Вонгозеро - Вагнер Яна - Страница 24

• Предыдущая
• 24/85
• Следующая

Папа наконец перестал смотреть назад и взял в руку микрофон:

— Надо бы остановиться, Сереж, — сказал он, — ты посмотри, как ее болтает, Леньке пора возвращаться за руль.

— Я понял, — раздался Сережин голос, — только надо подыскать место подальше отсюда.

Всем нам было ясно, что имело бы смысл проехать еще хотя бы километров двадцать-тридцать, прежде чем останавливаться, но одного взгляда на нервные броски Лендкрузера по дороге было достаточно для того, чтобы понять — этого времени у нас нет и Марина сейчас либо зацепит кого-то из нас, либо просто вылетит в кювет. Почти сразу после того, как тусклый свет уличных фонарей пропал из вида, Сережа сбавил скорость, а еще через несколько минут произнес:

— Все, здесь давайте, не помню точно, сколько тут до следующей деревни, но их вокруг полно, дальше до самого Валдая подходящего места уже можем и не найти. Выходим, фары погасите только, — и съехал на обочину.

Мы остановились; папа завозился, выуживая из-за спинки сиденья лежавший там карабин. Поймав мой взгляд, он сказал:

— Возьму-ка я его с собой, на случай, если тут остались еще какие-нибудь добрые люди, которым придет в голову с нами пообщаться. Вылезай, Анюта, поменяемся, похоже, я выспался.

Выходить из машины мне не хотелось — я с удовольствием осталась бы за рулем и подождала бы, пока Марину не пересадят на пассажирское сиденье, только бы ее сейчас не видеть, не встречаться с ней глазами, но выхода не было — я отстегнула ремень и шагнула на дорогу. Водительская дверь Лендкрузера тут же распахнулась, Марина выскочила из машины — даже при выключенных фарах ее белый комбинезон словно бы светился в темноте — и побежала ко мне, всхлипывая; я втянула голову в плечи, у меня не было времени подумать, хотелось крикнуть мне, я испугалась, у меня же Мишка тут, в машине, я не могла остановиться, и тут она подбежала ко мне совсем близко и схватила меня за руки.

— Простите меня, — сказала она, и я увидела, что она плачет, — я такая дура, просто я устала, такая жуткая была дорога, я не сообразила, увидела эту чертову форму и чуть не остановилась, а потом ты засигналила и включила дальний, и Леня проснулся, если бы не ты, Аня, если бы не ты… — Она обняла меня и все продолжала что-то быстро говорить мне в ухо, а я стояла и не могла себя заставить к ней прикоснуться, и думала только — я готова была тебя бросить, ты даже не заметила, но я бы точно тебя там бросила.

Подошедший Леня взял ее за руку и увел в машину; вернувшись, он сказал:

— У меня треть бака осталась. Скоро Валдай, до Чудова километров двести, я бы здесь дозаправился — пока не выскочим на мурманскую трассу, другой возможности может и не быть.

Пока доливали топливо — папа стоял с карабином в руках, Леня с Сережей суетились с канистрами, — я отошла в сторону и закурила. Напряженная сосредоточенность, крепко державшая меня с того самого момента, как мы выехали из дома, не дававшая мне заснуть и заставлявшая крепко держаться за руль, слетела одним махом — как будто ее и не было, с облегчением я почувствовала, что мне даже не нужно смотреть на дорогу, не покажется ли чужой, потому что с этого момента все — и маршрут, которым мы будем двигаться дальше, и количество бензина в Витарином баке, и наша безопасность — больше не моя забота; я сяду сейчас в машину, откину спинку назад, закрою глаза, и все это перестанет существовать, а когда я открою их в следующий раз, вокруг уже будет только тайга, озера и редкие деревни с чужими северными именами, а весь этот бурлящий, угрожающий муравейник останется так далеко, словно его и нет вовсе.

С дозаправкой было покончено, и пора было двигаться дальше; я подошла к Сереже и тронула его за рукав:

— Я — спать, — сказала я, — папа поведет; давай Витару вперед, Иру за руль, тебе нужно отдохнуть.

