И аз воздам (СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" - Страница 13

• Предыдущая
• 13/172
• Следующая

— Словом, магистрат попросту сел вам на шею, — подытожил Курт, — и все более-менее сложные случаи перекладывает на Официум. Знакомо. Во времена моей службы в Кельне ситуация была схожей.

— Вот видите, — развел руками Нойердорф. — Вы ведь сами понимаете, мы не можем сказать, что это не наше дело, и тем успокоиться: все же речь идет о людских судьбах, а порой и жизнях… В случае с судьей Юниусом расследование показало, что он был виновен — за крупную взятку покрыл отравление свидетельницы; а вот этой зимой — напротив, был обвинен в краже церковной утвари парень, который оказался невиновным. И выяснили это, опять же, мы, и не вмешайся тогда Официум — идти бы ему на виселицу.

— Когда вы начинали расследование, были подозрения, что судья имеет способности к малефиции, или это было внесено в протоколы, чтобы дать вам право на расследование? Я спрашиваю потому, что хотелось бы понять, в какую сторону могла свернуть мысль inspector’а Штаудта, какие шаги могли прийти ему в голову, с кем он мог захотеть переговорить… Чтобы пройти по его следам, хочу понять, на какой тропе он их оставил.

— Да, в начале расследования подозрение было, — кивнул обер-инквизитор. — Оно быстро разрешилось, но поначалу имело место. Судья Юниус принимал участие в рассмотрении имущественного спора; согласно заверению свидетельницы, после первого заседания он подошел к ней, улучив момент, чтобы остаться наедине, и велел отказаться от своих слов, прибавив «иначе пожалеешь». На следующий день свидетельница слегла — с головной болью, необъяснимой слабостью, полнейшим отсутствием аппетита и постоянным беспричинным страхом, переходящим в кошмары. Я, разумеется, поначалу предположил попросту сильный испуг — все-таки, женщина, и уже в годах, много ли ей надо для душевного срыва, особенно когда вот так впрямую угрожает не кто-нибудь, а магистратский судья? И ее прошение о расследовании, должен признать, тогда не принял, просто сообщил о ее словах в магистрат и попросил присмотреться к судье или, быть может, заменить его на заседаниях. Вот в этом — свою вину признаю: из-за моего неверия было упущено время… На исходе второго дня ей стало хуже, ночью начались судороги, а к утру она скончалась.

— Нельзя успеть всюду и помочь всему миру, — возразил Курт. — Тем паче, когда помимо собственной ноши несешь чужую. Не вините себя, Нойердорф. В том, что в городском управлении оказался мерзавец, а его соработники закрыли на это глаза — вы уж точно не виноваты.

— Сложно об этом не думать, — уныло передернул плечами обер-инквизитор. — Я немного знал покойную; в Бамберге все так или иначе знают друг друга, шапочно или близко… Она была доброй женщиной, благочестивой и честной; довольно скверно становится на душе, когда видишь, как такие люди покидают наш мир, в то время как мерзавцы продолжают топтать землю… Впрочем, вам, Гессе, судя по тому, что мы о вас слышали, это должно быть не менее близко и понятно и без моих сетований… Судья был арестован, — продолжил Нойердорф спустя миг молчания, — и допрошен. Упирался он долго, и это понятно: даже при снятии обвинения в малефиции ему так или иначе грозила смертная казнь за соучастие в убийстве.

— И что показало расследование?

— Ответчик, владелец спорного имущества, пригласил ее к себе в дом — якобы для того, чтобы обсудить дело. Разговор затянулся, и его жена предложила свидетельнице отобедать с ними… В этом омерзительном преступлении оказались замешаны сам ответчик с супругой, оба их сына, помощник аптекаря, который и продал им яд, и судья Юниус. Само расследование было проведено полностью Официумом, но по его окончании протоколы (после составления копии для архива) были переданы светскому суду вместе со всеми арестованными, каковые по его же решению казнены.

— Штаудт не говорил, с кем именно из оставшихся в живых свидетелей и участников этого происшествия намеревается побеседовать?

