Особый тип Баранов (СИ) - "Берлевог" - Страница 14

• Предыдущая
• 14/35
• Следующая

Бросил всё на работе и выскочил из кабинета без пальто. Через несколько минут был в театре, нашёл Гошу в регуляторной. Веки красные, под глазами — тёмные тени.

— Ты плакал?

Гоша промолчал.

— Ну почему? Ничего же не случилось! Я с тобой, всё у нас хорошо, — Павел прижал к себе Гошу, вполз пальцами в кудрявую шевелюру.

— Не хорошо. Я плохой.

— Ты-то тут при чём? Ты не виноват, что я женат. Не бери на себя слишком много.

— Я плохо себя вёл...

— Ты говоришь, как маленький ребёнок, — Павел вдруг осёкся. — Слушай, это как-то связано с той историей? С лесной школой?

Гоша принялся вырываться, но Павел его удержал:

— Всё хорошо, успокойся...

— Нет. Всё должно быть по-другому.

— Что именно? Ну, ты сам подумай. Я всё равно не смог бы ни жить с тобой, ни жениться на тебе, ни даже открыто встречаться. Приведи мне хотя бы один пример того, что изменилось бы, если бы я был свободен. Гоша, я понимаю, тебя тут окружают мальчики, которые не очень-то скрывают свои наклонности, но это — театр, тут всегда был такой бардак. От рабочего сцены — до главрежа. Это не обычная жизнь, где за такие вещи можно сильно влететь. Я так понимаю, ты как раз и влетел в детском возрасте.

— Я не поэтому влетел! Не потому что... — Гоша смолк и добавил вполне резонно: — Если бы ты был свободен, мы могли бы встретить новый год вместе.

Это был аргумент. Детский, но аргумент. Павел улыбнулся:

— Я ничего не обещаю, но что-нибудь придумаю.

***

      Крошин вытребовал Павла к себе. Сообщил в приказном тоне, что тридцать первого Павел должен встретиться с Чумаченко и забрать у него кое-что.

— Виктор Сергеевич, забрать что?

— Кое-что. Не твоё дело. Ты заберёшь то, что он тебе даст, и привезёшь туда, куда я скажу.

— Слишком мало информации, чтобы я захотел лезть в эту грязную историю, — Павел выплеснул своё раздражение. С него хватило Шишкина.

Крошин побагровел:

— Не тебе говорить о грязи! Ты будешь делать то, что я прикажу.

— Нет, — впервые в жизни Павел сказал «нет» своему высокопоставленному тестю.

— Да! — прорычал он, роясь в ящике стола.

И Павел тут же понял, что да, да, пусть только Крошин перестанет шуршать бумагами и доставать большой коричневый пакет. Пусть не вытаскивает на свет божий то дерьмо, что в нём спрятано. Пусть уберёт обратно в секретный ящик эти чудовищные фотографии, где Павел в непотребных позах стоит. Лежит.

— Я прошу вас, Виктор Сергеевич... Это же вы меня попросили... — Павел осел на стул и закрыл лицо руками. Заметил, как мелко и противно они трясутся, какими ледяными стали за несколько секунд.

— А это будет не важно, кто кого попросил, когда фотографии появятся в сети администрации города. — Крошин спрятал конверт в ящик и запер его на ключ. — Поедешь к Чуме, заберёшь новогодний подарок и отвезёшь туда, куда я скажу.

— Да.

— Вот и молодец. А то «нет»! Овчинников, ты у меня не рыпайся. У меня и без тебя проблем хватает. Делай, что я приказываю, и молчи. Вот твоя главная тактика, чтобы выжить и не оказаться на помойке. Ты понял?

— Да.

      Дома висела такая гнетущая атмосфера, что не хотелось возвращаться. Алёна мало того, что не разговаривала с ним, так ещё повадилась гулять по ночам. Сашук растерянно пожимала плечами, когда Павел спрашивал, где мама. Ей никто ничего не объяснял, ей приходилось после школы сидеть с гувернанткой, ей надоели взрослые проблемы. Угрюмое молчание родителей пугало сильнее, чем их ссоры шёпотом в спальне. Сашук боялась, что сначала папа не придёт с работы домой, а потом мама потеряется в таком большом и недоступном для маленькой девочки мире. А после этого ей придётся жить с вечнобольной бабушкой и непонятным дедом, который то заваливает подарками и балует, то вдруг требует беспрекословного подчинения. Эти мысли мучили Сашука не первую неделю. Чтобы подольше пообщаться с отцом, который внезапно пришёл раньше обычного, она придумала наряжать ёлку, хотя Павел считал — рано ещё, надоест. Отпустил гувернантку и провёл вечер с дочерью, складывая ветка за веткой пластмассовое дерево и выбирая из картонной коробки только золотые и небесно-голубые шарики.

— Ну, почему только такие? Почему не красные и зелёные? У нас же много шариков.

— Золотые — как волосы у твоей любимой Барби. Красиво же?

— Красиво! А голубой зачем?

— Голубой — чтобы оттенять золотой!

Сашук смеялась и спорила, и Павел под её напором сдался, обвешал ёлку разноцветными шариками и мишурой. Так даже лучше вышло — только он видел за праздничным многоцветьем секретное золото Гошиных кудрей. В тот вечер он позвонил Гоше поздно, когда в театре завершилось последнее представление, и сказал, что их встреча отменяется, что он сегодня дома ночует, с дочкой. Гоша ответил: «Не беспокойся, я всё понимаю».

      Утром Павел отвёз Сашука в школу и вернулся домой дожидаться Алёну, забив на утреннюю планёрку. Она пришла в десять — с невыспавшимся, но умытым лицом. Отсутствие макияжа о многом говорило, и у Павла засосало под ложечкой от предчувствия беды. Алёна, не ожидавшая увидеть мужа дома, смутилась и надела маску безразличия, но Павел поймал её за руку, затащил на кухню и усадил за стол:

— Алёна, хватит этой молчанки. Ты видела, что с ребёнком происходит? Мы должны помириться.

• Предыдущая
• 14/35
• Следующая