знаешь, меня не удивляет. Только вот я спросил «что», а не «как».

— Вообще-то, Леша, я тебе задарма в котелок уже столько наклал… А нонеча за просвещение платят.

— Нахал ты, господин лейтенант. Старший… — Алексей взял в руки ополовиненную бутылку, поболтал. Посмотрел как жидкость вращается в стеклянных стенках. Налил в стаканчики. — Я считал, что плата за просвещение натурой, в жидком, так сказать, эквиваленте, это более по-русски. А тебя все тянет к презренному металлу…

— Все, все, Моторин. — Крячкин потянул стакан к себе. — Ты мне сделал стыдно, и я даже готов все тебе объяснить в кредит. За будущую бутылку.

— Тогда валяй.

Они выпили. Помолчали. Крячкин взял свежий огурчик. Отрезал ему с обеих сторон жопки. Рассек пополам. Посолил. С хрустом вонзил зубы в должик.

— Так вот слушай. Самая массовая дурь сегодня — винт. Это перевитин. Его гонят умельцы из солутана. Это лекарство от кашля, бронхита. Новичкам на флет-хате или на кайф-базаре винт могут подать бесплатно. Только жри! Втянешься, сам понесешь денежки. Два кубика — пятнадцать штук. Эффект у винта сильный. Быстрое привыкание. Сильная ломка. Надрывная бодрость: пляши, гуляй, спать не хочется. И еще, говорят, сухостой. Короче, сильно влечет на половые подвиги. Тут уже СПИД — не СПИД — в расчет не берут. Важно что-нибудь поиметь…

— Давай дальше. СПИД — это уже их проблемы.

— Дальше гаш. Анаша. Травка. Или план, планчик. Среднеазиатская дурь. Тот, кто употребляет — анашист или планакеш. Продается товар в спичечных коробках или в пакетиках. Коробок — сто тысяч. Заправляется в папиросы. Чаще всего в «Казбек», «Север», «БМК».

— «БМК» — что такое?

— Ну, Ватсон! Это же элементарно. «БМК» или «БЛК» — «Беломорканал». Метр курим, два — бросаем. Покурил и три часа балдежа. План раскручивает на хиханьки-хаханьки. Глаза красные, масляные, смех дурацкий.

— Забили гаш. Давай дальше.

— Дальше круче. Это Гера. Можно Гаррик. Героин. Продается в шариках или в упаковках от жвачки. Порция — «чек». Походи на Кузнецком мосту — найдешь. Грамм тянет на сто-сто двадцать баксов.

— Да ты что?! — Изумление Алексея было искренним. — Сколько же нужно денег, чтобы жрать эту погань ежедневно?

— А потому, Леша, среди ворья и грабителей на каждых трех — два наркоманы.

— Ладно, гони дальше.

— «Расслабуха». Слыхал о таком? Ну, тундра! Это экстази. Принял и как говорят: «Бумс по мозгам». Таблетка — сто — сто пятьдесят баксов. Бери и гуляй. Еще димедрол. «Колесо». Сам не пробовал, но говорят — бросает круто.

— И все это жрут, нюхают, вкалывают?

— Кто нюхачит, а для кого бизнес. Знаешь, какие денежки на этом гребут наркодельцы?

— Теперь представляю. Неужели люди этого не понимают?

— «Хомо сапиенс» — человек разумный — это придумано для самоутешения человечества. Куда точнее было бы сказать «хомо дурошлепус». Ты хоть раз видел, кто бы полез на Останкинскую башню и сказал: «Разок прыгну. Не понравится — больше не буду»?

— Прыгают же.

— Самоубийцы. Но наркоту никто ради самоубийства не принимает. На такие случаи есть яд. Дурь пробуют сначала из любопытства: «Разок нюхну. Не понравится — больше не стану». И тама…

— Просёк. Как я понимаю, все это задавить можно только бульдозером. Проймал толкача и по асфальту размазал…

— Ты что это, Моторин?! — Крячкин взялся за второй огурец. — Так же нельзя.

— Кому, мне? Мне — можно. Тебе, Денис, нет. Ты у нас внутренний орган. Потому можешь только слушать. Я скажу так. Эту суку, которая Колю в гроб вогнала, я найду. И покараю. По полной мере… — Алексей чиркнул себя по горлу пальцем, демонстрируя, что он имеет в виду. — Он, гад, брата угробил, теперь мое право на ответ…

Крячкин оторвал от стола хмельную тяжелую голову, посмотрел на Алексея красными от перебора «Столичной» глазами. Поморгал, стараясь согнать с себя сонную хмельную одурь. С трудом ворочая языком, заплетыкаясь на каждом слове, выговорил:

— Не, Леха, не-е… Не-и-ль-зя. Эт-то не по закону…

— А дурью других травить это по закону?

