Особый тип Баранов (СИ) - "Берлевог" - Страница 17

• Предыдущая
• 17/35
• Следующая

      Когда объявили перерыв, и окосевший любимец публики Мармеладов начал нести околесицу, а злостные подруги из пошивочного цеха принялись выяснять отношения на повышенных тонах, Первушин раскованной походкой подошёл к столику осветителей и присел на свободный стул рядом с Гошей. Развязно закинул руку ему на плечо и наклонился к самому уху, спрашивая так тихо, чтобы никто, кроме Павла, не услышал:

— Гошенька, тебе нравится с Пашенькой трахаться?

Гоша не понял, переспросил тоже шёпотом:

— С кем, Эдуард Иннокентиевич?

— Овчинников Павел Петрович. Он качественно тебя ебёт? Сколько раз за ночь ты спускаешь? — На этих словах Павел встал, а Первушин жёстко добавил: — Вот меня он качественно выебал. Постарался на славу. Видишь на его брюках золотые блёстки? Они с моей жопы осыпались.

Гоша взглянул на брюки Павла и так побледнел, словно собрался упасть в обморок. Но не упал. Он медленно поднялся, грозно нависая над Эдиком, схватил его за грудки и обрушил на праздничный стол. Послышался звон посуды и дружный девичий визг. Балерины визжали и волновались за своего кумира. Гоша успел дважды съездить по улыбающейся морде балетмейстера, прежде чем Павел смог его оттащить. Первушин поднялся с разорённого стола, и, пальцами проверяя сохранность носа и челюсти, громко заявил:

— Какая страсть! — Обернулся и доверительно сообщил зрителям: — Можете мне поверить, оно того стоило!

Гоша, выдираясь из крепких объятий, заорал:

— Я вас ненавижу!!! Ненавижу!!!

Где-то на периферии зрения Павел заметил лицо Алёшеньки Меркулова — искривлённое неподдельной болью, с огромными испуганными глазами. Этот-то чего себе вообразил? На помощь Павлу пришёл Миша Мещеряков. Ухватил Гошу с другой стороны, и вдвоём они уволокли его за кулисы, в осветительный цех. Гоша упирался ногами и выл от бессилия. В цехе Павел выставил Мишу за дверь и заперся, чтобы никто не беспокоил. За дверью тут же раздались возмущенные и разочарованные возгласы. Всем хотелось шоу. Мордобой педиков забавнее, чем потасовки костюмерш. Павел подтащил брыкающегося Гошу к раковине и поплескал холодной водой в лицо:

— Посмотри на меня. Гоша! Посмотри на меня.

Гоша закрыл лицо руками, отвернулся и зарыдал. Павел обнял его, прижал к себе вздрагивающую спину:

— Ничего не было.

— Бы-ы-ыло... — провыл Гоша. — У тебя брюки в блёстках.

— Брюки — не член. Он попытался, но я его отпихнул. Ты мне веришь? Гоша! Хочешь, я сниму брюки, и ты увидишь, что на моих трусах нет ни одной блёстки?

— Я тебе не верю. Я его убью!

— Почему его? Убей меня.

— Тебя — не могу, — сказал Гоша и снова зарыдал, хлюпая носом и некрасиво распяливая рот: — Я тебя люблю. Ты моя роза. Ты для меня единственный во всём мире....

— Ради бога, Гоша! Ну нельзя же так! Это же либретто из мюзикла!

Через час Павел отвёл притихшего Гошу в свою машину, чтобы отвезти домой, а сам вернулся в банкетный зал попрощаться с Жанной. Он быстро успокоил её и пообещал позаботиться о Баранове. Потом поймал взгляд Первушина — довольный, торжествующий. Его нижняя губа была разбита и кровоточила, а под левым глазом багровой мякотью наливался синяк. Павлу избитый Эдик показался донельзя жалким и несчастным.

      Потом, на похоронах Первушина, когда он лежал в фойе первого этажа в красивом лакированном гробу, многие обратили внимание на эти метки, а его драка с Барановым обросла многочисленными фантастическими подробностями. Одни говорили, что Баранов трахал Первушина, а потом приревновал к министру культуры, другие — что, наоборот, Первушин трахал Баранова и приревновал к балерине Павловой. Третьи — что Первушин трахал Баранова и Меркулова вместе взятых, а потом засёк их трахающимися друг с другом и обиделся. Мама близнецов Кузиных приехала из другого города и убеждала всех, что её мальчики ни с кем никогда не трахались. В этом она сильно заблуждалась, но никто не позаботился её просветить.

  6. Баранов как арестант

      Павел припарковался у дома Баранова и сказал:

— Гоша, не грузись. Первушин завтра протрезвеет и расскажет тебе правду.

— Завтра я его убью. — Гоша насуплено следил за падающими на лобовое стекло мохнатыми снежинками.

— Никто никого не убьёт. Попроси бабушку дать тебе успокоительного на ночь. А завтра Первушин перед тобой извинится, я обещаю.

— Бабушка в Чебоксарах.

— Где? Ладно, неважно. Когда она приедет?

— Послезавтра.

— Чёрт!

Павел потёр переносицу, размышляя, стоит ли оставлять Баранова без присмотра, и решился:

— Я у тебя сегодня переночую.

Он достал телефон, чтобы позвонить Алёне, но вместо этого отключил его — не нашёл в себе сил начать разборки с женой прямо сейчас. Может быть, к утру её гнев перегорит.

      Гоша жил с бабушкой в помпезной, но обшарпанной сталинке с арочными проездами. Павел часто подвозил Гошу домой, но ни разу не заходил в гости. Просторная трёхкомнатная квартира с высокими потолками. Старая, но добротная мебель. В Гошиной комнате стена над кроватью заклеена афишами и постерами музыкальных групп. С удивлением Павел заметил автографы Би-2, Океана Ельзи, Арбениной.

— Тебе же не разрешали ходить на концерты. Откуда столько автографов?

Он обернулся к Гоше, который, распахнув створки тяжелого полированного шифоньера, аккуратно развешивал костюм. Гоша промолчал. На его лице отражалась борьба между мучительной ревностью и желанием безоговорочно поверить в невиновность Павла, а глаза опять были на мокром месте. Павел спросил, где бабушкина аптечка, и принёс Гоше валерьянки. Заставил выпить. Потом уложил в постель, приткнул ноги одеялом и поцеловал в щёку:

• Предыдущая
• 17/35
• Следующая