Вонгозеро - Вагнер Яна - Страница 73
- Предыдущая
- 73/85
- Следующая
— …тут недалеко, пара километров всего, надо было мне раньше сказать, просто я задремал, понимаете, мы двое суток почти не спали…
— Да помолчите же вы, ради бога! — рявкнула я. — Просто помолчите, хорошо? — И он сразу осекся, проглотив обрывок своей незаконченной фразы.
Вся операция заняла минут десять, не больше — наконец, передав карабин Сереже, папа сел за руль, и Лендкрузер осторожно вполз на самодельный мостик, сооруженный из двух запасок и разрубленной надвое двери — раздался жалобный деревянный треск, но хлипкая с виду конструкция выдержала; вторая плита, торчащая на противоположной стороне переезда, под весом тяжелой машины с грохотом опустилась сама, взметнув в воздух снежную пыль. Следующим через рельсы переправили пикап с опасно кренящимся из стороны в сторону прицепом, и не успел он еще закончить движение, я уже нажала на газ и рванула вперед — несмотря на неразборчивые Сережины крики, рискуя промахнуться мимо шатких мостков и застрять, только бы не остаться в одиночестве по эту сторону рельсов; остановившись с другой стороны, я почувствовала свои мокрые ладони и холодную струйку пота, бегущую вдоль позвоночника.
— Пойду, заберу запаски, и можно ехать, — сказал Сережа и подмигнул мне.
Именно в этот момент доктор, до сих пор обиженно молчавший на заднем сиденье, неожиданно встрепенулся и полез наружу.
— Подождите, — позвал он Сережу, но тот уже возился с запасками и, видимо, не услышал его, и потому доктор направился назад, к рельсам. Двигался он не очень ловко и ощутимо прихрамывал — видимо, монтировка, которую швырнул в него тот человек возле больницы, сильно его ушибла. Поравнявшись с Сережей, он что-то сказал ему — слов разобрать было невозможно, но я увидела, как Сережа выпрямляется и какое-то время молча слушает, а доктор, смотря на него снизу вверх, оживленно размахивает руками. Наконец Сережа покачал головой и, держа в каждой руке по тяжелому колесу, пошел обратно, а доктор захромал за ним следом:
— …я могу дойти пешком, здесь совсем недалеко, — говорил он, неуверенно улыбаясь, — как видите, багажа у меня нет, так что…
— Не говорите вы ерунды, — перебил его Сережа — он уже стоял возле машины, сгрузив запаски на снег, — ну какая амбулатория, странный вы человек? Какая там может быть амбулатория. Садитесь в машину и не мешайте, — и он отвернулся и начал прикручивать колесо, а доктор, опустив плечи, немного постоял рядом, а затем вздохнул и полез обратно в машину.
Оставшиеся до Медвежьегорска сто километров заняли гораздо больше времени, чем мы могли ожидать — дорога по ту сторону переезда выглядела так, словно по ней не ездили уже несколько недель, и если бы не деревья, густо растущие по обеим ее сторонам, было бы невозможно догадаться о том, где именно она находится. Под толстым слоем снега, в некоторых местах доходящего до середины колес, а в других — смерзшегося в корку, которая с непрекращающимся, выводящим из себя хрустом проламывалась под весом наших машин, могли скрываться любые сюрпризы, способные остановить нас прямо здесь, когда до цели оставалось уже так немного. Но даже если бы мы не боялись ям и невидимых глазу переметов, быстрее двигаться было нельзя: стоило чуть сильнее нажать на газ, как двигатели принимались бессильно реветь, а колеса — угрожающе буксовать. После первого же часа этой непроходимой, сопротивляющейся нашему вторжению дороги уже казалось, что вперед наши машины толкает не топливо, сгорающее в баках и приводящее в движение загадочную и бездушную железную начинку, заставляющую колеса крутиться, а постоянное и отчаянное усилие воли каждого из нас, сидящих внутри.
