Таверна трех обезьян - Бас Хуан - Страница 38

• Предыдущая
• 38/48
• Следующая

— Словами делу не поможешь, а сделанного не воротишь. Подожди до завтра, и все дела. Ничего не случится за один день, — посоветовала мать, вовсе не желавшая лишних неприятностей.

— Так нельзя. Приказано все сделать сегодня ночью. Мне надо это сделать самому, сверх того, придется пойти одному.

— Ну и чего ты хочешь? Чтобы с тобой пошла твоя мать?

Хульен достал из тайника пистолет и попросил мать, чтобы она помогла пьяному забраться в постель.

Килес сидел на койке и слепо смотрел перед собой. Красноватые потеки рвоты — в землянке воняло ужасно — запачкали всю рубаху на груди, тянулись из углов рта по подбородку: у него не было сил даже на то, чтобы просто утереть рот рукой. Он почти неслышно повторял снова и снова:

— Я очень молод… Не хочу умирать.

Астарлоа стоял, привалившись спиной к стене в углу бункера, где Килес со своего места не мог его видеть. Время от времени он непроизвольно вздрагивал, не справившись с нервным напряжением.

Своей скачущей походкой Хульен с заряженным «браунингом» проковылял при свете фонарика триста метров, отделявшие лачугу от землянки. Он не понимал, почему вдруг именно в этот момент ему с тоской вспомнилось обнаженное тело бывшей жены. Ночи с луной на ущербе очень темные.

Хульен откинул люк, который, открываясь, заунывно проскрипел, так как железо заржавело из-за лесной сырости. Спустившись на несколько ступеней, он поднял пистолет и снял его с предохранителя. Вопросительно вскинув голову, он осведомился, кому выпало умереть. Астарлоа по-прежнему стоял, прижавшись к стене: без единого слова он указал на своего товарища, далеко вытянув руку. Килес вскочил на ноги, заскулил и взмолился о пощаде, бухнулся на колени и, наконец, поклялся, что на самом деле проиграл другой; на ширинке штанов расплывалось темное пятно мочи. Хульен продолжил спуск. Но на третьей с конца ступени ненадежная хромая нога подвела его: он оскользнулся на рвоте своей жертвы. Хульен свалился мешком — он упал навзничь и сломал шею, ударившись о стальную перекладину; падая, он нажал на курок. Пуля поразила Астарлоа в сердце, его тело сползло по стене на пол. Похититель и похищенный умерли с разницей в одну секунду.

Килес сипло заверещал, не в силах шевельнуться и оторвать взгляда от двух покойников. Но уже в следующее мгновение он поспешно оттащил труп Хульена от лестницы, взлетел вверх по ступеням и выбрался наружу. От ошеломления и по глупости он пошел по направлению к единственным огням, которые видел, к светящимся окнам лачуги. Миновав сад, он наткнулся на отца, который сидел на земле, прислонившись к дереву, и прихлебывал из своей бутылки. Отец молча указал ему пальцем в сторону городка.

Можно сказать, что до рокового дня, когда приключилась беда, я вел спокойную, даже приятную жизнь — в точности как Спенсер Трейси в «Отважных капитанах», пока юнец Фредди Бартоломью не ухитрился осложнить ее. Разумеется, мне приходилось мириться со всеми ограничениями и рутиной, присущими монашеской жизни в общине, но к этому я давно привык, учитывая, что в минувший день Святого Олегарио мне исполнилось сорок пять лет, из которых тридцать прошли в соблюдении строжайшей дисциплины, ибо моя набожная матушка определила меня в семинарию сразу после кончины моего неверующего родителя. Поясню, что сие прискорбное событие произошло не на море, тем более не на реке или каком-нибудь болоте. Помимо того, что мы родом из краев, далеких от побережья — Пелеас де Абахо, провинция Самора я подозреваю, что мой отец вообще никогда не мылся целиком. Кукурузное зернышко, застрявшее у него в горле на свадебном банкете кузена Пакона Калабасаса по прозвищу Снегоочиститель, повинно в том, что он отправился прямиком в ад.

Однако я не намерен пускаться в путь до самой Убеды, провинция Хаэн — иными словами, так далеко уклоняться от темы, и перейду непосредственно к обескураживающим событиям, о которых, собственно, и речь. Как я уже говорил, я монах. Вот уже много лет я живу и учительствую в коллегии Эль Сальвадор, что стоит на вершине крутого подъема, каковой и представляет собой улица Итуррибиде де Бильбао. Помимо курса испанского языка для студентов старшей ступени я провожу семинары по киноискусству в средних классах и время от времени даю уроки труда в младших: последнее обстоятельство сыграло не последнюю роль в том несчастном случае, который принес мне столько горя — подобно тому, как сорвавшаяся черепица, казалось, ждала удобного момента, чтобы погубить Чарльтона Хестона в фильме «Бен Гур».

