Таверна трех обезьян - Бас Хуан - Страница 43
- Предыдущая
- 43/48
- Следующая
Я отважился спросить, когда и почему они разошлись. Она ответила, что девять лет назад, вскоре после того, как они перестали выступать и вернулись в Барселону. Однако от ответа на вопрос «почему» она уклонилась, и я счел бестактным настаивать. Бросалось в глаза, что на многих фотографиях центр композиции смещен, а край карточки не очень ровный. Я предположил, что муж был снят вместе с ней, и она уничтожила его изображение.
Не однажды я, обуреваемый юношеским тщеславием, ломал голову над тем, должен ли я уложить Трини в постель. Ее знаки внимания и забота, привносившие в мою неустроенную жизнь немного домашнего тепла, наводили на мысль, что она, возможно, хотела бы получить от меня ответную услугу, сексуальную. В конце концов мне представлялось довольно необычным, чтобы пятидесятилетняя женщина так вела себя с малознакомым, к тому же молодым, человеком, если не искала чего-то взамен. Глупость мне нашептывала, будто единственное, чего она могла бы пожелать от меня, это чтобы я ее поимел. Проницательность и безошибочная интуиция позволили ей в корне пресечь мои самонадеянные поползновения. И хотя прошло пятнадцать лет, я помню, что она сказала, почти слово в слово.
— Надеюсь, это снимет груз с твоих плеч: ты не должен чувствовать себя обязанным тащить эту колоду в постель. Знаю, ты мне благодарен и испытываешь ко мне привязанность, как и я к тебе, и что по этой причине ты готов предложить себя, особенно сейчас, когда ты разгорячился, воображая, как я охотно — она указала на наиболее откровенную фотографию — отдавалась на глазах у всех. Не беспокойся, хотя мне, конечно, льстит, что такой молоденький мальчик, как ты, был бы не прочь покувыркаться со мной. Могу поручиться, ничего ужасного с тобой не случилось бы… кто имел меня, тому есть, что вспомнить, — меня восхитило ее кокетство, — но я уже перепробовала все, что можно попробовать в этой жизни. И, пойми меня правильно, я почти убеждена, что ты не дотянешься ни по количеству, ни по качеству до того, к чему я привыкла. Мне нравится твое общество, нравится делать маленькие одолжения. Я считаю тебя другом, молодым другом. Может, тебе это покажется странным, но это все, чего я хочу от тебя…
В тот самый вечер, вслед за просмотром в энный раз моего любимого фильма, который ее нисколько не заинтересовал и показался чрезмерно жестоким, сытно накормив, она пригласила меня заглянуть в бар «Плэйере», приобретенный на немецкие накопления.
Меня восторгали ее мудрость и стиль, она досконально знала, как устроены мужчины — побудительные мотивы и мельчайшие нюансы их поведения, поэтому так замечательно играла в покер против мужчин. Она приняла душ и одарила меня (или наказала) зрелищем, которое едва меня не доконало, повергнув в ступор, что вполне естественно после экскурса в ее трудовую жизнь, после отказа — до предложения переспать, так и не высказанного вслух — и после того, как я пожирал глазами ее старые фотографии, точно распаленный молокосос. Она вернулась из ванной обнаженная, но в домашних туфлях без задника, разумеется, тоже на шпильке, расчетливо прикрыв черным полотенчиком только выступающий живот. Грудь, хотя и слишком крупная, была все еще весьма аппетитной: почти не обвисшая, несмотря на габариты, с выпуклыми тугими сосками и широкими ареолами, темными и неровными. Трини приоткрыла густую растительность на лобке, не знавшем депиляции, всего на несколько секунд — вполне достаточно, чтобы доказать, что она натуральная блондинка. Она отправилась в свою комнату одеваться, продемонстрировав на ходу прелестный зад и заметив напоследок с иронией:
— Как видишь, ты ничего не потерял.
Мы отправились в «Плэйере» на ее машине во втором часу ночи. По дороге она сказала, что сегодня ночью ей хочется сыграть парочку-другую партий, и что я наверняка смогу познакомиться с Лупасом, ее бывшим мужем.
