Повесть о страннике российском - Штильмарк Роберт Александрович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/51
• Следующая

По узкой дорожке, присыпанной желтеньким песочком, прогуливались хозяин и гость. Над их головами плыли облака в петербургском небе. Вдоль каменной балюстрады разрослась стена зеленых кустарников. Она защищала от ветра нежные экзотические цветы, и в глубине сада, под деревьями, сгустилась устоявшаяся, недвижно жаркая тень. Хозяин был без парика, в длинном халате с кистями, гость по-домашнему снял кафтан и разгуливал в камзоле. По одному взгляду на них можно было определить, что эти люди знакомы друг с другом давно и близко.

Граф Миних подозвал Баранщикова. Бецкой через лорнет разглядывал только что поданную ему книгу. Он держал ее у самых глаз, но и сквозь сильные стекла не мог, видимо, разобрать даже крупной печати титульного листа.

— Ну, здравствуй, Мирамонд-путешественник! Рассказал мне заступник твой, а мой лучший друг в горестях утешитель Иван Христофорович[49] твою нещастную историю. Говори по совести: много ли присочинил?

Баранщиков засмеялся.

— Коли соизволите прочитатькнижку, ваше превосходительство, сами убедитесь, сколь мало в ней вымысла. А сколько забыто и умолчено — то господи веси!

— Самому прочесть? Эх, брат, прошло времечко! Бывало, я государыне все книжки на сон грядущий читал, а ныне — глазами слаб; иные мужи, стало быть, читают теперь ее величеству… Но я велю, велю непременно, чтобы на ночь мне сочинение твое прочитали. Граф сказывал, будто ты и по-французски выучился? Ну-ка, граф, давайте устроим сейчас экзаменационный акт! Сразу видно станет, достоин ли сей Мирамонд помощи! Тю а фризе ла корд, не с па?

— По-французски не больно горазд, но понимать могу. Изволили заметить, что я смерти счастливым манером избежал.

— Примерно так. Ну, а в итальянском — ты мастер? Изъясни-ка нам с графом, что там на картине перед входом в сад изображено. Ведь самому такое испытать приходилось, не так ли?

— Точно так! В темницах пришлось побывать. Изобразил живописец цветы весны, из тюремного окна зримое. По-итальянски так скажу: ла примавера ведута да уна пригнионе.

— Изрядно! Слышали, граф? Вот оно, наше третье сословие, разумное, природными талантами награжденное щедро, а правилами политическими, гражданскими — скудновато! Много ли, сознайтесь-ка, получило мещанское сословие от «жалованной грамоты городам»? Да оно и по сию пору немногим отличимо от крестьянства! Стало быть, по-прежнему на Руси остаются два сословия — дворяне и крестьяне. Не правильно сие! Надобно растить третье сословие граждан российских, вот таких, как сей мещанин. А мы норовим мещанина, чуть что, с мужиками в тюрьму, на соль, на каторгу! Возьмите для примера хоть вон его гишторию! — Бецкой указал на Василия. — Разве сыщется дело, к коему этот Баранщиков не способен? Глядите: ведь он и жомы-мельницы в Америке налаживал, и сапожки турецкие не хуже мастеров турецких шил, и на море, никогда в глаза его прежде не видевши, первым матросом стал токмо удалью своею российской! А как языки чужие схватил без гуверненров и без розог?! Вот из таки и должно быть у нас третьему сословию! Где вы его подобрали, граф?

Миних самодовольно потер руки.

— Давеча Яков Александрович Брюс мне книгу его показывал и ко мне самого автора прислал. Помочь ему просил. Три часа я слушал его историю и не устал слушать! Книга его столь же занимательна, как и устное повествование.

Граф Миних говорил по-русски неторопливо, но без заметного немецкого акцента. Тем временем солнышко перевалило за полдень, деревца в саду давали уже мало тени, граф потел в своем пудреном парике. Обмахиваясь палым листом фикуса, Миних продолжал:

— Граф Строганов будто бы самой государыне об этой книге за картами рассказал. Ее величество изволила улыбнуться амурным похождениям сего героя и графу Строганову пальчиком пригрозила. Посему именитые дамы и фрейлины двора книжку на другой же день потребовали. Но автор ее в нужде обретается: теперь, по совету графов Брюса и Строганова жертвовательный лист открыт, с коим на руках сей бедствующий литератор к нашим меценатам обращается.

