Повесть о страннике российском - Штильмарк Роберт Александрович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/51
• Следующая

Али-Магомет встревожился. Какие они суетливые, эти гяуры! Разумеется, он желает посмотреть «цветок» и приобрести его по сходной цене, но хвастовство гяура его сердит. Эх, если бы эта гречанка Зоя осталась в живых! Тогда гяуру не пришлось бы так заноситься и диктовать условия. Сколько он запросит за молодую пленницу? О, этот гяур не упустит случая нагреть себе руки. Хватка у него железная.

— Твоя рабыня уже у меня в канцелярии, — говорит он с холодным достоинством поставщику. — Я еще не имел времени осмотреть твою красавицу. Может быть, и подойдет мне. Но кто она такая? Не сыщутся ли у нее в Стамбуле родственники или, чего доброго, владельцы? Если ты опозоришь меня перед высоким лицом, которому я предназначаю в подарок эту рабыню, не жди спасения: моя рука настигнет тебя и под землей!

— Да будь твой покровитель сам султан, он и то останется доволен. Родители этой юной красавицы — на дне морском. Увеселительная яхта какого-то итальянца со всем экипажем и пассажирами при шторме разбилась на рифах здесь, в Эгейском архипелаге. Спасено нами всего несколько человек, в том числе и она, дочка владельца. До сих пор еще она считает нашего капитана героем-избавителем, ха-ха-ха… Бедняжка раздала свои колечки и сережки матросам, которые вытащили ее из воды. Ни золота, ни камешков, ни даже платьев при ней не осталось, но главное ее богатство — красота и юность — достанется тебе как лучшему моему другу и надежному клиенту.

— Бакалум! Посмотрим! — сказал требовательный заказчик и, постучав в стенку, вызвал каведжи. — Коня! — крикнул он повелительно, а затем, снова обращаясь к своему агенту, понизил голос до шепота:

— У кого из греков ты остановишься сегодня?

— Думаю, как всегда, у Зуриди.

— Гм, нынче там печаль… Она… умерла, эта девушка…

— Что? Умерла Зоя Зуриди? Как это могло случиться?

— Думаю, что ты мог бы и сам догадаться!

— Ах, так… Значит, ты посватал ее, и…

— Она не выдержала радостного волнения… Ты еще можешь поспеть на похороны. Но, может быть, тебе лучше… не ходить туда?

— Нет, почему же, ведь никто не знает о моей дружбе с тобой. Греки верят мне, я знаю уже некоторые их секреты. Впрочем, об этом — в следующий раз, потом.

— Нет, ты должен сейчас же открыть мне их секреты. Я — забит.

— Это связано с расходами…

— Ты будешь щедро вознагражден. В какие тайны тебе уже удалось проникнуть?

— Мне намекал кое-кто, будто в поселке изредка бывает один человек. Это моряк из Силиврии.

— Но… чем он… опасен, этот моряк?

— У него есть друзья в горах.

— Что? Клефты?[31]

— По-видимому, да. И еще: говорят, что у Зуриди был взрослый сын, Николо, который однажды ушел с этим моряком и не вернулся.

— Он утонул. Я тоже что-то слышал об этом.

— А вот утонул ли, это нужно еще проверить. Потому что мертвые не присылают приветов, а старый Зуриди недавно получил тайный привет издалека, от какого-то Николо… Все это надобно распутать…

— Гм, гм… Это немаловажные тайны. Если сношения греков с врагами султана, да почиет на нем милость Аллаха, подтвердятся, ты получишь большую награду. Главных виновников я обезглавлю, а их пособников дешево отдам тебе в рабство… Ночью, как всегда, тихонько проберись ко мне в дом. Мы окончательно сторгуемся. Алейкюм селям!

Поп Иоанн плотно прикрыл за собою дверь, войдя в Зоину светелку следом за Панайотом Зуриди. Зоя недвижно лежала на столе, уже обряженная в белую смертную одежду. В светелке находилась при дочери одна Анастасия, сразу постаревшая от горестного волнения и страха. Она приникла головой к краю стола, у Зоиных ног, и, кажется, сама уже считала свою дочь мертвой.

— Пора, дети мои! — проговорил отец Иоанн. — Народ собирается… Нужно приготовить сонный напиток. Панайот, подай мне вино. Зоя, возлюбленная дочь моя во Христе, готова ли ты испить чашу?

