Моника (ЛП) - Адамс Браво Каридад - Страница 31
- Предыдущая
- 31/65
- Следующая
- За вашу боль ребенка, Хуан, за эту жалость, которую никто не проявил, и за все, что вас еще ранит.
Она смотрела в его глаза с новым, неожиданным волнением, показывая сердце, и он побледнел, избегая этого взгляда. Под белой атласной кожей бежала с новым жаром красная тропическая кровь. На мгновение стерлось все: прошлое, мечты, воспоминание других горящих губ и глаз. Посреди корабля Хуан Дьявол поднялся, словно наполнился весь, словно целый мир был в его непокорных волосах, могучих руках, чувственных губах и больших итальянских глазах.
Моника задрожала, когда он освободил руку из ее нежной тюрьмы, когда рука легла на хрупкую талию, медленно отводя к запертой двери единственной каюты Люцифера. Она чувствовала, словно ее пронзила незнакомая сила и одновременно слабость, словно она сдалась. Она не была способна сопротивляться, возражать. Словно пена волн, которые приносило и уносило море, она принадлежала Хуану Дьяволу.
- Доброй ночи, Моника, отдыхай. Спи хорошо, потому что завтра будет бурный день. Есть на что посмотреть в Сент-Кристофере. Тебе понравится.
Он бесшумно удалился, тихим и твердым шагом босых ног, а она неподвижно и пораженно стояла с одним именем Хуана в горле и жаром широких рук, разжигавших атласную кожу. Почему он оставил ее сейчас? Почему не подошел к ней, словно с сомнением ожидая первую ночь? Без него как будто закачался весь мир; без него она почувствовала одиночество, холод, но не могла позвать его. Волна смущения зажгла щеки, выходя через глаза незнакомыми слезами. Она подумала о стольких женщинах, которые без тени сомнения кидались в его объятия. О портовых падших женщинах, распутницах таверн, которые безусловно соревновались друг с дружкой. Она подумала об Айме, и жгучая волна неясных чувств овладела ей: гнев, ярость, смущение, почти ревность. Резко она вошла в каюту, с яростью заперев дверь.
- Ана, Ана! Просыпайся, дура!
- Ах, черт побери! Постоянно вы должны меня оскорблять.
- Постоянно ты должна раздражать меня; постоянно должна спать. Выйди и прогуляйся по дому. Сходи и посмотри, где остальные и что делают.
- Сейчас? Ай, моя хозяйка, сейчас три утра. Даже не видя можно посчитать. Ни хозяйка София, ни сеньора Каталина не вернулись из столицы. Что касается нотариуса и сеньора Ренато…
- Ренато продолжает пить?
- А как же, хозяйка. Бродит, как тень. Иногда в кабинете он валится на диван и там дремлет. Потом встает и снова пьет, снова бродит. Но со вчерашнего вечера он ничего не просил.
- Где ты сказала он?
- У входа в дом, смотрит и смотрит на дорогу и ущелье. По-моему, он в отчаянии, потому что возвращаются сеньора София и сеньора Каталина. И как я сказала, почему бы ему не сесть на лошадь и не разыскать их?
- Ты уверена, что он не пьяный?
- Говорю же… Если он ничего не пил со вчерашнего дня, уверена, он уже протрезвел.
- Дай накидку.
- Накидку? Вы выйдите отсюда? Сеньора София ясно сказала, что вам нельзя выходить из комнат. Вы угодите прямо в пасть волку. Вспомните, как он пришел вчера вечером, после того, как приказал позвать вас, а вы были там.
- Подай накидку, уйди и не мешайся, простофиля.
Да, Ренато стоял возле перил, скрестив руки, с зажженными лихорадкой и алкоголем глазами. Он настолько изменился, что казался теперь другим человеком: растрепанный, обросший, с расстегнутой на белой груди рубашкой, с мрачным взглядом, горьким изгибом губ. Он выглядел постаревшим лет на десять, с таким выражением и внешностью, трагической тенью его самого, и казался странно похожим на Франсиско Д`Отремон и, несомненно, был братом Хуана Дьявола.
- Ренато, мой Ренато. Слышишь? Хочешь, мы поговорим? – просила Айме умоляющим тоном.
- Поговорим? Поговорим? – засомневался печально Ренато. – Теперь ты хочешь поговорить?
- Да, Ренато, теперь я хочу поговорить, потому что ты не пьян. Прости, но это верное слово. Целые дни ты пьешь, как сумасшедший и ведешь себя, как дикарь. Теперь ты в здравом уме, и у меня есть надежда, что мы сможем поговорить, как цивилизованные.