— Стало быть, книга при дворе уже известна? Знатно! Извольте прочитать мне, граф, чьи же имена означены на жертвовательном листе.

Иоганн Миних взял у Баранщикова лист и, пропуская второстепенные имена, стал читать вслух лишь знатнейшие. Бецкой качал головой.

— Да ты, брат, успел пол-империи полонить! Шутка ли! Граф Брюс, Яков Александрович. Слышал о нем? Недавно войсками московского гарнизона командовал, да не прижился в Москве, суров очень и сух. Упросил государыню, чтобы она его в Петербург отозвала. Теперь — член совета по турецкой кампании, ведь он когда-то крепости брал турецкие, отличился и при Ларге, и под Кагулом. Дальше кто там? Ага, Воронцов, Александр Романович. Сенатор и бывший президент Коммерц-коллегии.

Скажи-ка, брат, не встретился ли тебе в доме графа Воронцова близкий его друг, Александр Радищев, забыл, как его по батюшке, начальник петербургской таможни? Либеральнейший господин и учен, умен!

— Не припоминаю, ваше превосходительство.

— Ну-ка, читайте, кто там следующий! Анна Родионовна Чернышева? О, сиятельная графиня, фрейлина двора… Ах, скажи, сам Александр Сергеевич, граф Строганов! Большой ценитель искусства, собиратель коллекций вроде меня и, главное, лицо, приближенное к самой государыне… Иван Михельсон? Правду сказать, сей генерал от кавалерии против пруссаков отличился, а с Пугачевым еле справился, лавров долгонько не мог обрести! Митрополит Гавриил… Иван Иванович Шувалов тоже в списке! Мальчиком его помню, бывалый царедворец, у двух императриц доверие заслужил! Впрочем, довольно, надоело! Но, скажите, граф Миних, почему же собственная ваша фамилия сей лист еще не украсила, коли книгу при дворе одобрили? Ведь и сами вы, Иван Христофорович, сочинительству не чужды, и превратности судьбы вас не обошли, также и батюшку вашего, как, впрочем, в некотором роде, и моего…[50] Вам здесь, граф, беспременно тоже расписаться надлежит!

— После вас, ваше превосходительство! — засмеялся Миних.

— Не по чину мне опережать Ивана Бецкого в таком деле, как благотворительность!

— И, полно вам шутить, граф! Ну да бог с вами, пишите сперва меня. Дескать, вот вошел в компанию и Иван Бецкой с улыбкой уж не молодецкой!

Старик положил руку на плечо Василию Баранщикову.

— Занятно мне еще потолковать с тобою, путешественник! Скажи: чью роскошь ты находишь великолепнее, петербургскую или стамбульскую? Где убранство дворцовое тебе более по душе, у нас или там?

— Может, я не так скажу по невежеству своему, — подумав, ответил Василий, — однако сдается мне, что роскошь тамошняя хоть и пышна, но токмо для изнеженного тела владельца служить пригодна.

— Ну а у нас?

— У нас? Да вот хотя бы этот дворец взять. Здешняя роскошь не для тела, а более для души пищу дает. Способна она не единую токмо душу хозяйскую услаждать, но и иных людей радовать, коли они сюда допущены будут для обозрения сих богатств.

— Гм! Вы вникли, граф, в его суждение? Если его развить — мысль сия весьма демократическая и даже… небезопасная, памятуя о крайностях, угрожающих аристократии во Франции. Ну да ладно! Лучше расскажи, какое ты у себя в Нижнем Новгороде хозяйство заведешь, когда голову из петли вынешь. Вот этим не думаешь ли заняться? Ведомо тебе сие золотое дно? — неожиданно дав беседе с Баранщиковым совершенно иное направление, старик Бецкой зесеменил к башне. Баранщиков и Иоганн Миних заторопились следом за хозяином. Слуга распахнул входную дверь, открылась большая комната, хорошо освещенная двумя окнами.

В глубине комнаты топилась печь со вмазанным в нее котлом, похожим на банный. Трубы от котла шли в массивный деревянный ящик. Слуга подвел Баранщикова к ящику, и сквозь круглый отверстия в стенке ящика Василий разглядел множество пушистых желтых шариков с бусинками глаз: только что вылупившиеся цыплята! Слуга приподнял крышку ящика и прищелкнул языком, мол, какое диво! Гордый хозяин стоял поодаль, у дверей, ожидая обычных похвал своему нововведению.

• Предыдущая
• 50/51
• Следующая