Никто не спал — под обиженный, захлебывающийся рев моторов, под неровные рывки, сменяющиеся осторожным скольжением, под папины проклятия, раздающиеся из динамиков, заснуть все равно было невозможно; и сидя рядом с Сережей, который, сжав зубы, держал вырывающийся руль обеими руками, я боялась отвести взгляд от дороги, закрыть глаза хотя бы на секунду, словно именно от моего взгляда зависел каждый следующий десяток метров, и то и дело ловила себя на том, что до боли сжимаю кулаки, так, что на ладонях остаются следы от ногтей. Иногда нам приходилось останавливаться, потому ли, что перегруженный прицеп выносило из колеи, проложенной впереди идущей машиной, или потому, что груда рыхлого снега перед широкой мордой Лендкрузера становилась слишком массивной и он не мог больше сдвинуться с места — и тогда все, даже Мишка, даже хромающий доктор, выскакивали на дорогу и, увязая в сугробах, принимались разгребать их — лопатами, ногами и просто руками. Мы все торопились теперь, торопились отчаянно, не позволяя себе ни минуты промедления — никаких привалов, никаких перекуров; в воздухе сгустилась какая-то тревожная, неотложная срочность, которую никто из нас, я уверена, не сумел бы объяснить себе, но каждый чувствовал.
Мы были так заняты, что даже не заметили рассвета, который наверняка занял много времени — длинная зимняя ночь, казавшаяся бесконечной, завершилась для нас неожиданно резко; просто во время одной из вынужденных остановок я вдруг подняла глаза к небу и увидела, что оно лишилось своей бездонной, черной прозрачности и нависает теперь над нашими головами низким, грязно-серым потолком.
— Утро уже, — сказала я Сереже, когда мы шли назад, к машине.
— Черт, — ответил он, озабоченно глядя вверх, — опоздали мы. Я надеялся, успеем Медвежьегорск проскочить в темноте.
Не очень-то нам помогла эта темнота в Пудоже, думала я, устраиваясь на пассажирском сиденье, и вряд ли — ох, вряд ли именно она поможет нам в городе, который нам предстоит теперь проехать насквозь, который мы никак не можем обогнуть. Нет смысла рассчитывать на темноту — она больше нам не союзник. Для того чтобы прорваться, нам потребуется что-то понадежнее темноты; три недели, вспомнила я, без малого три недели прошло с тех пор, как погиб Петрозаводск, самый большой в этих краях город, наверняка извергнувший из себя перед смертью несколько сотен, а то и тысяч перепуганных, озлобленных источников инфекции, — они не успели бы добраться далеко, конечно, не успели бы, но сюда они добрались наверняка и перед тем, как умереть, оказали нам, сами того не зная, жуткую услугу, убрав с нашего пути большую часть препятствий, каждое из которых — даже самое незначительное — легко могло бы погубить нас. Три недели, сказала я себе, три недели в городе, лежащем на пересечении двух основных северных дорог. Там никто не выжил, там пусто, брошенные автомобили, разгромленные магазины, безлюдные улицы, по которым ветер гонит колючую снежную крошку. Нам нечего бояться. Мы проедем.
То, что я не права, выяснилось очень скоро — слишком скоро; не прошло и четверти часа, я даже не успела ничего произнести вслух, потому что никак не могла придумать, как это можно озвучить — сейчас, при Мишке, нахохлившемся на заднем сиденье, при докторе, особенно — при докторе, как вообще можно признаться в том, что желаешь смерти двадцати тысячам человек, незнакомых, ни в чем не виноватых? В том, что после этих одиннадцати страшных дней, проведенных в дороге, тебе уже, пожалуй, даже безразлично, мучительно ли они умирали — главное, чтобы их больше не было на твоем пути? Хорошо, что я долго подбирала слова, потому что они мне не понадобились — сначала Андрей сказал «подъезжаем, теперь аккуратно», и почти сразу же после этих его слов дорога, казавшаяся на протяжении ста последних километров такой негостеприимной, как будто выталкивающей нас обратно, превратилась в полную свою противоположность, расстелив перед нами укатанную, ровную поверхность, свидетельствующую о том, что недавно здесь проехала не одна и не две, а много машин. Это было похоже на границу, оставленную на асфальте дождем, — когда плотная, казавшаяся бесконечной стена воды, льющейся с неба, прижимает тебя к земле, а потом неожиданно исчезает — разом, без переходов, заставляя суматошно работающие «дворники» скрипеть по сухому стеклу.
- Предыдущая
- 73/85
- Следующая