— Со всеми, как я понял, — пожал плечами обер-инквизитор, придвигая к Курту стопку исписанных листов. — Так как о вашем приезде меня оповестили заранее, я предположил, что именно подобные вопросы вы и станете задавать, а посему — вот, если желаете, можете ознакомиться с протоколами лично. Быть может, они наведут вас на мысль… Майстер Штаудт был довольно замкнутым и, прямо скажем, не слишком дружелюбным человеком, и я даже не могу предположить, к примеру, по обмолвкам, что он планировал и на что мог обратить внимание — с нами он почти не разговаривал. Лишь задавал вопросы.

— Не слишком он вам пришелся по душе, как я посмотрю, — заметил Курт с усмешкой, придвигая протоколы к себе; обер-инквизитор пожал плечами:

— На мой взгляд, слишком заносчив, предубежден… Да и сложно испытывать нежные братские чувства к тому, кто явился, дабы найти возможные доказательства преступного небрежения — меня или моих подчиненных. Я осознаю, что все мы делаем общее дело, все мы служим Вере и людям, что служба майстера Штаудта и его собратьев — не менее необходима, нежели наша, а порой, что уж отрицать очевидное, и более важна… Но все сие понимаешь ровно до тех пор, пока оно не коснется тебя. Прямо скажу: да, не будь он одним из нас — его гибель меня не удручила бы. Это очень не по-христиански, но лицемерить не считаю верным; да, мне он не понравился.

— Эти ребята мало кому нравятся, — невесело улыбнулся Курт. — И не могу сказать, что совсем уж незаслуженно.

— Да… — как-то неловко согласился Нойердорф и поднялся, кивнув: — Читайте. Удалюсь, дабы вам не мешать. Предупрежу Петера, чтобы был наготове; как я понимаю, вам не раз потребуется проводник в Бамберге.

— Благодарю вас, — отозвался Курт, берясь за первую страницу. — Это и впрямь было бы неплохо.

Обер-инквизитор вышел в коридор, прикрыв за собою дверь, и он, выждав с полминуты, вновь отложил лист протокола, окинув взглядом стол. Чернильница, перья — довольно потрепанные, часто используемые; чернильные пятна на столешнице со стороны места Нойердорфа, старая глиняная песочница, стопка пустой бумаги… По всему судя, протокольная работа в этих стенах — явление неизменное и частое.

Курт приподнялся, обернувшись на дверь, и быстро, осторожно, стараясь не нарушать общего порядка, просмотрел лежащие на столе обер-инквизитора документы. Черновик письма в магистрат — несколько исчерканных и исправленных строчек с просьбой оказывать содействие вскоре прибывающему в Бамберг майстеру инквизитору Курту Игнациусу Гессе фон Вайденхорсту… Второй черновик с тем же текстом… Потрепанный лист бумаги, о который отирали и расписывали перо… В том, что ничего важного обер-инквизитор на столе оставить не мог, Курт не сомневался, равно как и в том, что оба черновика тот оставил на виду намеренно — дабы внушить гостю мысль о том, что его делу намереваются оказывать посильную помощь. В том, что Нойердорф, выходя, ожидал любопытства майстера инквизитора (или, может, даже надеялся на него?), Курт не сомневался тоже.

Протокол следовало просмотреть так же лишь ради очистки совести; если расследование деяний судьи Юниуса было проведено ad imperatum[17], без намеренных нарушений и подлогов — ничего нового или судьбоносно важного чтение этих страниц не даст, если же какие-то страницы были изъяты или же вовсе не написаны — изучение сего документа будет бессмысленным тем паче. Единственная польза, каковую это могло принести — имена основных участников происшествия, каковые Курт и списал на лист, взятый из стопки на столе обер-инквизитора.

Нессель, когда он возвратился в комнату, все еще спала — поверх неразобранной постели, прямо в платье, свернувшись в клубок, точно кошка. Курт подтянул угол покрывала, прикрыв ей ноги и плечи, и лесная ведьма вздрогнула, открыв глаза и рывком севши на постели.

— В комнате прохладно, — пояснил он, отступив. — Ты мерзла во сне. Извини, не хотел тебя будить.

— Правильно разбудил, — возразила Нессель, спустив ноги на пол, и потянулась, подавив зевок. — Иначе не засну ночью… разобрался со своими делами?

• Предыдущая
• 13/172
• Следующая