Черная моль (Черный мотылек) др.перевод - Хейер Джорджетт - Страница 22

А потом это известие о смерти матери… Джон попытался отогнать от себя это воспоминание как можно быстрее. Даже теперь оно вызывало отвратительное ощущение полного и абсолютного отчаяния и беспомощности…

Мысли его переключились на Италию. Небольшие сбережения позволили предпринять путешествие во Флоренцию, а оттуда он постепенно продвигался на юг, совершенствуя на этом своем пути мастерство и технику фехтования.

Перемена обстановки, новые знакомства в значительной степени способствовали восстановлению душевного равновесия. В нем снова начал проглядывать рисковый беззаботный юноша; он даже начал понемногу играть на те скудные деньги, что у него имелись. И тут фортуна наконец повернулась к нему лицом — он удвоил, а затем утроил содержимое своего кошелька. Именно тогда и познакомился он с Джимом Солтером, которого нанял в слуги. Джим стал его первым другом с того времени, как он покинул Англию. Они вместе путешествовали по Европе. Джон зарабатывал игрой, Джим неусыпно следил за состоянием казны. Именно благодаря его заботам и вниманию Джон тогда не разорился, ибо удача сопутствовала ему далеко не всегда, и бывали дни, когда он проигрывал с удручающим постоянством. Но Джим ревниво охранял выигранные деньги, и в заначке у них всегда что-то оставалось.

Наконец тоска по Англии и англичанам стала совершенно непереносимой, и Джон решил вернуться. Однако вскоре он обнаружил, что обстановка на родине для него переменилась. Здесь ему явно давали понять, что он изгой. Жить в городе под вымышленным именем, как он собирался, оказалось невозможным, поскольку слишком много людей знали и помнили Джека Карстерса. И он понял, что должен вести или совершенно уединенную жизнь или же… Тут и пришла ему в голову мысль стать разбойником. Ибо отшельническое существование, насколько он понимал, абсолютно несовместимо с человеком его темперамента. Свободный же авантюрный дух «большой дороги» вполне импонировал ему. Приобретение кобылы — Дж. Третьей, как он шутливо окрестил ее — окончательно решило вопрос: отныне он играл роль донкихотствующего разбойника, совершающего рейды по столь милой его сердцу Южной Англии, и чувствовал себя при этом куда счастливее, нежели когда покидал ее, постепенно вновь обретя молодость и бодрость духа, которые, как оказалось, не удалось окончательно уничтожить даже пережитым им трудностям и лишениям.

Цок-цок, цок-цок… Этот звук вернул его на землю и он придержал кобылу, чтоб слышать лучше.

Да, он не ошибся, с дороги доносился цокот лошадиных копыт, а также поскрипывание по песку быстро крутящихся колес.

Луна уже взошла, однако, благодаря тому обстоятельству, что она, видимо, решила поиграть в прятки, то выходя из-за облаков, то снова скрываясь за ними, на дороге было темно. Тем не менее, Джек привычным и быстрым движением натянул на лицо маску и поглубже надвинул шляпу на лоб. Уши подсказывали, что повозка, что бы она собой ни представляла, движется навстречу, а потому он съехал к краю дороги и, вытащив пистолет из кобуры, стал ждать, не спуская глаз с поворота.

Все ближе и ближе становился цокот копыт, и вот, наконец, из-за угла вылетела первая лошадь. И Карстерс увидел, что это обычная пассажирская карета, и прицелился.

— Стой или стреляю! — ему пришлось повторить команду, чтобы его услышали, и выйти из тени кустарника.

Карета остановилась, и кучер, склонившись с козел, начал разглядывать человека, который приказал ему остановиться в столь безапелляционной манере.

— Чего надобно? Вы кто такой? В чем дело? — раздраженно воскликнул он, и тут взгляд его упал на длинный ствол пистолета.

— Бросай поводья!

— Черта с два! Чтоб тебе пусто было!

— Со мной шутки плохи, предупреждаю!

— Э-э, да я скорей в аду тебя увижу, чем брошу свои поводья!

В этот момент дверца кареты отворилась и из нее легко выпрыгнул на дорогу джентльмен. Крупный, длинноногий и длиннорукий, насколько мог различить в темноте Карстерс, а в каждом движении сквозила сила и ловкость.

Милорд снова поднял ствол пистолета.

— Стоять! — грозным голосом крикнул он.

Тут из-за облаков игриво выглянула луна, словно любопытствуя, что же происходит, и осветила маленькую группу. Лицо крупного мужчины оставалось в тени, пистолет же Джека — напротив. Именно в его дуло и смотрел сейчас джентльмен, засунув руку в карман плотного плаща и держа другой маленький пистолет.

