Ученик чародея - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 27

• Предыдущая
• 27/162
• Следующая

Тут Грачик заметил, что в зеркале хозяйка дома не столько рассматривает своё отражение, сколько изучает наружность гостя. Покончив с причёской, она порывисто повернулась. При этом она локтем сбила с подзеркальника тюбик с кремом. Грачик поспешил его поднять, но женщина, словно в испуге, отняла тюбик и сунула его за коробку с пудрой. Если бы не эта торопливость, Грачик, вероятно, и не обратил бы внимания на этот тюбик. Но тут его внимание задержалось именно на нём. Грачик заметил яркие красные полосы поперёк тюбика и даже прочёл название крема: «Nivea». Грачик понюхал свои пальцы: от них приторно пахло кремом.

Между тем женщина сказала по-русски, не очень чисто выговаривая слова:

— Вы будете пить чай? — Тут странная усмешка пробежала по её губам, и она добавила: — А может быть, не чай?

Эта усмешка, в сочетании с вопросом, в тоне которого Грачику послышалось что-то нечистое, снова возбудила в нём давешнюю брезгливость, и он отказался от чая.

Нащупав в тёмных сенях приставленное к стене ружьё, он направился к выходу.

— Большой дождь, — сказала хозяйка и толчком ноги отворила дверь.

Из-за порога потянуло неприветливой сыростью леса, и в сени ворвались косые струи дождя. На миг Грачик приостановился, но, почувствовав прикосновение плеча подошедшей хозяйки, решительно шагнул в темноту. Он был готов к тому, что всю ночь придётся продрогнуть в мокром платье. Но ещё прежде, чем неожиданно грянувший дождь успел как следует смочить куртку Грачика, ливень перешёл в мелкий дождь и скоро прекратился совсем. Над лесом чернело ясное, вызвездившее небо. Где-то очень далеко сверкнула зарница. Всходил месяц. Его слабый блеск проникал сквозь вершины сосен, и на посветлевших лесных прогалинах наметились тени.

Грачик давно сошёл с дороги, по которой давеча брёл следом за женщиной. Он пробирался теперь на север, где, по его расчётам, должна была быть Лиелупе. Скоро он действительно достиг берега, но это не было главное русло реки, а лишь продолжение той же протоки. Берег был обрывистый, высокий и, судя по тому, как он светился в слабых лучах низкого месяца, песчаный. Далеко под ногами лежало зеркало затихшей воды. Притих и лес. Только падали время от времени скопившиеся на ветвях капли. Они мягко шуршали, словно кто-то осторожно ворошил устилавший землю ковёр старой хвои. Грачик долго стоял и глядел в воду. Чем полней он впитывал тишину спокойной реки и уснувшего леса, тем более странной и страшной, несовместимой с радостью жизни, казалась ему причина собственного пребывания здесь. Над головою — это небо, вокруг этот лес, на далёком берегу — огоньки промышленного комбината, а тут… Тут — он для того, чтобы пройти по следам молодого человека, окончившего жизнь в петле… Самоубийство… Отвратительное слово! От него веет чем-то отжившим, чужим, враждебным. Каким трудным и запутанным должен был быть путь Круминьша, чтобы привести его к такому концу! Какой ненавистью к жизни, граничащей с отвращением к самому себе, должна была быть отравлена его душа, чтобы заставить наложить на себя руки…

Самоубийство?.. Да, формально так. Какие у Грачика основания не доверять тому, что написано в предсмертном письме Круминьша? Ведь повторная графическая экспертиза не нашла изъянов в почерке. Правда, рука автора была неустановившейся — случай, когда почерк в характерных своих штрихах часто меняется. Он мог зависеть от душевного состояния субъекта, от степени покоя или торопливости, с которыми он пишет, подчас даже от времени суток: утреннее письмо такого повышенно-нервного человека может быть непохоже на вечернее. О наличии тут подобного случая говорили те немногие образцы, какие удалось раздобыть следствию. Особенно показательна была записная книжка Круминьша — нечто вроде лаконичного дневника, начатого и брошенного. Одни записи в нём были графически совсем непохожи на другие.

Привычка хвататься за сомнение в подлинности документа заставляла Грачика прислушиваться к каждому замечанию специалистов. Он старался присутствовать, когда эксперты занимались этим письмом. Он жадно следил за выражением их лиц, за покачиванием головы, за каждым жестом, который мог бы выдать ему их сомнения или уверенность. Словно сами они были подследственными. Заставляя эксперта по два и три раза возвращаться к одному и тому же месту, переходя от одного специалиста к другому, прибегнув ко всем известным криминалистике физическим способам исследования, Грачик наконец вынудил экспертизу снять её прежнее заключение об отсутствии данных о фальсификации письма. Мнения экспертов разошлись: подложность стала так же вероятна, как и подлинность. С точки зрения Грачика, это было шагом вперёд, так как работало на его версию инсценированного самоубийства.

Отправляясь на остров, Грачик захватил фотокопии некоторых документов, относящихся к первому осмотру места происшествия и трупа. Теперь он вытащил эти копии и осветил их карманным фонариком. Но он его тут же поспешно выключил: так невыносим был ультрацивилизованный глянец фотобумаги на фоне первозданной черноты угрюмого бора. Спрятав снимки, Грачик принялся собирать валежник и, преодолевая нежелание отсыревших веток гореть, разжёг костёр. Темнота расступилась и образовала уютный круг красноватого тепла. Грачик не спеша устроил таганок из рогатых сучков и подвесил котелок с водою для чая. В костёр сунул несколько картофелин. Лишь разостлав поверх плаща одеяло, он снова вынул фотографии документов. В который уже раз он просматривал их, ища нового, что, может быть, пропустили эксперты. И, в который уже раз, вынужден был говорить себе, что ничего нового в них нет. Вот и последняя фотография — воспроизведённое в натуральную величину предсмертное письмо Круминьша. Неровные строчки разбегались, выведенные очень мягким карандашом. Линия, оставленная графитом, была широкой, словно немного расплывшейся… Вот тут карандаш Круминьша сломался: характерная чёрточка над неоконченной буквой и продолжение слова, написанное заново очиненным карандашом. Да, карандаш был очень мягок: вон как быстро утолщается линия графита по мере писания. Скоро она превращается в такую же толстую, как прежде…

• Предыдущая
• 27/162
• Следующая