Филимон и Антихрист - Дроздов Иван Владимирович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/70
• Следующая

— Ты, верно, увлеклась расчётами и не хочешь терять время, — пытал он девушку.

— Ой, Николай Авдеевич! Это так интересно! Машина — прелесть! С ней так легко и так всё просто.

Машина помогала быстро продираться к нужным величинам, но она не заменяла синтезирующую способность ума. Из рядов чисел, из направлений, которыми они шли, нужно было делать выводы, угадывать пути, куда приведут расчёты. И как штурман корабля время от времени вносит поправки на отклонение курса, так математик, чтобы прийти к цели, должен всё время наблюдать, а верной ли идёт дорогой.

И хотя перед ним была машина, производящая десятки операций в секунду, она выполняла лишь «черновую» работу; она не освобождала от необходимости многие величины держать в памяти. И Николай вынужден был притормаживать расчёты, мысленно перечислять величины, задержанные в уме — иные из них и после повторения нетвёрдо укладывались в последовательные ряды; Филимонов начинал нервничать, раздражаться, наконец остановился. И тут вынужден был признать, что, помимо чисел, в уме его как бы стороной упорно и методично текут мысли о квартирах для сотрудников, для себя, о Зяблике, с которым он поторопился и тем осложнил свои дела.

Эти и многие другие мысли, касающиеся его нового положения, гнездились в голове сами собой, и даже против его воли, и он, прервав работу, вдруг понял страшную истину: заботы побочные, не относящиеся к науке, будут со временем возрастать, пойдут столкновения с людьми и интриги. Ты и раньше, занятый только наукой, отчаивался порой найти нужные решения, а что же теперь?

Взял себя в руки, заставил считать. Рассеянные усилием воли пустячные заботы освободили голову, числа сидели в памяти крепко, — он так считал час, два, потом стал замечать усталость, тоже необычную для такого короткого времени работы, усталость необоримую, давившую мозг зудящей болью. И он уж намеревался сделать перерыв, отвлечься чем-нибудь, когда за дверью, словно внемля его желанию, раздался звучный нетерпеливый голос:

— Я могу пройти к вашему директору?

В дверь шумно ввалился толстый, тяжело пыхтящий человек.

— Я — Пап! — представился он. — Скажите вашему секретарю, чтобы в другой раз меня не держала. Чёрт знает что!

Из широченных штанов вынул платок с синими цветочками, стал вытирать пот с багрового лица, готового лопнуть, и с шеи, свисавшей над воротником рубашки тремя дрожащими складками.

— Да, я — Пап, вы может слышали; меня прислал к вам Зяблик по делу вашей квартиры. Если сегодня не оформить, квартира уплывёт. Тю-тю! Митькой звали. Фьють!

Пап, плюхнувшись в кресло и усаживаясь в нём поудобнее, свистнул: «Фьють!», свистнул по-настоящему, как свистят мальчишки. Его бесцеремонность обескуражила Николая. Он сидел за столом, ждал, чем кончится внезапное вторжение, и недоумевал, что за человек к нему заявился. «От Зяблика… Квартира. Тут действует телепатия: я только что об этом думал».

— Вы — Филимонов? — повернулся всем туловищем Пап. — Чёрт знает, людей поднимают, а я торчу на одном месте. Хорошо быть директором! Впрочем, я не завидую. Куча дел и ответственность, и всюду — долг. А я никому не должен и не хочу ни за что отвечать. Так вы берёте квартиру или — я могу отдать её другому?

— Да, я, пожалуй, соглашусь на второй вариант — на ту, что поменьше.

— Поменьше? Странный вы человек! Я впервые вижу человека, который просит квартиру поменьше. Хорошо. Детали обмозгует Зяблик, снесётся с кем нужно, оформит документы. Он вам будет звонить. А теперь хорошо бы чайку и этого, того… — Пап ткнул короткой рукой в сторону потайной комнаты.

— Я вижу, вы здесь не новичок.

— Хо! Что бы делал без нас Александр Иванович? Институт — махина! Тут чёрт голову сломит. Без Папа не обойдёшься. Сядем!

Филимонов покорно выполнял волю Папа, молчал, он был поражён дерзостью толстяка. «Он, верно, не дурак пожрать», — невольно приходило на ум. Выставил из холодильника вино, коньяк, нарезал ветчины, сыра.