— Мой дорогой и любезный друг, — произнес он густым баритоном и с сильным ирландским акцентом, — возможно, вам неведома одна весьма пикантная деталь. Дело в том, что пистолет, которым вы тычете мне в физиономию, не заряжен. Ни с места! Я держу вас на мушке!

Рука Джека опустилась, пистолет, который он в ней держал, со стуком упал на землю. Но реакция это была вызвана отнюдь не испугом, нет, но куда более потрясающим чувством. Ибо голос, исходивший из уст высокого джентльмена, принадлежал человеку, которого шесть лет тому назад Джон считал самым близким своим другом на свете, после Ричарда.

Мужчина немного передвинулся, и луна осветила его лицо, отчетливо обрисовав крупный нос, добродушную складку губ, а над ними — сонные серые глаза. Майлз… Майлз О’Хара! Теперь Джек уже не находил ничего забавного в сложившейся ситуации. Ему казался совершенно отвратительным и ужасным тот факт, что он встретился со своим другом в этом облике, мало того — раскрыться перед ним тоже казалось невозможным. Его охватило непреодолимое желание сорвать маску и пожать руку Майлзу. Однако усилием воли он подавил его и стал слушать, что говорил О’Хара.

— Буду вам весьма признателен, если вы окажете мне такую любезность — дадите слово чести, что не попытаетесь бежать. В противном случае, при любой попытке к бегству, я буду стрелять!

Джек с безнадежным видом только махнул рукой. Он чувствовал, что окончательно сбит с толку. Вообще, ситуация выглядела довольно смешно. Как же Майлз, наверное, будет хохотать потом, когда узнает… Тут он похолодел. Никакого «потом» просто не будет… Майлз никогда не узнает… Самого его сдадут властям, а Майлз так и не узнает, что помог Джеку Карстерсу отправиться на виселицу… А может, даже и не будет особенно возражать против этого, поскольку он, Джек, обесчестил свое имя. Как знать, что случится, даже если он пойдет сейчас на такой риск и сознается другу, кто он такой. Тогда Майлз, никогда не проявлявший никакого снисхождения к бесчестным поступкам, наверняка с отвращением от него отвернется. Карстерс чувствовал, что будет не в силах вынести его презрения…

— И не притворяйся, что ты глух и нем, я слышал, как ты орал! Даешь слово чести или я повяжу тебя, и немедля?

Карстерс весь подобрался и стиснул зубы в преддверии неизбежного. Побег немыслим — Майлз будет стрелять, он это чувствовал, и тогда его разоблачат, а друг его узнает, что он, Джек Карстерс, не кто иной, как заурядный разбойник с большой дороги. Что бы ни произошло, но этого допускать никак нельзя, чтоб не облить грязью его имя и имя Ричарда. И он покорно поднял руки вверх.

— Ладно, даю слово. Можете повязать меня, коли охота! — это был голос настоящего разбойника, грубый, хриплый и совершенно не похожий на его собственный.

Однако глаза О’Хары были устремлены на протянутые к нему изящные белые руки. Из-за присущей ему небрежности Джек забыл выпачкать их сажей. Пальцы тонкие, белые, с тщательным маникюром.

Майлз взял кисти Джека в свои огромные ладони и повернул их к лунному свету.

— Слишком уж белые у тебя ручки для твоего-то ремесла, — заметил он и ухватил Джека за запястья покрепче, когда тот сделал попытку вырваться. — Э-э, нет, ничего не выйдет! А ну-ка, идем со мной, дружище!

Джек отпрянул.

— Но моя кобыла! — запротестовал он, и О’Хара уловил в его тоне искреннюю озабоченность.

— О ней не беспокойся, — сказал он. — Эй, Джордж!

К нему подскочил кучер.

— Да, сэр?

— Видишь вон ту кобылу? Отгони ее домой. Сможешь?

— Да, сэр.

— Сомневаюсь… — пробормотал Джек.

И не только он усомнился, но и Дженни. Она напрочь отказывалась позволить этому чужаку оседлать себя. Ведь хозяин оставил ее ждать в определенном месте и она намеревалась стоять там, пока он сам не отдаст команду двигаться дальше. И напрасно пытался задобрить и подстегнуть ее кучер. Она лишь танцевала вокруг него, совершенно при этом преобразившись — уши плотно прижаты к голове, зубы оскалены — готовая лягнуть при первом удобном случае.