Итак, я жил припеваючи, отдавая все силы души преподаванию семиотики швейцарца Фердинанда де Соссюра, отца современной лингвистики, и, с особым удовольствием, киносеминарам. С ранней юности я являюсь страстным поклонником седьмого искусства: я киноман. Мне очень повезло, что актовый зал колледжа оборудован как превосходный кинозал, с экраном, на котором картины, снятые в широком формате, блистали во всем своем великолепии. В этой связи с огромным удовольствием я вспоминаю просмотры фильмов «Падение Римской империи», «Спартак», «Сил», «55 дней в Пекине», «Паттон», «Десять заповедей», «Лорд Джим» и особенно «Лоуренс Аравийский»… Однако недавно я предложил ребятам насладиться шедевром Роберта Россена «Отпетые мошенники», и директор, брат Каликст, прозванный учащимися Плевком, гневно укорял меня за безнравственность фильма. Какая узость взглядов!

Но не будем больше отвлекаться и немедленно перейдем к сути дела. Катастрофа постигла вашего слугу 13 января 1977 года в день Святого Гумерсиндо и Святого Марсиано. Брат Бернабе, набитый дурак, носивший прозвище Бурдюк, расхворался: слег с гриппом, как он утверждал, хотя всем известно — в действительности Бурдюк частенько выбывал из строя вследствие обильных возлияний, и в его больничные листки верилось еще меньше, чем в клятвы Джека Леммона в «Днях вина и роз». Короче, в результате на меня взвалили его дневной урок труда, то есть неисправимых дурней из третьего "Д". Тупицам пришла пора предъявить поделки, которые они должны были смастерить дома в течение недели. Тихоня Ларраури, один из самых невежественных юнцов, притащил некое месиво из глины, еще сырой, налепленной кое-как на деревянную доску: по его заверениям, изделие представляло собой макет базилики Святой Бегоньи, хотя, скорее, оно напоминало сцену из какого-нибудь боевика — панораму после взрыва, скажем, кинотеатра. Для начала я отвесил молокососу пару оплеух за очевидное нерадение и еще одну добавил на закуску за вопиющее нахальство. Тихоня, всхлипывая и шмыгая носом, хныкал, что его кощунственное творение имеет столь жалкий вид оттого, что совершенно не просохло. И хотя его оправдания были вздорными, он вымолил у меня разрешение выставить эту кучу грязи на карниз за окно под слабые лучи зимнего солнышка. Чертов недоумок и чертова нелепая идея! Высунувшись в окошко, что ваш Джеймс Стюарт в «Окне во двор», я собирался поставить упомянутое уродство на тот самый карниз, когда острый витраж красного цвета, словно молния с небес, пал мне на руки, начисто отрезав обе кисти… Последнее, что помню, это мой собственный вопль при виде истекавших кровью обрубков, подхваченный пятью десятками дикарей: я потерял сознание…

Что произошло? Я получил объяснение гораздо позже, когда очнулся в отделении интенсивной терапии госпиталя Басурто. Бригада рабочих трудилась в башне капеллы, заменяя испорченные стекла в витражах модернистского толка. И какой-то идиот, зазевавшись, выпустил из лап увесистый треугольный фрагмент с гипотенузой в полтора метра, который рухнул вертикально вниз с высоты в двадцать пять метров, как Ким Новак в «Наваждении», превратившись в идеальную гильотину; в полете, слегка отклонившись к западу, он просвистел мимо означенного окна, откуда выпростались мои верхние конечности, державшие мерзкое глиняное тесто. Руки, стекло и базилика из грязи упали во внутренний двор двумя этажами ниже, где маленькие детишки смотрели выступление Пачеко Великого, акробата-энтузиаста, которого иногда нанимали из милосердия, и его собак-эквилибристок. Грянувши о цемент, стеклянная гильотина разлетелась вдребезги, не причинив почти никакого вреда: около дюжины детишек и брат Исайя, он же Полгостии, их воспитатель, получили только легкие порезы. Однако заляпанная грязью доска расплющила одного из псов, чего явно оказалось недостаточно, чтобы отпугнуть двух других, которые, ухватив громадными пастями по обрубку руки, гонимые хроническим голодом, пустились бежать со всех ног — нелепое подражание сцене со взбесившимися буйволами в «Покорении Запада» — в поисках тихого уголка, чтобы сожрать добычу.

• Предыдущая
• 38/48
• Следующая