— Нет, но мы боремся. Ловим и перпро… — язык перестал повиноваться и Крячкин начал снова, — препровождаем. А там суд и последствия. Короче, наше дело с тобой не допускать и отлавливать…

Он посмотрел на Алексея и громко икнул.

— Вот ты и препровождай, пока жив. Слыхал, намедни четырех ваших ментов срезали? Дождались…

— Осведомлен. — Крячкин снова икнул и ладонью вытер губы. — Такое не простим, не забудем… Поймаем — увидят.

— И что? Под суд? Пятнадцать лет строгого режима?

— Лично я поймаю — убью. — Было видно — Крячкина задело, и он сам впервые преступил в мыслях через ту черту красных флажков, которыми для него обложили границу, разделявшую дозволенное и запретное. — Кто убил мента — тому жить нельзя…

— А нас, быдло, значится, можно мочить без возмездия?

— Сажают их, — неуверенно возразил Крячкин.

— Не на кол же, хотя надо бы…

Голос Алексея прозвучал мрачно с той твердостью, как звучал в день, когда была произнесена фраза: «Теперь, абрек, тебе новые зубы потребуются».

Банька, которую Богданов обещал Грибову, оказалась настоящей русской каменкой. Рубленая избушка, почерневшая от времени, стояла на берегу Проньки. Низкий потолок. Очаг с вмазанным в него казаном. Раскаленные камни в очаге. Кипяток в котле. Холодная вода в сорокаведёрной бочке. Деревянный полок вдоль глухой стены. Распаренные веники в шайке с горячей водой…

Они разделись на улице, сложили одежду на лавку возле двери.

— Готов? — Богданов хлопнул Грибова по мягкой влажной спине. — Тогда с богом.

Они вошли в баньку и Богданов плотно прикрыл дверь.

— Начнем помалу. — Богданов взял деревянный ковшик, зачерпнул из казана воды и плеснул на раскаленные камни. Облако пара поднялось вверх, заполняя пространство баньки. Второй, третий ковшик и помещение затянула сизая мгла, влажная и жаркая.

— Для начала неплохо, — сказал Богданов. — Будем подбавлять парок мало-помалу. Пусть откроются поры.

Он что-то плеснул на камни, и воздух наполнился острым ароматом, который Грибов не сразу сумел узнать.

— Что это?

— Эвкалиптовое масло. Для естественной ингаляции. Или у тебя аллергия? Тогда прости…

— Нет, все нормально.

Грибов уже ощутил как тело наполняет блаженная расслабленность. Он сел на полок.

— Ложись, ложись, я тебя слегка похлещу. — Богданов вынул из шайки веник и взмахнул им в воздухе. Грибов ощутил обжигающее дыхание пара, приятно опалившее спину. Он покряхтел и улегся на живот, растянувшись во весь рост на широком полке.

Богданов взмахнул веником и для начала совсем легонько, ласкающе прошелся прутьями по потному телу.

— Держись, Владимир Семенович, сейчас начну. В бане я как есть беспощадный.

— Не запорешь?

— Зачем? Я пригласил тебя сюда, чтобы предложить сотрудничество и вдруг такое… Как ты на такое смотришь?

— Предлагаешь роль осведомителя?

— Господи, придет же такая блажь человеку в голову! Тебя в любое время и совсем недорого продадут другие. Я хотел бы сам войти в Систему…

Богданов сказал это так просто и буднично, что Грибов не сразу понял, как воспринять его предложение. Он хотел переспросить, но Богданов жестом остановил его.

— Все вопросы потом. Сейчас я изложу собственное видение проблемы…

Грибов поджал губы и кивнул, соглашаясь.

— Обрати внимание: я предельно откровенен. Спросишь почему? Повторю ещё раз: все продумано до мелочей. Систему я прихлопну. Еще до того, как мы оба вернемся в Москву.

— За чем же встало дело? — Грибов чувствовал в словах Богданова нотки наигранности. И в самом деле, если он способен прихлопнуть Систему, зачем об этом рассказывать? Обычно делается иначе: неожиданный удар, потом уже дружеская беседа в форме допроса под протокол. — Если все так просто, к чему столько сложностей — приглашение, уха, банька?

— Вот! — Богданов оживился, довольный догадкой собеседника. — В этом все и заключено. Мне нужна инфраструктура Системы. Хотя в таком виде, в каком она сейчас находится, все это требует обновления.

• Предыдущая
• 13/69
• Следующая