— Хлеб, хлебушко не забудьте — сыт не буду, хлеба не поем.

По сторонам не смотрел, а всецело занят был тем, как бы половчее расположить свою тушу в углу дивана и не оставить без внимания ни одно яство, поданное на стол. Он сам налил себе вина, пил один, наспех поздравив хозяина с заступлением в должность, и тут же налил коньяку и опять выпил, буркнув при этом: «За новую квартиру», и уж только затем принялся есть. Именно есть, потому что слово «закусывать» здесь не подходит. Он ел торопливо, давясь, и, не успев прожевать одну порцию, отправлял в рот другую.

Руки его проворно летали над столом, захватывая то один кусок, то другой. Он ловко намазывал хлеб маслом, наслаивая ломтики ветчины, сыра и, кажется, не жевал пищу, а проглатывал целиком. Ел увлечённо, артистически, — Филимонов чувствовал себя зрителем и с каждой минутой интерес его к процессу насыщения медведеподобного человека возрастал. Вот до конца распито вино, скоро покажется дно коньячной бутылки, опустошаются одна за другой тарелки, — и ни слова, ни взгляда в сторону хозяина, и вообще никто и ничто не существует для жующего Папа.

— Это — всё? — спросил он, очистив тарелки. И, видя замешательство хозяина, заключил:

— В этом доме всегда жили бедновато.

И отвалился в угол дивана, поднёс ко лбу платок с синими цветочками; дышал тяжело и неровно, конвульсивно вздрагивал раздувшимся ещё более животом. Хозяина словно не замечал и даже не давал себе труда извиниться за нездоровье или усталость; закрыл лицо руками и, колыша живот, тихо, одними только внутренностями икал.

Пап напоминал персонаж из мультфильма. Филимонов улыбнулся при этой мысли и, вспомнив, что он директор, сказал с напускной важностью:

— Да, да… квартира мне нужна. Вы пришли кстати. Ну, а теперь — до свидания!

Решительно встал, склонил на грудь голову. Пап тоже поднялся и стал подвигаться к двери. Он имел все основания быть довольным собой: задание Зяблика выполнил.

Секретарь заместителя министра изумлённо взглянула на вошедшего Зяблика, вышла навстречу. Зяблик протянул ей «Красную шапочку» — конфету со слитыми концами яркой обёртки, достал из портфеля гаванскую сигару и подал её секретарше. И с минуту стоял в смиренной позе, со склонённой набок львиной головой. Он долго лежал в больнице, потом лечился на курорте — слух прошёл: умирает, совсем плох Зяблик, а тут словно с неба упал — в институте объявился, как раз в дни, когда Филимонова не было. Проработал Зяблик два дня и вдруг снова заболел! На скорой помощи увезли.

Вновь больница, вновь курорт, слухи, разговоры… И вот — на тебе: в приёмной Бурлака! Явился — не замочился! Посветлел лицом Зяблик, складки на щеках округлились, налились жирком, неопределённость во всех чертах усилилась. Улыбка нежная и взгляд медовый прежними остались.

— Скажите, Артур Михайлович, — заломила руки секретарша, — вы останетесь в институте?

И в отчаянии, близком к обмороку, продолжала:

— Это ужасно, ужасно! Он разогнал сотни человек! Каких людей гонит на улицу, каких людей!

— Филимонов здесь бывает? — кивнул Зяблик на дверь Бурлака.

— Что вы, что вы! — запричитала секретарша. — Носа не кажет! Он такой важный, чванливый — вот уж правду говорят: из грязи в князи!

И тихо, не дай бог услышит кто:

— Героя ему дали, лауреата Ленинской премии! Вы разве не слышали? Охрану за ним установили; он теперь идёт куда или едет — мальчики сзади и по бокам бегут. Искусствоведы в штатском.

Оглянулась на входную дверь, в рукав Зяблику вцепилась:

— Его на совещание в министерство зовут, а он — через секретаршу спрашивает: какой вопрос будет обсуждаться? И зама присылает. А и заместитель его — такой же грубиян, чертом смотрит! Ой, ей! Что же это будет, если такие люди везде придут к власти?

Зяблик глянул на дверь кабинета:

— Сегодня нужен надолго. Попрошу вас…

— Ради Бога! Никто к вам не зайдёт. Телефоны отключу. Секретарша склонила набок круглую, хорошо прибранную головку:

• Предыдущая
• 44/70
• Следующая