— Только не сейчас, — ответил он тут же, как будто даже слегка раздраженно, словно уже ждал этой моей фразы и знал заранее, что я стану с ним спорить, — ты пойми, Аня, сейчас самый трудный участок дороги, Валдай, Новгород, вот объедем Питер — тогда и поменяемся, после Киришей будет поспокойнее, не могу я ее сейчас за руль.

— И правда, — сказала я, — пусть отдохнет еще, бедная девочка, она, наверное, так устала лежать на заднем сиденье со вчерашнего дня, — и пожалела о сказанном сразу, не успев закончить предложение, потому что он был прав и нам обоим сейчас было ясно, что я тоже это знаю и просто хочу задеть его — потому что он уехал тогда, ночью, и не попрощался; потому что, не будь ее, это он, а не папа спал бы четыре часа на пассажирском сиденье рядом со мной, и мне не нужно было бы бояться за него; потому что она, стоя в моей прихожей, медленно сняла капюшон с головы, распустила волосы и назвала меня «малыш». Потому что она мне не нравится. Потому что я уже никогда не смогу избавиться от нее. И несмотря на то, что мне стыдно даже в эту самую минуту, пока я обо всем этом думаю, я точно уже не сумею относиться к ней иначе.

Мне не хотелось, чтобы Сережа видел сейчас мое лицо, но на этом разговор заканчивать было нельзя; я отвернулась к дороге — нужно было хотя бы попытаться изобразить улыбку, произнести что-нибудь шутливое, только ничего не получалось — ни улыбка, ни шутка, и тогда он положил руку мне на плечо, наклонился ко мне и прошептал заговорщически:

— Анька, я все понимаю, но ты бы знала, как ужасно она водит машину, была бы ты на моем месте, ты и сама бы ей в темноте рулить не позволила, — и улыбнулся мне — широко, как не улыбался уже целую вечность.

— Пойду-ка я спать, — ответила я с облегчением, — у меня-то получше водитель в запасе.

Мы не успели еще тронуться с места — папа настраивал под себя зеркала, я пристегивала ремень безопасности и возилась со спинкой сиденья, пытаясь не прижать спящего Мишку, — как рация проговорила Сережиным голосом:

— Внимание в канале, на питерской трассе перед Выползовом на дороге бандиты, осторожнее, ребята, повторяю…

Я застыла с пряжкой ремня в руке:

— Зачем он это? Кто нас тут услышит, кроме этих самых бандитов? Нет же никого? — И папа, нахмурившись, озабоченно покачал головой и даже начал что-то говорить мне, как вдруг рация снова ожила и послышался взволнованный мужской голос, едва различимый из-за помех:

— Серега? Серега, ты?! — И, не дожидаясь ответа, торопливо продолжил, словно боясь, что сигнал вдруг пропадет: — Серега! Погоди, стой, ты в какую сторону идешь, на Питер, на Москву? Ты где?

Сережа молчал — наверное, он не узнал говорившего, голос которого из-за шороха сейчас был еле слышен и почти неузнаваем, мало ли на трассе людей с таким именем, думала я, может быть, кто-то подслушал нас раньше и теперь ждет, чтобы мы ответили ему, потому что наше присутствие в эфире может означать только одно — у нас есть бензин, еда и машины, и все это может быть кому-нибудь очень нужно.

— Какой радиус действия у этой рации? — спросила я у папы, и он немедленно ответил:

— Километров пятнадцать-двадцать уверенного приема, не больше. Это совсем рядом.

— Дайте мне микрофон, — сказала я и протянула руку, — да не скажу я им ничего, дайте мне его сейчас же, пока он им не ответил, — и когда он послушался, нажала кнопку и очень медленно и внятно произнесла: — Молчи. Слышишь? Мы не знаем, кто это, — и тогда по-прежнему незнакомый голос заорал уже почти торжествующе — слышно теперь его было гораздо лучше:

— Аня! Аня, я узнал твой голос! Черти подозрительные, как же здорово, что это вы, вы же на Питер едете, да? На Питер? Мы навстречу, подождите, я сейчас искатели включу, вы меня узнаете, поезжайте помедленнее. — Я все еще не могла понять, кто это, а он все продолжал и продолжал говорить, и потому никто из нас не мог вставить ни слова, и только когда он наконец унялся и умолк на мгновение, Сережа проговорил:

• Предыдущая
• 24/85
• Следующая