Лежащая на столе пошевелилась и приоткрыла глаза. Раздался шепот:

— Я готова, батюшка. Благословите меня.

Священник высыпал в чашу сильный снотворный порошок, добытый у аптекаря. Отец Иоанн посвятил этого аптекаря в тайну, и тот обещал, что действие этого порошка продлится часов восемь или десять, но за успех не ручался — доза была столь большой, что сон мог стать и вечным… Размешав порошок в вине, старик перекрестил чашу и поднес к губам девушки. Она осушила чашу разом и снова откинулась на плоскую подушечку. Отец и мать поцеловали ее в лоб, сложили руки на груди. Вскоре она перестала отвечать на вопросы. Тело ее потеряло чувствительность. Биение сердца стало почти неразличимо, и зеркало, поднесенное к губам, мутнело столь слабо, что непосвященный ни о чем бы не догадался. Девушка была искусственно погружена в глубокий, почти летаргический сон.

Мать и старая нянька уложили Зою в гроб. Потом гроб был установлен в той самой гостиной, куда Али-Магомет являлся со своим сватовством. Домочадцы простились с молодой хозяйкой, священник отслужил короткую заупокойную молитву, и небольшая процессия двинулась к часовне. Мужчины, завидя похороны, снимали колпаки и войлочные шляпы, женщины крестились и плакали. Процессия росла ежеминутно. Когда открытый гроб несли мимо канцелярии забита, там из-за оконной занавески показалась женская рука. В ту же минуту занавеска задернулась и рука исчезла.

…Под вечер два всадника въехали поселок с противоположных сторон. Один, черноволосый, слез на окраине с простой крестьянской лошади и, бросив ее у чьей-то изгороди, бегом пустился догонять погребальную процессию, которая уже приближалась к часовне греческого кладбища. Человек этот затерялся в толпе греков и турок, окруживших каменное здание часовни. Дождавшись выноса тела из часовни, незнакомец протолкался к открытому гробу, плывущему над толпой. Он взглянул на озаренное факелом лицо покойницы и отшатнулся, словно его толкнули. Панайот Зуриди нес вместе с батраками гроб дочери. Он узнал черноволосого пришельца, хотя лицо незнакомца все время оставалось в тени. Панайот сейчас же уступил ему свое место, а сам понес факел и держал его так, чтобы не освещать вновь прибывшего. Процессия двигалась к могиле…

Тем временем второй всадник, тоже в неприметной дорожной одежде, спешился у кладбищенской ограды, долго и тщательно привязывал своего коня к решетке и поспел к открытой могиле в ту минуту, когда священник окончил последнюю молитву. Новый пришелец тихонько осенил себя крестным знамением, но католическим, а не православным… В этот миг священник отдал женщинам кадильницу и крест и сам вместе с отцом Зои накрыл гроб крышкой. В густых сумерках никто не обращал внимания, как неплотно он прикрыт.

На скатанных простынях гроб осторожно опустили в узенькую, неглубокую яму. На крышку бросили траурные ветви кипариса. Так заранее велел отец Иоанн, чтобы мрачным стуком земли о крышку не довести обезумевшую мать до обморока. Потом посыпались твердые комья слежавшейся, иссушенной зноем земли. Маленький новый холмик укрыли венками, Факелы погасли, стало темно. У свежей могилы забилась в рыданиях мать, но ее увели. Народ разошелся. Турецкие жители поселка, приходившие проводить в последний путь дочку старосты, побрели восвояси, вслух осуждая медлительность христианского обряда: при турецких похоронах покойника несут к могиле бегом, чтобы он поскорее возлег на вечном ложе и познал блаженство магометанского рая.

У выхода с кладбища второй приезжий отвязал свою лошадь и впотьмах окликнул по-турецки группу женщин, уводивших плачущую Анастасию Зуриди:

— Скажите, почтенные, где ваш хозяин, Панайот Зуриди? Я ищу его.

Одна из женщин откликнулась из темноты:

— Кто спрашивает Панайота Зуриди? Что сейчас нужно от него турецкому джигиту?

— Я не турок, женщина. Но я плохо говорю по-гречески, потому что я русский. Меня зовут Матвей. Я друг Панайота.

— Тогда поезжай за нами. Хозяин скоро вернется. Он еще на кладбище.

• Предыдущая
• 35/51
• Следующая