- В таком случае у тебя не получится! Д`Отремон не цивилизованные! Ни мой отец, ни… мой брат, ни я, тем более, хотя и выгляжу цивилизованным. Наша кровь имеет варварский огонь, грубые чувства, дикие страсти. Мы примитивны в ярости, любви и ненависти! Хочу, чтобы ты обратила на это внимание. Хочу дать тебе последнюю возможность спастись. Беги, если виновна, Айме, беги, пока я еще не понял, что ты виновна, сейчас же спасайся, воспользуйся этим моментом, пока во мне еще есть остаток человека. Потом будет слишком поздно!
Айме затряслась, по спине пробежал озноб, но была и пришпоривающая ярость, самолюбие, бесконечное желание играть и побеждать; держась за все это, она вцепилась дрожащими пальцами в руку Ренато:
- Мне незачем бежать и спасаться! Выслушай, если хочешь узнать правду, всю правду! Меня не в чем упрекнуть! Быть твоей женой – мое единственное и настоящее желание.
- Следи внимательно за словами, которые произносишь! Как священную клятву я возьму каждое из твоих слов, и если снова солжешь, то твоя ложь будет последней, потому что это будут твои последние слова! Говори!
- Я должна начать издалека. Этот человек ухаживал за мной…
- Хуан Дьявол? Где? Когда? Как? Ты же была моей невестой! Ты была моей невестой, когда приехала из Франции. А если была моей невестой, то духовно принадлежала мне, как такое было возможно? Скажи же наконец!
- Раньше, Ренато. Раньше…
- Раньше чего? Перед возвращением на Антильские острова ты не могла знать Хуана!
- Чтобы ты смог меня понять, я должна начать раньше. Я была девочкой; ты и Моника были подростками…
- Моника только на два года тебя старше. Двух лет недостаточно.
- Да, знаю. Но из-за того, какая она, из-за ее характера. Ты всегда был с ней, на меня же почти не обращал внимания, а я начинала влюбляться в тебя. Ты не знал, как страдало сердце девочки, которая становилась женщиной. Я была влюблена в тебя, а ты казался влюбленным в Монику, я очень мучилась от ревности и злости, а Моника была уверена, что ты женишься на ней. Для тебя она причесывалась, прихорашивалась, ставила цветы на стол, из-за тебя училась дни и ночи напролет, чтобы уметь разговаривать с тобой о всем, о чем бы ты хотел с ней говорить, когда на меня не обращали внимания.
- О чем ты говоришь? – разволновался Ренато, вопреки себе удивленный и заинтересованный.
- Моника была безумно влюблена в тебя, Ренато, думала и говорила только о тебе. У нее была совершенная уверенность, что ты женишься на ней.
Руки Ренато ослабели, на лице отразилась растерянность, смущение, глубокое удивление, что-то вроде боли, невольно причиненного зла. И он отреагировал, спросив:
- Моника, Моника меня любила? Однажды ты кое-что сказала похожее. Я не заметил, не хотел обращать внимания, ведь это были твои оправдания, ложь, обман.
- Нет, Ренато, Моника тебя любила, она была без ума от тебя, и видя, что ты в конце концов предпочел меня, она послушницей ушла в Монастырь Марселя. Ты не помнишь ее странное поведение, как она сильно изменилась, ее намеки? Она казалось, возненавидела меня. Ты начал думать, что она тебя ненавидит, а она любила. Она была помешана на тебе, а я ревновала, дико ревновала, что у меня разжигалась кровь.
- О, нет, невозможно!
- Клянусь, это правда! Клянусь всем, что мне свято, священно. Жизнью матери клянусь! Моника обожала тебя, считала меня безумной, ребенком, невеждой, несущественной, считала, что я не могу сделать тебя счастливым. Она всегда была умнее меня, всегда имела сильный характер. Она воспользовалась этим, чтобы заставить меня поклясться ей…
- В чем? – торопил Ренато, увидев, что Айме засомневалась.
- Что моя жизнь с тобой будет только самоотверженной и жертвенной, что я буду обожать тебя все дни, буду слушаться тебя, как рабыня. Она требовала, чтобы я благодарила тебя, отказалась от всего: от капризов, безудержных проявлений моего характера. Она упрекала меня, что преступление быть кокеткой, непостоянной, следила за моими действиями, улыбками и вздохами, создавая вокруг меня атмосферу подавленности, надзора, которая меня душила, а я была маленькой девочкой, Ренато. Иногда, чтобы разозлить ее, я кокетничала…
- Предыдущая
- 31/65
- Следующая