Лупас — я пока не знал, откуда взялось прозвище — не пришел. Сеньора Трини советовала мне не ввязываться в игру. Мое увлечение покером не простиралось дальше безобидных посиделок со студентами Университета Деусто и скорострельных партий в обманный покер в местном баре. Карточные ставки могли нанести смертельный удар моему тощенькому бюджету. Однако она всегда внимательно и с пониманием прислушивалась к биоритмам тех, с кем имела дело, и щедро вознаградила меня за бесплодное томление, разбуженное во мне ранее, предложив общество одной из девочек, которая ублажила меня в темном уголке наилучшим образом, причем за счет заведения.
Впоследствии я частенько возвращался в «Плэйере» и играл по мелочи. Мой статус приятеля хозяйки позволял мне делать небольшие ставки за ее столом, когда она играла, и мне разрешалось покинуть игру в любой момент, выигрывал я или проигрывал. Иначе и быть не могло в моем случае. Фишками не пользовались. Ставки вносились сразу наличными и только банкнотами. Тысяча песет для начала и ставки, предел которых ограничивался остатком денег партнера — минимально в пять тысяч. Сдающий устанавливал вариант покера по своему желанию, но в основном играли в соотношении три к одному втемную, в остальных случаях на открытых картах или предпочитали смешанный тип; в банке всегда набиралось слишком много денег для такого голодранца, как я.
Иногда мне везло, и я забирал двадцать или тридцать тысяч песет — суммы для меня значительные. В другой раз я потерял пятнадцать тысяч, месячную плату за квартиру, и мне пришлось туго. Когда я выигрывал, сдавала сама сеньора Трини, и после она заставляла меня уйти из-за стола.
— Пока ты не закусил удила и не нарвался на неприятности… — по-матерински увещевала она меня под слабые протесты остальных игроков: она правила в своем доме, никакие возражения не принимались.
Да, я познакомился с Лупасом и даже пару раз играл с ним. Стало понятно, почему его так прозвали: он носил бифокальные очки с толстенными стеклами, настоящие лупы. На каждой сдаче он подносил карты к самому носу, практически утыкался в них линзами и только тогда чуточку приоткрывал веером, чтобы посмотреть: он напоминал первооткрывателя близорукости. Ему было под шестьдесят, среднего роста, тощий, плешивый и некрасивый. Мало того, угрюмый, брюзгливый и без проблеска чувства юмора. Мне показалось невероятным, что этот недоносок провел многие-многие годы подле такой очаровательной женщины, какой была его партнерша по порношоу, а особенно удивляло то, что он был единственным мужчиной ее жизни.
По крайней мере насчет его сексуальной привлекательности меня просветили другие, когда Трини не слышала. Похоже, означенное чудо природы обладало орудием громадного калибра, как в длину, так и в диаметре. И мужчина умело им пользовался, отличаясь выдающимся самообладанием. И тогда я вспомнил замечание моей покровительницы относительно привычного для нее количества и качества. Поэтому меня не удивляла шутка Дерьмолапа, одного из игроков, о ком речь еще впереди, который обычно говаривал:
— Поглядим, как ты сыграешь, Лупас… А может, у тебя вдруг встал? А то, когда эта штука твердеет, кровь приливает не к голове…
Лупас держал захудалый пансион на улице Кон-де дель Асальто, главной артерии китайского квартала. Вдобавок он был сутенером двух неказистых португалок, которые приводили клиентов в тот же пансион. Меня предупредили, чтобы я держал с ним ухо востро: он всегда носил с собой пистолет и, хотя был слеп как крот, имел отменный слух.
Однако никто не знал причин развода Лупаса и Трини-Амфибии. И тем более оставалось непонятным, зачем Лупас каждую неделю приходит играть именно в «Плэйере». Сеньора Трини, неизменно приветливая со всеми, относилась к нему с откровенной враждебностью и пренебрежением. Она не упускала ни малейшей возможности уязвить его или припомнить то, что быльем поросло и что совсем не делало ему чести. И если, играя против него, она разделывала его под орех, то невыносимо задирала нос. Брюзга, напротив, стоически терпел оскорбительные замечания женщины без единого худого слова в ответ. Меня заверили, что будь на ее месте кто-то другой, он схлопотал бы пулю в лоб или куда придется за одну десятую того, что вытворяла она.
- Предыдущая
- 43/48
- Следующая
